ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

ВОПРОСИВШИИ ОБ ЭТОМ, ПОСЛУШАЙ И ОТВЕТ 22 страница

А и основание положа, мнится мне, надлежит утвердить его жестоким указом и недвижимым. Ежели кто великородный или худородный высшего суда или и нижнего в коем городе или в уезде главный комиссар или подчиненный или иной какой правитель или посыльщик, наипаче же ежели сыщик или фискал, не согласно с тем новым изложением станет что чинить своим вымыслом и хотя малую статью нарушит, то казнить его неотложно, как о том уложено будет.

И ради самой твердости надлежит судьям и просьбы ни от каковых лиц не принимать, дабы правосудию ни малого нарушения не было. И ежели кто и вельми заслужил и понадеясь на заслуги, по прежнему обыкновению учинит какую кому обиду, хотя и самому мизерному человеку, то и тому суд был бы неотменен и за вину чинить указ неизменный по изложению, чему он подпадает, а заслуг его в зачисление вины его не зачислять, чтоб тот правосудный устав ненарушим был.

А если кой человек нехитростно вине какой подпадает и от надлежащего наказания или казни хотя надлежит послабить ему, то таковому на руке наложить знак, да если снова в таковой же вине явится, то уже без всякого милосердия учинить ему указ, надлежащий неизменно.

И ежели в таковой твердости неподвижно правосудие годов пять-шесть постоит неизменно без нарушения, то все, яко малочинцы и худородные, так и великочинцы и великородные и заслуженные люди, будут устрашены и не токмо по-прежнему обиды чинить, но и от неправд будут остерегаться и со всяким тщанием будут делать правду.

И ради самой твердости в судах и во всяком правлении, чтобы от правосудия ни много ни мало судьи не колебались, надлежит учинить особливую канцелярию, в которой бы правитель был самый ближний и верный царю. Чтобы он был око царево, верное око, и чтобы над всеми судьями и правителями был вышний и за всякими бы правителями смотрел властно и никого бы он, кроме Бога да Его И. В., не боялся.

И к той канцелярии приход бы был самый свободный, а и сам бы тот правитель был прост и ко всяким бы людям был доступен и не тяжел бы он был. Ежели и не во все дни, однако, улуча время, по коллегиям ходил бы и смотрел, каково кто дело свое управляет и нет ли каковой в делах неисправности и нет ли каких на них жалобщиков.

Також де, обходя судебные места, и челобитчиков бы спрашивал, не чинят ли кому какую обиду и излишней волокиты и не осудили ль кого не сообразно с данным им изложением и не взял ли какой судья или подьячий излишней взятки?

И у всех коллегий и канцелярий прибить печатные листы со изъявлением таким: буде судья или подьячий какую учинит в деле неправду, то приходили бы в ту канцелярию и всякому лицу будет там управа.

Також де, буде кто из сильных лиц изобидит кого убогого иль судья гражданский иль военный офицер чем солдата иль драгуна изобидит, а он суда на него не сыщет, то тут бы изобиженный искал обороны.

А буде кой судья или комиссар или фискал неправду какую сделает, какую гибель царской казне похищением или небрежением, и ежели кто о том подлинно уведомится, то доносил бы в той канцелярии, не страшась и никого не опасаясь, и на господина своего или на командира, хотя и сильного, потому что уже выдачи из той надзирательной канцелярии не будет. Только бы верно доношение было и доносили бы не догадками своими или мнением своим, но усмотрев самое дело, и за такое доношение доносители великим жалованьем пожалованы будут.

А судьям и всем приказным людям государево жалованье денежное и хлебное надлежит отставить, чтобы в том жалованье казна великого государя напрасно не тратилась. Я чаю, что судьям и приказным людям на всякий год тысяч десятка по два-три исходит, а пропадает казна даром, ни за одну деньгу исчезает, потому что они не много делают даром, а если бы и даром делали, то что в том великому государю прибыли?

Мне мнится, лучше учинить, пропитания ради, главным судьям и приказным людям оклад с дел, по чему с какова дела брать за работу, и уложить именно, по чему брать с рубля с виноватого и по чему с рубля брать с правого и по чему брать с рубля в приеме денег в казну и по чему с раздачи жалованной и по чему с купецких и подрядных дел и по чему с каковой выписки или с указа какова иль с грамоты, иль с памяти. И так надобно установить, чтоб ни самого малого дела не обойти, чтобы никакого дела даром не делали и брали б самое праведное по расположению.

И по такому новоизложенному уставу давать все будут охотно, а и приказные люди будут дела делать охотнее и волочить уже не будут, потому что если сделает во установленное время, то примет себе мзду против указа полную, а буде ко установленному числу не сделает, то возьмет половину, а буде же гораздо заволочет, то и всей своей лишится мзды. И того ради всякий подьячий будет с поспешением делать, а и челобитчикам будет весьма полезно.

И тако надобно расположить, чтобы от рублевого дела даже и до многотысячного всяким разным делам учинить указ определенный и чтобы всякий человек по своей работе оплату брал, а сверх указного числа отнюдь бы ни единой деньги не брали.

А буде кто сверх указного числа лишку, хотя малое что возьмет, то взять на нем штраф, за всякую излишнюю копейку по рублю. А кто даст сверх указного числа излишнее, то и на нем по рублю ж за излишнюю копейку брать штраф.

И ежели тако устроится, то в приказной работе никому обиды не будет, яко истцу, тако и ответчику и всякому челобитчику известно будет, что от чего кому дать. И такова ради устава и волокиты никакому делу чинить не будут, но всякий для себя поспешать будет. Однако ради лучшего исправления надлежит расположение учинить и делам всяким, буде кто одноденное дело проволочит три дня, то дать ему против указной дачи половину, а буде же одноденное дело проволочит неделю, то лишен будет всего своего взятия за труды, а буде проволочит две недели, то чинить ему наказание неотложное. А о больших делах, которых не можно меньше недели сделать, а он проволочит две недели, то також де дать ему половину, а буде проволочит недели четыре, то лишен будет всего своего труда, а буде проволочит недель шесть, то нещадно бить его батогами. И всяким делам чинить расчет по величеству дела и по количеству дней.

И ради достоверного свидетельства брать челобитчикам у подьячих ярлыки, записав, в коем числе взял от протокола челобитную или иное что и к какому числу обещался сделать. И буде к тому сроку не сделает, то по тому и указ чинить, буде к сроку сделал, то взять ему за работу по указу сполна, а буде за срок проволочил такое ж число, то взять половину, а буде за сроком вдвое того проволочит, то ничего ему за работу не давать, а за большую волокиту наказание чинить неотложное.

А о сем всем судьям и приказным людям задать страх великий и жестокий, чтоб никто сверх указного числа ни от какова дела сверх работных указных денег никаких гостинцев не принимал бы.

А ежели запрещения о излишнем взятии и даянии не учинить, то указного числа взятие ни во что им будет и будут брать паче прежнего, також де как ныне у крепостных дел за гривенное дело берут по полтине и больше.

И того ради и у крепостных дел надлежит учинить такое ж расположение, по чему с каковой крепости брать за работу, а в казну с крепостей брать токмо пошлины, а письменные деньги отставить, а брать по указу писцу и надсмотрщику за свои труды самим, по чему кому надлежит. И буде того ж дня напишет, коего взял, то взять ему полную плату, а буде в двои сутки напишет, то взять половину, а буде в трое сутки напишет, то уже не брать за работу ничего, отдавать те крепости без платы. А буде кто в трои сутки написав, да возьмет за работу, хотя и не сполна, взять на нем штраф вторичный.

И не токмо крепостные, но и приказные и всякие письма писали бы строк по пятидесяти и больше на странице. Сие вельми дивно, что во всем свете пишут мелким письмом, а на нас все окрестные государства бумаги напасти не могут. А ежели кажется дело сие и невелико, что бумаги беречь, а, по моему мнению, оно не весьма мало, потому что от крупного письма и от небрежения рублей тысяч по десятку ни за одну деньгу из царства пропадает. У немцев хотя и дома она делается, а и жители тамошние богатее нас, однако бумагу вельми берегут. Они не токмо бумагу, но и всякую вещь берегут, и для того они и богаты, что умеют бережно жить.

А и мы пока сами себя не осмотрим и всякие вещи не токмо из иного царства принесенные, но хотя и домашние вещи беречь не станем, то никогда богаты не будем.

И ради подкрепления от излишних дач приказным людям и о излишних тратах писчей бумаги, напечатать листы и у всех коллегий и у 10 канцелярий те листы прибить, дабы все люди прочитали и никаких бы излишних трат ни себе, ни людям не делали. Пчела - муха весьма не велика и собирает она мед не корчагами, но самыми малыми крупицами, однако множество их собирают многие тысячи пудов. Тако и собирание богатства царственного: ежели все люди будут жить бережно и ничего напрасно тратить не будут, но всякие вещи будут от погибели хранить, то тое царство может весьма обогатиться.

А буде кто покусится взять излишнее в другой ряд, то и штраф на нем взять сугубый: за рубль по двести рублей, наказание на козле*, а за третью вину либо смерть, либо в вечную работу к рудокопным делам.

А ежели кой судья и не за взятку, но по дружбе или по чьей просьбе учинит не по новоизложенному уставу, то без всякого милосердия учинить ему определенный указ, как о том уложено будет.

А ежели кто и за взятку нарушит тот новоизданный устав, то, мнится мне, надлежит и дом его совсем разорить и на несколько лет сотворить его пуст и прибить на том доме письмо со изъявлением вины, что за нарушение правосудного изложения господину того дома учинен указ, а дом его оставлен пуст и живущего в нем нет, но токмо мыши и нетопыри* да обитают в нем. И таковое штрафование будет в роды родов памятно.

А ежели судей малых и великих не казнить и великими штрафами их не штрафовать, то, и правое изложение учинив, правды и правого суда уставить будет невозможно.

А ежели ради установления правды правителей судебных и много падет, быть уже так. А без урону, я не чаю, установиться правде, а право сказать, и невозможно правому суду уставиться, ежели сотня-другая судей не падет, понеже у нас в Руси неправда вельми застарела.

А не таким страхом не чаю я того злого коренья истребить. Потому что если какая и земля сильно покроется дерном, то до тех пор, пока тот дерн огнем не выжгут, то не можно на ней пшеницы сеять, тако и в народе злую застарелость злом надлежит и истреблять. А ежели не тако, то, по моему мнению, не токмо в судах, но во всяком правлении правды не будет.

И ежели великородных судей поберечь от жестоких казней, то лучше изначала ради уставления правды в судьи посадить из низких чинов, а паче из приказных людей, кои в делах искусны и страх Божий в себе имеют. И с ними посадить, где пристойно, и из военного чина, кои от службы отставлены, и из купечества, в которых острота умная есть. И за таковых низкородных, хотя кто и погрешит, стоять за них и упрашивать никто не будет, да и сами они паче высокородных бояться будут. А высокородные на уложенные уставы мало смотрят, но как кто восхочет, так и делать будет по своей природной пыхе*.

И тем низкородным судьям надлежит дать такое величество, чтобы они никаких лиц не боялись, кроме Бога да царя, и делали б все свои дела по новосочиненному Его И. В. указу неизменно, а от своего ума не мудрствовали бы и ни на единую черту сверх указа не прибавляли бы, ни убавляли. И ежели что потребное усмотрит кто, то доносили бы до Его Ц. В., пока то новое изложение еще не напечатано.

А буде из приказных людей в судьи выбрать некого, то бы из дворян мелких, кои остроумны и в делах искусны и боящиеся Бога. А за нарушение новоизложенного указа известную и неотложную им смерть объявить, дабы они судили, а о смерти своей помнили.

И таковым порядком, если Бог нас призрит и помощь свою ниспошлет, то можно правосудию устроиться и у нас в Руси. Нам сие вельми зазорно, что не то что у иноземцев, свойственных христианству, но и у басурман суд чинят праведен, а у нас вера святая, благочестивая и на весь свет славная, а судная расправа никуда не годная и какие указы и. в. ни состоятся, все ни во что обращаются, но всяк по своему обычаю делает.

И пока истинное правосудие у нас в Руси не устроится и всесовершенно не укоренится оно, то из-за несправедливого притеснения никакими мерами богатыми нам, яко и в прочих землях, невозможно быть. Також де и славы доброй нам не нажить, понеже все пакости и непостоянство в нас чинятся от неправого суда и от нездравого рассуждения и от нерассмотрительного правления.

И разбоев и иного воровства множество чинится и всякие обиды происходят в людях не от чего иного, токмо от неправого суда. И крестьяне, оставив свои дома, бегут от неправды, и российская земля во многих местах запустела, а все от неправды и от нездравого рассуждения, и какие гибели ни чинятся, а все от неправды.

И самой правды и здравого рассуждения ни милостью, ни суровостью, ни изменниками судьями, ни иными каковыми вымыслами, мне мнится, учинить невозможно, ежели прежде не сочинить всяким великим и малым делам расположения недвижимого, понеже древние уставы все обветшали и от неправых судей все исказились.

И ежели Бог на дело сие милостиво призрит и помощь свою святую ниспошлет и что ни случается в мире дел, на все тои если будут положены решения подлинные, новоисправные и каждому делу собственное решение, то и немудрый судья может здраво судить. А без основательного изложения ничему полезному и к правде склонному быть невозможно.

Как здания высокого без твердого основания не утвердить, так и правды совершенной без основательного изложения никоими мерами уставить невозможно, понеже в нас неправда вельми твердо вкоренилась. Кто кого может, тот того и давит, а кои люди ядовитые, то маломочных и вконец разоряют, а судьи сильняков и ябедников ежели и видят, что напрасно нападают, а воспретить не смеют. И того ради вельми трудно правду установить и не токмо всем правду творить, но чаю, что и изложение правое трудно сочинять, понеже сильные люди, кои привыкли обижать, не положатся на силу, но всячески будут мешать, дабы не весьма им от правого суда поврежденными быть. И того ради всячески будут стремиться, дабы им по-прежнему можно было убогих и маломочных обижать и разорять.

И ежели обманщики правосудию явятся прежде начинания правосудного, то всячески надлежит их не допускать, дабы начинанию правды препинания ни малого не чинили.

А ради совершенной правды никоим образом, древних уставов не изменив, самого правосудия насадить и утвердить невозможно. В правителях ибо вельми трудна вещь, чтобы их от неправды отвратить и правду в них насадить, понеже неправда в них вельми вкоренилась и застарела. И от мала даже и до велика все стали быть склоны, эти ко взяткам, те же, боязни сильных лиц иные же боязни ябедников, а иные того боясь, что ежели впредь приимет тот власть таковую ж, каковую он имеет, и чтоб тогда також де б ему послабил. И того ради всякие дела государевы и неспоры и сыски неправые и указы Его И. В. недействительны, ибо все правители дворянского чина своей братии знатной угождают, а власть имеют и дерзновение токмо над самыми маломочными людьми, а нарочитым дворянам не смеют и слова воспретительного произнести, но как кому что угодно, так то и чинят, и за тем всякие дела и неисправны суть.

Сколько послано указов во все города о недорослях и о молодых дворянских детях, и ежели коего дворянина поименно указано выслать, то и того нескоро вышлют, но по старому Уложению после третьего указа, ежели ничем избежать не могут, то уже вышлют. И в таковом ослушании и указов ц. в-ва презрении иные дворяне уже состарились, в деревнях живучи, а на службе одною ногою не бывали.

И, мне мнится, сие вельми странно, чтобы царского указа ослушаться, и в Уложении напечатано, что третьего указа дожидаться, сие учинено самая потачка плутам и Ц. В-ва презирателям. Но ныне надлежит так учинить: буде по первому указу зазывному не поедет кто, то другую позывку чинить со штрафом, сколько иска, столько и штрафа взять на нем, а челобитчику с другой позывки числить издержки по указу.

А буде по кого послан будет с указом его и. в. солдат или иной какой посыльщик, а он укроется или отобьется или с дороги уйдет, то и по первой посылке винить и штрафовать, и истцу издержки числить с того времени и иск весь без суда и без очной ставки взыскать, то от такова указа и от первого ноги задрожат и опрометью побежит к ответу и по-прежнему не станут третьей присылки ждать.

Тем прежним указом так дворяне избалованы: в Устрицком стане есть дворянин Федор Мокеев сын Пустошкин, уже состарился, а на службе ни на какой и одною ногою не бывал, и какие посылки жестокие по него ни бывали, никто взять его не мог, кого дарами задобрить не может, то притворит себе тяжкую болезнь или возложит на себя юродство и возгри* по бороде попустит. И за таким его пронырством иные и с дороги отпускали, а когда из глаз у посыльщиков выедет, то и юродство свое отложит и, домой приехав, яко лев рыкает. И хотя никакой службы великому государю, кроме нерадения, не показал, а соседи все его боятся.

Детей у него четыре сына выращены и меньшому есть лет семнадцать, а по 719 год никто их в службу выслать не мог, а в том 719-м году, не знаю по какому случаю, двух его сынов записали в службу, однако все записанные и незаписанные большую половину дома живут, а каким способом живут, того я не могу сказать.

И не сей токмо Пустошкин, но многое множество дворян век свой проживают. В Алексинском уезде видел я такова дворянина, именем Иван Васильев сын Золотарев, дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы. В Крымский поход как не мог он избежать службы, то послал вместо себя убогого дворянина, прозванием Темирязев, и дал ему лошадь да человека своего, то он его именем и был на службе, а сам он дома был и по деревням шестерней разъезжал и соседей своих разорял. И сему я вельми удивляюсь, как они так делают, знатное дело, что и в полках воеводы и полковники скупы, с них берут, да мирволят им.

И не токмо городовые дворяне, но кои и по Москве служат и называются царедворцами, а и те многие великому государю лгут. Когда наряд им бывает на службу, то иные напишутся в сыск за беглыми солдатами и, взяв указ, заедут в свои вотчины, да там и пробудут военную пору. А иные напишутся в выемщики, по дворам вино корчемное вынимать и ко иным всяким делам бездельным добившись, да тако и проживали военную пору.

А и ныне если посмотреть, многое множество у дел таких брызгунов*, что мог бы один пятерых неприятелей гнать, а он, добившись к какому делу наживочному, да живет себе да наживает пожитки, ибо иные, добившись в комиссары и в четверщики* и в подкомиссары и в судьи и во иные управления, и живут в покое да богатятся. А убогие дворяне служат и с службы мало съезжают, иные лет по двадцати и по тридцати служат. А богатые, лет пять-шесть послужат, да и промышляют, как бы от службы отбыть да добиться б к делам, и, добившись к делам, век свой и проживают.

Как известно, Сергей Степанов сын Унковской лет всего с пять служил, да добился к делам, и лет с пятнадцать живет у дел, а ныне живет он в Устрике комиссаром да наживает. А и ныне ему вряд ли лет сорок и такой великан, еще бы служил и в великанах бы мог служить, как он не выше ль указной меры, и знатное дело, что отставлен он не с большим двадцати лет от службы. И посему откуда ни посмотришь, нет у великого государя действительных радетелей, но все судьи криво едут, кому было служить, тех отставляют, а кто не может служить, тех заставляют. В Новгороде у седельного дела приставлен командиром Иван Иванов сын Ушаков, и я его застал в 710 году у того дела лет не с большим двадцати был и ныне не с большим ему тридцать лет, а службу едва и знает ли, что то она. А и дядя его, Иван Наумов сын Ушаков, у дел больше десяти лет, а такой человек и отныне лет десяток и больше мог бы служить. И тако все, кои богатые, от службы линяют*, а бедные и старые, а служат, а сытые, хотя и молодые, да служить не хотят. Ивана Артемьева сына Мусина-Пушкина дети, Марко да Григорий, записаны в Преображенской полк в солдаты и едва на службе и бывали ль, а отпущены уж к делам, а молодежь, не с большим по двадцати лет, и тако год за год, да и весь свой век проживут. И я о сем мню, что ему, великому государю, о сем не весьма известно, но делают все правители, что здоровых молодиков* отпускают и, ежели и с доклада отпускают, да докладывают непрямо, но поверхностно доложат, только слово у него, великого государя, изо уст вытянут, да и делают, что хотят, и, чаю, запишут в указе, якобы по именному его и. в. указу отпущен он или послан к такому-то делу. И где было от таких молодиков службе быть, а они, заехав в город, живут себе да прохлаждаются и не то что службы, но, чаю, и караула мало знают и, живучи у дел, вместо военного дела учатся, как наживать да век свой без службы провожать. А о том ни они и ни те правители, кои их отпустили, ни мало не пекутся, чтоб они навыкали воинскому делу, как неприятеля побеждать, но учатся тому, как бы им наживать и от службы отлинять.

А и прежде сих времен многие дворяне, на службе не быв, да добились к делам и живут у наживочных дел. Как известно, в Устрицком стане есть дворяне два брата, Роман да Сергей Ивановы дети Чоглоковы, сказывают про них, что нигде на службе не бывали, а каким-то случаем добились в судьи. И один сидел на Устюжне Железной судьею года с три и больше, а другой брат сидел на Вышнем Волочке, и сказывали о себе высокомерно, будто они по именному его и. в. указу в судьи пожалованы. И того ради всяк их боялся и, на кого ни нападут, всяк им уступал и перед ними не смел никто и слова молвить. А с нынешнего московского смотра, не знаю, почему, судейство их позамялось, писали они с Москвы о себе, будто по-прежнему судьями им быть, однако то их намерение не состоялось, знатное дело, что не смогли перелезть.

И я сему не могу поверить, чтоб таких здоровяков, и в службе не бывавших, великий государь в судьи пожаловал. Видим мы все, что его в-во даром никого не жалует, а жалует за службу да за выслугу. А они такие здоровяки, что на службе послужили бы человек за десять, потому что они люди богатые и могли б около себя держать неимущих дворян.

От сего бо служба не весьма спора, что здоровые и богатые и в самых совершенных мужества летах дома живут, а убогие и хворые на службе служат, а от маломочного и голодного и служба плоха.

Сему я вельми удивляюсь, что как монарх наш старается и острастку дает без пощады великую, а не уймутся, ибо многое множество здоровых молодиков под прикрытием правители хранят, этих защищением своим, тех же при себе держанием, якобы споможения ради дел царственных, а на самом деле, како бы кое время прошло без службы; а иные и в службе записаны, а каким-то промыслом, приехав, в домах своих живут.

И сего ради, мнится мне, не худо бы всем людям указ великого государя сказать, чтоб у приезжего с службы или от какова дела соседям всем требовать у него отпускного паспорта, а если паспорта, отпускного на те числа нет, то надлежит его отослать в город под караулом. А буде в паспорте написан срок, сколько ему времени быть в доме, то всем соседям смотреть, чтоб за срок ни единого дня не жил. А буде видя кого без паспорта или даже с паспортом, да после срока будет жить, а они, соседи, умолчат, то за молчание соседей всех ближних штрафовать.

А кои дворяне в службу не написаны и ни на какой службе не бывали, и буде каким пролазом добьются начальства, а буде кто, какова чина ни буди, хотя дворянин, хотя холоп его или чужой чей или церковник, хотя и крестьянин, подлинно уведает, что пожалован в судьи иль в комиссары или во иное какое правление, или кто и без начальства в доме своем живет и крестьянами владеет, а великому государю ни каковой службы не показал, то у таковых бы людей отнимать и отдавать тем, кои Его Ц. В. служат. А доводчику дать четвертую долю изо всего владения его или половину, чтоб лучше радели и о таковых лежебоках доносили.

И ежели таковых указов напечатать множество и разослать не то что по городам только, но и по селам и по всем погостам и велеть дьячкам в недельные дни после литургии дня по три иль по четыре прочитать всем вслух, чтобы все тот его и. в. указ ведали и лежебоков бы не таили, то одним годом всех кроющихся дворян и детей их явных выявили бы.

И есть ли бы Господь Бог помощь свою ниспослал к нам, чтобы из судей и из фискалов и из прочих правителей древнюю страсть неправды искоренить, то всякое бы дело не токмо царское, но и мирское споро бы было.

И о сем я мню, ежели и самые жесточайшие казни высшим и низшим судьям чинить, а древнего уложения не изменить и всем делам нового регула* не учинить, то не можно и правде в приказных делах состоять.

Видим мы все, как великий наш монарх о сем трудится, да ничего не успевает, потому что пособников по его желанию не много, он на гору хотя и вдесятеро тянет, а под гору миллионы тянут, то како дело его споро будет? И ежели кого он и жестоко накажет, ажно на то место сто готово, и того ради, не изменив древних порядков, сколько ни бившись, с места не сдвинешь.

Не токмо суда весьма застарелого, не рассыпав его и подробно не рассмотрев, не исправить, но и хоромины ветхие, не рассыпав все и не рассмотрев всякого бревна, всей гнилости из нее не очистить. А судебное дело не токмо одному человеку, но и множество умных голов надобно созвать, дабы всякую древнюю гнилость и малейшую кривость исправить, тяжка бо есть судебная статья.

Ибо и сам Господь Бог, Ветхого Завета не отставив, Нового не насадил, но когда Ветхий отставил, тогда Новый водрузил, и тако он укоренился, что и адова врата одолеть не могут. Тако и правосудия никто разрушить уже не может, ежели древние неправды все отсечены не будут вконец.

Се бо ныне сколько новых статей издано, а немного в них действа, ибо всех их древностная неправда одолевает. И того ради по-старому, кто кого может, тот того и обижает, а суда по-старому на сильного сыскать не можно.

На что нынешний жесток указ, что сочинен о беглых крестьянах, а немного и в нем исправления будет, понеже тот указ токмо на одних маломочных людей, а сильным людям он ничтожен есть, старых не отдадут, а вновь кто к ним придет, принимать будут. Се бо и у меня человек пять-шесть сбежало, однако и за тем указом место себе сыскали. И се уже другой год, сбежали прошлого 722-го года июля 9-го числа, а и поныне живут, а ежели бы указу боялись, то бы никто их не принял. О беглых людях так надлежит учинить, чтоб как маломочные, так и сильные близко к себе не припускали и, можно ль, не можно ль, тако укрепить, как ниже явится. А в вышепомянутой статье господа удумали смеху достойно, уместное ль то дело, что простым людям уложили, чтобы беглых крестьян отвозить к помещикам их на подводах и денег за все годы, сколько у него крестьянин жил, по двадцати рублей на год с ними же отвозить и отдавать прежним их помещикам. А о своих уложили легохонько, буде жили за кем беглые люди по приему приказчиков их или старост, а буде приняли без письменного их господского повеления, то высечь того приказчика или старосту кнутом, а пожилых на тех владельцах не взыскивать ничего. И то явное прикрытие для них, господ, у которых населены беглыми крестьянами в понизовых местах* и в окраинных все целые села великие, что есть в них дворов ста по два и по три и больше. И то не самая ли их выдумка, чтоб такое множество населить без ведома господина своего. И мне то кажется, с таковых сильняков надлежит пред убогими вдвое взять. И в тех их селах живут, никого не боясь, хотя кой помещик и узнает, то разве из-под руки на них посмотрит, а взять и помыслить нельзя. И воеводы в такие вотчины и посыльщиков посылать не смеют, а приказчик и староста, кои принимали, давно умерли и кнутом бить некого. И сего ради сей указ вельми сделан прямой правде противен.

То бы указ справедливый был, ежели бы написан был как богатому, так и убогому единоравен, и написан бы он был с подлинным расположением и с явным изъявлением, за какую вину брать пожилые деньги по сто рублей и за какую вину брать по двадцати рублей и за какую вину и не надо брать пожилые деньги. И по нашему простолюдинскому мнению, ежели не изменится тот указ, то великие пакости людям сочинятся.

Многие бо дворяне маломочные и купецкие люди весьма разорятся, понеже ежели кто и не на вековое житье кого примет, но наймет поработать на неделю или на месяц за деньги или в деревне в пастухи, не ведая, что он беглый, наймут токмо на лето, а не в вечное усвоение, то помещик его возьмет сто рублей зажилых, да на нем же будет унесенных пожитков искать, сколько хочет. И от такова расположения многие и без вины разоряются.

Мне же мнится, сию статью надлежит расположить тако: ежели кто беглого человека примет на житье к себе в пользу в крестьянство или в дворовые люди или в бобыли, и принял хотя сам помещик, хотя приказчик его, хотя староста, тем не менее зажилые деньги брать на помещике том, в чьей деревне жил, потому, чья земля, того и беда. А приказчик иль староста невинен, потому что он не к себе его принял, но господину своему, того ради и беда господину, а не приказчику его. Невозможное дело, чтоб приказчику иль старосте без воли помещика своего принять кого на житье.

Подобно и купецкий человек, ежели примет кого в вековое житье, а не на время, то всячески надлежит на таковых править по сто рублей, ежели и недели у него не жил.

А буде кто станет насильно владеть чьим человеком, дворовым или крестьянином, то, мне мнится, таковых и тяжелее беглых людей штрафовать.

А если же кто наймет работать на год, а записи у крепостных дел не возьмет, то довольно и двадцать рублей с него взять, потому что он не в вечное владение его принял, но на время и за плату денежную.