ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

ВОПРОСИВШИИ ОБ ЭТОМ, ПОСЛУШАЙ И ОТВЕТ 26 страница

И, отдав указы, у старост тех жителей взять сказку с великим подкреплением, что нет ли в их месте каких воров или разбойников или коневодов иль татей* или беглых каких людей. А буде и не беглые, да пришлецы зарубежные или вольные какие люди, а не старинные тутошние жители, и хотя и из давних лет живут, то всех бы тех объявляли и ни единого бы не таили, потому за ложную сказку великое и жестокое наказание со штрафом учинено будет. Також де и во иных старощеньях*, не ведают ли таковых людей или не держит ли кто у себя на дворе разбойного стана, о всем бы именно объявляли без утайки. А буде кто, ведая о разбойниках, да утаит, тому будет смертная казнь.

И того ради сказывали бы, не опасаясь их, воров или помещиков их, а буде кто кого прикроет, а потом уведомится чрез выбранных сотских и пятидесятских и десятских, что они ведали про их воровство, а не сказали, то те люди сами понесут наказание и казнь будет такая ж, какова ворам. А буде сотские с товарищами своими тех прежних воров, ведая, не объявят, а объявит кто посторонний человек, и нововыборным сотским и пятидесятским и десятским то ж будет, что и старостам за утайку.

И о сем с великим принуждением спрашивать их, чтобы паче огня боялись таковых прикрывать, каковых указ требует. Буде и за помещиком своим или за приказчиком ведают какое воровство или кто потаено держит у себя пришлых каких людей, то и о таковых отнюдь бы не таили и их бы не опасались, потому что им уже конец будет, свободы по-прежнему уже не будет им, но что попал, то и пропал. И буде кто и потаит, и тому конец невозвратный же будет, и если и свой брат скажет про соседа своего, что он ведал, а не сказал, то тот, кто скажет, будет пожалован, а кто потаил, тому неотложная смерть.

А буде кой староста или из рядовых крестьян скажет про себя, что был с помещиком своим или с приказчиком на разбое или на ином каком воровстве, то он в вине той прощен будет, токмо на лице его пятно положить, чтобы он впредь был известен, а помещика иль приказчика казнить смертью.

А буде на кого в двух или в трех деревнях скажут согласно, что разбой он держал, и, выехав из тех деревень и приехав во иные деревни, також де сперва спросить у старосты, нет ли каких виновных людей. И окончив его допрос о его ведомстве, також де спросить, не ведает ли кого и во иных старощеньях, и буде скажет про кого или ни про кого не скажет, однако спросить про того именно, которого прежде его обвинили, и хотя чуть признает, что слух де есть про такова человека, а подлинно не знает, и то так и записать.

И приехав в город, те сказки объявить воеводе и воеводам по обвиненным людям посылать посылку большую. И приехав, посыльщику у обвиненных людей в домах обыскать накрепко, нет ли какова излишнего ружья или платья, кое им неприлично. Також де и иной всякий скарб пересмотреть и нет ли какова потаенного места и нет ли там какой утайки. И буде у кого сыщется какая улика, то и без розыску будет он явен, что он таковский. Однако в канцелярию приведя, расспросить его с великим истязанием и, буде не запрется, то, по вине смотря, и решение учинить немедленно.

А буде станет запираться, то пытать его жестоко и спрашивать про товарищей его и, воруя, где он приставал и где стан имел и кто про воровство его ведает, сказал бы именно. Також де и о иных артелях спрашивать их, и буде ведают, то сказали бы, где их сыскать. И расспросив, хотя какой во убийстве себя и не оговорит и разбойные вины на себя не скажет, а окольные соседи с подкреплением скажут, что он винен, то казнить их по установлению, чего будут достойны.

А буде кто и самый известный и знатный разбойник, да видя жестокий и твердый указ, своею волею явит себя и принесет повинную, то хотя и человекоубийца был и разбойничьи станы у себя держал или атаманом был, а обещается впредь того не делать и товарищей своих всех скажет и укажет, то такова человека не пытать и от наказания освободить. А товарищей его всех казнить по изложению, а у него только на щеке и на руке положить знаки, чтобы всяк мог его знать, что был он самый явный вор и покаялся, и пустить его свободным.

А буде станет он и впредь великому государю радеть и воров выведывать* и его радением ежели будут сысканы какие разбойники и иных артелей, то надлежит ему дать и жалованье.

А буде же тот вор по покаянии своем да снова на тот же свой воровской промысл обратится, то уже ему жесточайшую казнь учинить колесованием или за ребро повешением.

И приказать всем сотским и пятидесятским и десятским и соседям, чтобы все смотрели, ежели к кому приедут ночевать или обедать, а возов с ними торговых нет, то, сошедшись, спрашивали бы у них, кто они таковы и откуда и куда их путь. И буде скажут, откуда их путь и куда, то спросить у них отпуск от их сотских и пятидесятских, и буде отпуск бесспорно покажут и со словами их отпуск будет сходен, то по то и дело их.

А буде отпуск их со словами будет не сходен или признают, что он не правый, а наипаче, если станут в словах мяться или гордо говорить, то, взяв их и связав, отвозили бы к суду. А буде не станут даваться, то и с боем их брать, и если на той поимке и до смерти кого убьют, и за то поимщикам никакой беды не будет.

А если их будет много и признаются, что они люди виновные, то оповестить окольным деревням, чтобы пришли и помогли их перехватать. А буде коя деревня по повестке на поимку не пойдет, и старосту того или сотского, кой на поимку не пошел, казнить по указу, а рядовых всех бить кнутом.

А буде староста и сотский и десятские снаряжали, а рядовые не послушали их и на поимку не пошли, то староста с товарищами свободны, а рядовых за ослушание их всех казнить неотложно, как о том уложено будет.

А буде кои люди и добры и отпуск у них есть правый за печатью сотского или пятидесятского, а ради своей гордости отпуска своего не покажут и сошедшимся крестьянам будут противиться, и таковых людей брать к суду. И перед судьею буде во упорстве своем повинятся и скажут, что, ставя ни во что крестьян, отпуска своего не явили, и за то, скинув рубахи, высечь их батогами да на них же взыскать штраф, по чему уложено будет.

И ради таковых упорных людей указ сказать сотским, чтобы из окольных мест сотские понедельно присылали из своих сотен человека по три иль по четыре в те деревни, кои стоят на больших проезжих дорогах. И ради озорников и в малых деревнях, кои на больших дорогах, держать из разных сотен человек по десятку, а в больших человек и по двадцати или больше, смотря по проезду, чтобы свидетелями были на сильных озорников и на упорных людей, а на разбойников ради поимки.

И против выше явленного предложения, если так состроится, то, я чаю, разбои одним годом потухнут, а другим, чаю, что и слуху про них не будет. Токмо надобно судьям положение то хранить, чтоб ничего из него не упустить, а если не нарушится тот указ, то, чаю, что во веки разбоев у нас в Руси не будет.

Воров и разбойников и ныне не вельми бы много было, если бы им от судей потачки не было. Ибо те когда узнают, что пойман вор или разбойник, то и спросят, чей он крестьянин? И когда услышат, что он сильного лица или несильного, да имеющего защиту или свойственного себе или хлебосольца, то, угождая помещикам тем, отпускают и без мзды на волю. И те крестьяне или дворовые люди, надеясь на тех своих помещиков, смело воруют.

А у коих разбойников денег довольно, то те деньгами откупаются.

В прошлом 719 году был я в приказе провинциального суда при сиденье Ивана Мякинина, приведен был некто дворянин Скрыплев и собою он человечен, а на шее у него цепь, а на ногах железо. И я, видя его, спросил: "В каком деле сидит?" И сказали про него: "Дело де до него великое, и живу де ему не чаем быть". А вместо того и ничего ему не учинилось, молитва денежная помогла ему, господин судья сделал его правым и здравым. И едучи я к себе на завод, на Держкове Волоку спросил про того Скрыплева, и тамошние жители сказали про него, что великий де озорник и губитель, человек де пять-шесть пошло от его рук, однако судьи милостивые помиловали его.

И таковой ради причины, думается мне так, чтобы более воров и разбойников дать страх судьям и подьячим. Ибо когда и подьячие не станут ворам потакать и беречь их не будут, то и судье трудно будет содеять без подьяческого письма, достойного смерти на волю освободить. Мне мнится, лучше ради всеконечного разбойничьего истребления древние указы многоплодные все отставить и учинить указ новый краткий.

Прошлого 719 года в юстиц-коллегии указ о истреблении разбойников, хотя и с новою поправкою, сочинен и печатные листы напечатаны с великим подкреплением и по городам разосланы, однако нет в нем ни малой пользы, ибо по-старому везде разбои чинятся, деревни разбивают и сжигают и крестьян жгут, понеже в том указе все древние указы собраны, а не весь он новый сочинен. А в древних указах уставлено было, что, поймав разбойника, пытать трижды, а на очных ставках с товарищами снова пытать. И бывает иным ворам застенков по десяти и по двадцати, и в таковых многих пытках держали их многие годы, и от сидящих в тюрьме токмо пакости одни чинятся.

А если бы, поймав вора или разбойника, приведя в приказ, расспросить его дробненько и умненько, то он и в расспросе означится, прямой ли он вор или непрямой. И если будет мяться и чистой правды не скажет, то можно и страх ему задать, чтобы он допрос свой очистил прямо. И когда повинится, то, не торопясь, надлежит его спросить, давно ли он ворует, и где воровал, и где приставал, и куда краденые пожитки девал, или на сохранение к кому положил и до воровства чем кормился и чего ради настоящий свой промысл покинул, и помещик его иль приказчик или соседи ведали ли про то его воровство, и староста и сотский с товарищами своими ведал ли кто из них? И буде в дробных допросах будет запираться, а прямо очищать не будет, то хотя и поздно, а то до утра отнюдь бы не откладывать, но того ж часу и пытать его, чтобы он ни с кем с прежними ворами не виделся. И если старых сидельцев в тюрьме и не будет, тем не менее пытки до утра не откладывать, чтобы он не надумался. И если и с пытки ясно не скажет, то на иное утро снова пытать и огнем жечь. И если и с огня ясно про воровство свое не скажет, а довод на него будет явный, то, не отлагая вдаль, казнить его, как о том изложение будет повелевать.

А буде кои вор в первом расспросе без пытки повинится во всем своем воровстве явно и о всем своем бытии против вышеписанного скажет, то, мне мнится, такового не для чего и пытать, но готовить его к казни.

А буде про воровство его помещик его или приказчик или и иной какой командир ведал, то по розыску чинить и им то же, что и вору, или еще жесточайшую казнь чинить, дабы, на то смотря, иные наставились и никто бы впредь воров, ведая, не прикрывал; також де и соседи его буде знали за ним такое воровство, а не объявляли, то и им указ чинить по изложению.

А буде у кого в доме воры останавливались и, из его дома ездя, разбойничали и с ним делились, то тот становщик с ними же да осужден будет, без всякого отлагательства казнен по указу. А дом его весь до основания разорить, и несколько лет тому месту лежать пусто, дабы всем людям было явно и памятно, что в том доме был ворам стан и по такому признаку и малые ребята будут памятовать.

Если кой вор с розыску или и без розыску скажет про своих товарищей, кои с ним воровали, и дома их объявит, то, если в близости дома их, послать по них, не медля, покуда тот вор не казнен. А буде верстах во ста или далее, то его казнить, а по них послать после, дабы в дальнем оставлении дело не медлилось.

Слух есть про иноземцев, что они воров долго не держат, что лишь сыщут вину его, то тотчас и казнят. И не токмо за разбой великий и душегубный, но и за кражу вешают и того ради и воровать не смеют.

А у нас древние указы на воров вельми учинены милостивые ворам, а кого ограбят, тем уже весьма не милостивые, не то что за малую кражу повесить, но и за тысячу рублей не повесят, и того ради и поимки не весьма боятся.

А если бы и у нас на Руси воров и разбойников вскоре вершили и по иноземски и за малые вины смерти предавали без спуску и без отлагательства, то вельми бы страшно было воровать.

Ныне так дьявол их умножил, что кой крестьянин хотя десятков пять-шесть наживет, а воры ближние, то уведав, придут на двор да и совсем его разорят и, допытываясь денег, многих и до смерти замучивают. А соседи все слышат и видят, а на выручку к соседу своему нейдут и ворам дают волю.

И ради охранения от таковой гибели всем крестьянам надлежит великого государя указ сказать вновь учрежденный. Буде с нынешнего времени на двор к кому какие воровские люди придут, то не токмо той деревни жители, но и из окольных сел и деревень, и дворяне из своих усадеб, если услышат шум или повестку, а на поимку воров не пойдут, то всех соседей бить кнутом, дальних полегче, а ближних поболее, да на них же всех взыскать того грабленого крестьянина убыток, сколько те воры взяли, вдвойне, и отдать ограбленному.

И сие новое о всеконечном воров и разбойников и беглых людей изложение трудно токмо сперва будет, что без письменного отпуска из дома своего далее десяти верст отнюдь не ездить, а в ночи и в другую слободу отнюдь не исходить же. И хотя сие установление год и помнится, а когда привыкнут, тогда и легко будет. А письменными отпусками весьма разбои остановятся, потому что разбойники не из воды выходят, но из тех же сел и деревень и соседу про соседа никаким образом не ведать не можно, чем кто промышляет и куда кто ездит.

А и скопляются они не на воздухе, но в тех же деревнях и никаким образом невозможно им от соседей своих весьма утаиться, того то ради и соседям ту ж казнь чинить, что и вору, понеже они все ведают, кто ворует иль кто торгует, а не извещают.

А если бы соседи, видя за соседом своим худой промысел, не молчали, то не только бы деревенским мужикам на разбой ходить, а и дворянам трудно у крестьян своих утаиться и за таковым уставом никаким образом разбойниками плодиться будет нельзя. И когда лет десяток в таковой крепости побудут, то уже и без писем ходить и ездить будет можно, только судьи в делах своих были бы крепки, и Его И. В. нового изложения не нарушили, понеже всякое дело крепко постоянством.

Нам нечего дивиться иноземцам, что у них воровства мало, понеже у нас в Руси и самые бесхлебные места поморские и Заонежье, а у тамошних жителей ни разбоев, ни татей нет. Буде кто в лес пойдет и буде станет ему тепло, то он шубу иль кафтан верхний, сняв с себя, повесит на дерево, а назад идучи и возьмет; еще лошадей молодых спустят в лес весною, а сыскивают уж после Покрова по заморозь. Чего ж ради так там деется? Ясно, что потачки ворам нет, буде кто в воровстве явится, то вместо тюрьмы посадят его в воду, и того ради и крепко у них и никто чужого и в лесу лежащего взять не смеет. Об отпускных письмах

Сотским и пятидесятским надлежит отпуска давать так.

Буде кому ехать в иной город на долгое время, то давать им отпуска на целых листах или на полулистах и в тех отпусках писать именно, куда он поехал и за каким делом. И к тем отпускам, буде сотский отпуск дал один, то и печать его бы была, а буде пятидесятский отпустил, то и печать бы была пятидесятского, а буде оба вместе отпустили, то и печати б обоих были, которые будут присланы им от воеводы. А прикладывать те печати вместо руки у всякого отпуска при конце письма вместо закрепы.

И всякому сотскому сделать книгу записную и пятидесятскому також де свою ж и те отпуска записывать им в те книги именно, куда он отпущен. И когда с тем отпуском приедет в указанное место, то того ж часа явиться ему тутошнему сотскому или пятидесятскому и тот бы сотский приезд его записал в книгу и на отпуске подписать коего числа он явился. А когда тот проезжий человек дело свое справит, то на том же его отпуске подписать тутошнему сотскому именно, сколько дней или недель прожил и откуда, куда он поехал, и к той подписке приложил бы свою печать, а сколько времени он тут был именно, записал бы бытие его у себя в книгу. И куда он с тем паспортом ни приедет и сколько дней где пробудет, все бы те сотские иль пятидесятские бытие его подписывали, хотя где и один день пробудет, все бы по вышеписанному чинили, а без записки отнюдь бы не отпускали.

А которые люди поедут или пойдут на малое время, только побывать зачем в другую волость, то отпуска писать на четвертинке листа или и на осьмушке и, написав, також де в конце письма печать прикладывать. И те малые отпуска, кто пойдет или поедет дня на три или на четыре, записывать в записную книгу не для чего. А буде кто поедет на неделю или на две, то таких отпусков нельзя в книгу не записать, потому что в долгое время не явился б по какой причине. А буде где кто явится без такова отпуска, то тех людей ловить и отсылать к суду. Також де если кто и отпуск предъявит, да печать не того сотского, откуда он отпущен, или иная какая посторонняя печать, то також де и тех брать и к суду отсылать. А приехав домой, те паспорта отдавать сотским назад, а дома их не держать.

И если сперва покажется сие дело и трудновато, а когда привыкнут, то и тягости никакой не будет.

А за таким укреплением, я не знаю, как бы разбойникам собираться и станы иметь по деревням и на разбой по-прежнему ездить.

И если и в лесу соберутся, да в деревне нигде явиться им без таковых отпускных писем не можно.

А беглым солдатам и крестьянам вельми будет трудно приходить и одною головою, а с женами и с детьми и с места своего тронуться будет никак, все пути их будут заперты.

Токмо надлежит указ жестокий сотским и пятидесятским и десятским предложить, чтоб они ни рядовых крестьян ни по коему образу никакого человека, ни бельца*, ни чернеца, ни нищего, без такова отпуску на двор не токмо ночевать, но и погреться бы отнюдь не пускали, а кто понахалится, то тех бы хватали и к суду отсылали. Також де буде какие люди будут около деревни обходить или по проселочным дорогам пробираться, то також де хватать и к суду отсылать не медля.

И ради печатанья тех отпускных писем всякий воевода исчислил бы, сколько в уезде его сотских и пятидесятских и сколько в коем урочище их будет, велел бы добрым мастерам на всякого сотского и пятидесятского по печати, чтобы всякая печать значила, коего уезду и коего урочища, и чтоб печать с печатью сходна не была. И те печати разослать ко всем сотским и пятидесятским.

И когда кой сотский напишет отпуск, то и печать бы свою, коя ему дана, в конце того письма припечатал, а буде пятидесятский отпуск напишет, то он бы свою и печать приложил. И когда признаются, то все будут знать те печати и обманом никто пройти не сможет, потому что хотя сотские погодно будут и переменяться, а печати всегда одни будут.

Глава седьмая

О КРЕСТЬЯНСТВЕ

Крестьянское житие скудостно ни от чего иного, токмо от своей их лености, а потом от нерассмотрения правителей и от помещичьего насилия и от небрежения их. А если бы царского величества поборы расположены были по владению земли их, сколько какой крестьянин на себя пашет, и поборы бы собирали бы с них в удобное время, а помещики их излишнего ничего с них не брали. работы бы излишние не накладывали, но токмо и подать свою и работу налагали по владению земли их и смотрели бы за крестьянами своими, чтоб они, кроме недельных и праздничных дней, не гуляли, но всегда б были в работе, то никогда крестьянин весьма не оскудеет.

А буде какой крестьянин станет лежебочить, то бы таковых жестоко наказывали, понеже какой крестьянин изгуляется*, в том уже пути не будет, но токмо уклонится в разбой и во иные воровства.

Крестьянину надлежит летом землю управлять без упущений, а зимою в лесу работать, что надлежит для домашнего обихода или на людей, отчего бы какой себе прибыток получить.

А если при дворе своем никакой работы пожиточной* нет, то шел бы в такие места, где из найма люди работают, дабы даром времени своего не теряли, и так творя, никакой крестьянин не оскудеет.

И к таковому крестьянского жития охранению надлежит добавить и то, чтобы и дворы их перестроить, дабы им свободнее и покойнее было жить, понеже от тесноты селитебной крестьянство вельми разоряется, потому что в тесноте, если у кого одного загорится двор, то вся деревня выгорит и иногда и одного двора не останется. И так погорают, что у иного ни хлеба, ни скота не останется, и оттого в конечную скудность приходят, а если бы селитьбою их не теснили, то бы гибели такой им не было.

И от такова их разорения надлежит им учинить охранение, дворы им велеть строить пространнее и не сплошь двор подле двора, но с пропусками, гнездами, и улицы сделать широкие на пространных местах сажень* по тридцати шириною, а где и тесно место, то тут бы меньше двадцати сажен улиц не делать, того ради, если у кого загорится, то все бы соседи бежали отнимать*. И когда меж дворов будут промежки свободные, то со всех сторон отнимать будет свободно и тем двум дворам вовсе сгореть не дадут, потому что соседи по-прежнему не кинутся за убором домов своих, но все будут отнимать у того, у кого загорелось.

А в нынешнем селении никаким образом во время запаления соседям помощи подать не можно, понеже все мечутся за своими уборами, однако не все убраться могут, но у всех не без погибели бывает. И так все погибают, и оттого в самую нищету приходят.

И если великий наш государь, сожалея о крестьянстве, повелит дворы крестьянские в селах и в деревнях построить гнездами, то надлежит всем помещикам указ сказать, чтобы они как можно, хотя не вдруг, но помаленьку, а все бы дворы перестроили по два двора вместе, да два промежка меж дворами порожние таковым манером.

И если так построено будет, то отнимать во время пожара со всей стороны свободно будет и никакому двору вовсе сгореть не дадут.

А когда отправлены будут валовые писцы* или межевщики, и тогда одним разом все дворы перестроить и землю им разверстать надлежит крестьянину на целый двор и сколько на полдвора и на четверть двора. И по той земле располагать им и подати, надлежащие в казну царского величества, и прочие поборы по расположению, дабы всякому крестьянину сносно было, и обид убогому перед богатым не было, но всем бы уравнение было определенное по владению их.

Еще крестьянству чинится великое разорение от разбойников, ибо, если в коей деревне дворов десятка два-три или и гораздо больше, а разбойников хотя и не великое число придет к кому на двор и станут его мучить и огнем жечь и пожитки его явно на возы класть, а соседи все слышат и видят, а из дворов своих вон не выдут и соседа своего от разбойников не выручают. И такова ради порядка разбойники по своей воле чинят и многих крестьян и до смерти замучивают и того ради не можно никакому крестьянину богатым быть.

И ради охранения от такова их разорения надлежит во всех селах и деревнях указ сказать крепкий, что если к кому приедут разбойники, а соседи того села иль деревни на выручку соседа своего и на поимку разбойников не пойдут, то всех тех соседей бить кнутом, а что пограбят разбойники за их невыручкою, то взыскать на них, соседях, вдвойне.

А буде разбойников приедет много и им своею деревнею не удержать их, то тем соседям добежать в окольные деревни и повестить, чтобы шли все поголовно мужики взрослые с ружьем и с крючьем и с дубьем на поимку тех разбойников.

А буде из коей деревни крестьяне не пойдут, то и тех бить кнутом и пограбленного пожитка в платеже той деревне, в коей разбой был, им помогать.

А буде за их невыручкою до смерти кого замучат, то за голову пятьдесят рублей или и больше, сколько уложено будет, взыскать на всех тех, кои на выручку не пошли.

А если бы крестьяне жили все в одну душу, друг друга берегли бы и друг за друга стояли бы, то бы разбойникам на них и помыслить нельзя было, не то чтобы их, нагло приехав, разбить и огнем жечь. И если бы и между собою крестьяне жили союзно и друг другу обид не чинили, то бы все крестьяне были сыты и было б житие их святое.

Еще немалая пакость крестьянам чинится и оттого, что грамотных людей у них нет. Ежели в коей деревне дворов двадцать или и тридцать, а грамотного человека ни единого у них нет и какой человек к ним ни приедет с каким указом или без указу, да скажет, что указ у него есть, то тому и верят и оттого приемлют себе излишние убытки, потому что все они, яко слепые, ничего не видят, не разумеют. И того ради многие, и без указа приехав, пакости им чинят великие, а они оспорить не могут, а и в поборах много с них излишних денег берут, и оттого даровой приемлют себе убыток.

И ради охранения от таковых напрасных убытков, видится, не худо б крестьян и поневолить, чтоб они детей своих, кои десяти лет и ниже, отдавали дьячкам в научение грамоты и, научив грамоте, научили бы их и писать. И чаю, не худо бы так учинить, чтобы не было и в малой деревне безграмотного человека. И положить им крепкое определение, чтобы безотложно детей своих отдавали учить грамоте, и положить им срок года на три или на четыре, а буде в четыре года детей своих не научат, також, кои ребята и впредь подрастут, а учить их не будут, то какое ни есть положить на них и наказание.

А когда грамоте и писать научатся, то они удобнее будут не токмо помещиков своих дела править, но и к государственным делам угодны будут. Особенно же в сотские и в пятидесятские весьма будут пригодны и никто уже их не обидит и ничего с них напрасно не возьмет.

А чаю, не худо указ послать и в низовые города, чтобы и у мордвы детей брать и грамоте учить отдавать, хотя бы и насильно. А когда научатся, то и самим им слюбится, потому что к ним более русских деревень приезжают солдаты и приставы и подьячие, то с указом, то ж и без указу, и чинят, что хотят, потому что они люди безграмотные и беззащитные. И того ради всяк их обижает и чего никогда в указе не бывало, того на них спрашивают и правежом правят.

А когда дети их научатся грамоте, то грамотные будут у них управителями и по-прежнему в обиду их уже не дадут, но будут свою братью от всяких напрасных нападок оберегать.

А иные, выучась грамоте, познают святую христианскую веру, возжелают и креститься, то те грамотные мало-помалу и иных своих братьев к христианской вере приводить будут.

И какая мордва иль чуваша или черемиса крестится, то тех уже воеводам и всяким правителем и приказным людям надлежит почитать и всячески их утешать и беречь их более некрещеных и во всем от некрещеных чинить им милостивое отличие, чтобы некрещеные крещеным завидовали.

Да крестьянам же и мордве указ великого государя сказать, чтобы между собою жили любовно, друг друга ничем бы не обижали и лес бы, кой годится в строение, на дрова отнюдь бы не рубили.

А при степных местах молодого леса на дрова и в своих лесах отнюдь бы не рубили, а рубили бы то дерево, кое выросло, а в строение хоромное непригодное. И кое дерево повалилось, то бы подбирали, а молодой лес, когда подрастет и будет толстиною в заборину, то тогда бы рубили на всякие домашние потребы.

А где в степных местах засядет лес молодой, то осенью выйдя тамошние жители травы б сажень на пять и шесть вкруг того леса по все б годы окашивали, чтоб вешнею порою степной пожар к нему не дошел и не выжег бы.

Видел я по степям много таких паросников*, иные в человека вышиною, а иные сажени и в две были, да все погорели и пропали. Если б не пожары, то и при степных местах леса б великие были.

Еще был я на Черни и во Мценске и видел там, что рубят на дрова самый молодой лес толщиною в гороховую тычину и на один воз срубят дерев сто и больше, а в том же лесу, видел я, лежит валежник. И стоячие деревья есть такие, что из одного дерева будет возов десять и больше, и пока старый лес стали б подбирать, а тот бы молодежник подрос и им же бы пригодился всем.

А какая степь гораздо гола и леса далеко, то тамошние жители всякий бы к своей деревне занял десятин десяток другой и, вспахав осенью, наметал бы семян лесных, березового и липового, и кленового, и осинового, и дубового, и вязового и орехов спелых сырых четверик другой тут же б разметал. И как тот сеяный лес взойдет, от пожара б берегли, и первой год надобно его и пополоть, чтоб степная трава не заглушила его и сеяные орехи лет в шесть иль в семь с плодом придут и в десять лет орехами обогатятся, на добрых землях вельми они плодовиты будут.

И так бы всяк у своей деревни так устроил, то бы и лесом и орехами все довольны были, хотя сперва и скучно покажется завести, а после и самим слюбится.

И о орехах не худо бы учинить и заповедь, чтоб никто прежде Семена дня* их не щипал, но дали бы им созреть, чтобы ядро наполнилось. И хотя где на пригорке и прежде Семена дня наполнятся ядром, однако прежде Семена дня никто б не дерзал их щипать, но щипали бы после Семена дня, в то время, когда они будут сыпаться. И щипали бы, согласясь и с совета своего сотского, чтоб как семейным, так и бессемейным безобидно было.

И таковых спелых орехов один четверик* лучше четверти недоспелых; ныне многие щиплют их в захват зеленые, а доспеть отнюдь не дадут и тем они прочих своих соседей обедняют, а себе хлеба от них не наживают, потому что было взять спелых орехов за четверик, а он и за четверть едва то возьмет. И тем царского величества интересу чинят урон, понеже спелых орехов четверик гривны по четыре и выше продают, а в зеленых и за четверть того не дадут. И где было за спелые орехи пошлины взять рубль, а с зеленых и гривны не придут, а кто и купит, не найдет в них пользы, потому что нет в них ни еды, ни масла. Только, купив, орешники мешают их с добрыми и людей обманывают, закрасят с лица спелыми и в том себе грех приемлют.

В спелых же орехах есть и царственная прибыль, понеже идут они во иные земли, в Персию и в Шведы и во иные места, а неспелые ни за что гинут.

И того ради вельми надлежит от раннего щипания орехи блюсти, дабы никто прежде Семена дня щипать их не дерзал, а и после Семена дня без воли сотского и без общего совета отнюдь бы не начинали их щипать.