ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

по Н. Пезешкиану (Кириллов И. О., 2002)

Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 1415Следующая

Обе способности развиваются в четырех основных измерениях человеческой жизни [14]: тело, достижения, контакты, фантазия (смысл, будущее), — под воздействием генетических особенностей тела в его взаимодействии с окружающей средой и временем (рис. 1). Эти измерения обеспечивают взаимодействие с окружающим миром и его познание с помощью ощущений (зрение, слух, обоняние, осязание), логики, традиций и фантазии (интуиции).

Развиваясь и дифференцируясь под воздействием внутренних и внешних факторов, базовые способности превращаются в определенные внутренние мотивации (первичные актуальные способности), особенности поведения (вторичные актуальные способности), которые определяют тип реагирования человека на изменения условий окружающей среды [14]. Уникальное сочетание по-разному развитых актуальных способностей составляет характер.

Актуальные способности характеризуют важнейшие параметры в становлении характера человека, содержании и мотивах человеческого поведения, межличностном взаимодействии, конфликтогенезе и психотерапии. Актуальные способности дифференцируются и развиваются из базовых способностей к любви и познанию под воздействием окружающей среды, эпохи (экзогенные факторы, внешняя стимуляция) и состояния организма, в том числе психики (эндогенные факторы, внутренняя стимуляция).

В зависимости от условий способности развиваются не равномерно и по-разному у разных людей [8]. Какие-то из них могут оказаться развитыми до виртуозности, а другие — пребывать в зачаточном состоянии. Можно, например, любить порядок, но быть нетерпеливым.

Питер Питцеле: “Каждый из нас — прежде всего человеческое существо, которое принимает на себя какие-то роли, проигрывает их и в целом представляет собой некую ролевую матрицу... человека можно представить в виде определенного набора ролей, напоминающего театральную труппу, состоящую из актеров с самым широким репертуаром... Cчитая человеческую психику множественной, мне трудно себе представить ее пространственный образ. Иногда она кажется мне многоуровневой и многослойной, иногда представляется в виде уходящей в бесконечность последовательности плоскостей; бывает время, когда я вижу ее фрагментарной, а бывает — голографической” [10].

“Кто работает один — прибавляет, а кто работает вместе — умножает”. Теоретические выкладки, приводящиеся выше, не случайны. Современная психотерапия поощряет “династические браки”, в результате которых рождаются удивительные потомки: аналитическая психодрама, юнгианская психодрама, бихевиоральные ролевые игры и т.д. Позитивная психодрама — отпрыск того же рода. Актуальные способности являются сердцевиной, хотя и не эквивалентом ролевых моделей, характеризующих как пациента, так и самого терапевта.

A. Реммерс (1997) дифференцировал способности, необходимые психотерапевту на различных стадиях метода Н. Пезешкиана (1996). Каждая из этих собирательных способностей является сочетанием нескольких актуальных способностей и, таким образом, обозначает направление желательного развития личности психотерапевта.

Первая— “способность к терпеливому, эмпатичному выслушиванию и добавлению различных точек зрения” — предполагает реализацию условий, описанных К. Роджерсом (эмпатия, аутентичность, приятие) и предъявление пациенту альтернативных точек зрения (транскультурный подход, позитивное толкование симптома, фольклорные и ситуативные метафоры по Н. Пезешкиану). Это требует от психотерапевта умения быть чутким к эмоциям пациента и к своим собственным чувствам, способности отмечать и осознанно использовать их для прогресса в психотерапии.

“Качество терапевтических отношений” является, согласно данным Федершмидта [13], эмпирически наиболее доказанным действенным фактором эффективности. С. Карасу (цит. по [16]) придает особое значение сочетанию “аффективной чувствительности (affective sensitivity), когнитивного овладения/осознания (cognitive mastering) и поведенческого регулирования”.

Р. Краузе (цит. по [15]) на основании проведенных им исследований утверждает, что хороший психотерапевт, по крайней мере, в проявлении своего аффекта реагирует не спонтанно, но хорошо рассчитанно и комплементарно. “...Это то, что ранее понималось как такт, учтивость, образование сердца или, быть может, общее воспитание. [...] Я предсказываю реабилитацию этого управляемого проявления чувств и последующее осуждение нарциссической “культуры подлинности”... Я могу быть очень зол как психотерапевт или даже испытывать презрение, но я не буду аффективно демонстрировать это, скорее приму эти проекции как “контейнер”, преобразую их и креативно использую в своих интервенциях”.

Подобно Краузе Пезешкиан говорит, что тот, кто не вызвал смех по крайней мере пять раз за сеанс, не может называться психотерапевтом. Как не вспомнить, что в собственноручно написанной эпитафии Морено называет себя человеком, вернувшим смех в психиатрию.

Вторая — “способность задавать точные вопросы, определять содержание, историю, динамику и возможности” — предполагает умение видеть за эмоциональными проявлениями переноса и контрпереноса содержание конфликта, актуальные способности и паттерны отношений. Подобное умение обеспечивается в основном аналитико-логическими ресурсами вторичных способностей (справедливость, точность, порядок, открытость).

Эта комплексная способность позволяет дифференцировать психо- и соматогенез, помочь пациенту осознать его симптомы как стадию его развития, разъяснить ему разницу между содержанием конфликта и ресурсами. Методическую основу для проявления этой способности предоставляют систематизированное первое интервью и структурированная пятиступенчатая стратегия психотерапии.

Третья в этом ряду — “способность сопровождать пациента и поощрять его ресурсы самопомощи: стадия самопомощи означает доверие к обнаруженным ресурсам клиента, знание способов поддержки с вовлечением социальных групп”.

Реализация этой способности предполагает развитие подавленных эмоций и чувств пациента с помощью уверенности в собственном эмоциональном поведении и предоставления пациенту всей необходимой помощи, чтобы освободить и активировать как можно больше его сил, а затем направить их в русло самопомощи.

Четвертая — “способность фокусировать обсуждение на конфликтах и распределять ответственность за достижение изменений”. Эта способность предполагает активную практику открытости и честности, терпения и учтивости в разрешении конфликтов, что трудно себе представить без навыков использования аффективно-эмоциональных ресурсов в достижении изменений, например, без баланса открытости и осознанной ответственности за проявление эмоциональных реакций.

Пятая — “способность видеть в центре работы будущее после разрешения конфликта”, умение отрешиться от своего психотерапевтического нарциссизма и увидеть в проблеме и терапии шанс пациента на самоисцеление и начало обновления. Так, уже в процессе первого интервью важно определить признаки и условия окончания психотерапии (исходя из нужд пациента) и сориентировать его скорее на будущее после психотерапии, чем на привлекательно безопасную атмосферу психотерапевтического кабинета.

Расширение целей и жизненных планов на будущее должно рассматриваться не только как работа с надеждой как лечебным средством, но и как забота об экологичности изменений во внутреннем мире пациента, его окружении и отношениях, достигнутых в процессе психотерапии.

Пол Холмс, Марша Карп (1997): “Чтобы стать превосходным директором, требуются воображение, любопытство, игровое начало, эмпатия, риск, самосознание, зрелость и владение мастерством. [...] Морено любил повторять, что директор должен быть самым спонтанным человеком в группе. Спонтанность очень заразительна. [...] Чтобы воодушевлять других, директор должен:

l иметь твердый и оптимистичный взгляд на потенциал группы;

l быть уверенным в себе и создавать ощущение, что в группе происходят какие-то позитивные изменения;

l творить моменты, когда все становится возможным: директор в состоянии создать атмосферу волшебного творчества;

l создавать атмосферу, в которой неизвестное, не проговоренное, не рожденное, не случившееся оказывается столь же важным, как и все, что в жизни произошло. Психодрама делает акцент на том, что не случилось, чему жизнь не дала возможности произойти;

l обладать подлинным ощущением игры, удовольствия, свежести и уметь воплощать и юмор и пафос;

l знать изначальные идеи, мечты и фантазии Морено и быть способным воплотить их в действии;

l иметь склонность к риску; уметь оказать поддержку, стимулировать, а иногда и провоцировать клиента на терапевтическую работу;

l уметь индуцировать в других ощущение спонтанности и творческого полета, которые приводят к личностным изменениям”.

Группа: практика

Морено считал, что человек рождается со способностью к разогреву и что разогрев является, по сути, спонтанным процессом. В то же время в своей теории спонтанного детского развития он писал, что процесс разогрева запускается с помощью “стартеров” — физических и душевных. К физическим “стартерам” обычно относят дыхание, ритмичные движения и пение. Душевные “стартеры” — это действия, пробужденные фантазиями, снами, надеждами, а также сильными чувствами.

Уже во время первой встречи в группе участники рассказывают о своем актуальном конфликте. Они говорят о нем, предъявляя соматические жалобы, критикуя своего партнера, коллег, описывая свою жизненную ситуацию. Изначально нейтральные жизненные события окрашиваются субъективным восприятием пациента. Так, свадьба, рождение ребенка могут быть как самыми счастливыми событиями жизни, так и настоящими трагедиями, из-за которых вся жизнь пошла наперекосяк. Для структурирования разговора можно использовать “Шкалу единиц жизненных изменений” Холмса и Райе (цит. по [7]), позволяющую соотнести событие и силу проявления стресса.

События жизни Баллы

1. Смерть супруга 100

2. Развод 73

3. Расставание с партнером 65

4. Заключение в тюрьму 63

5. Смерть близкого родственника 63

6. Травмы или болезнь 53

7. Свадьба 50

8. Потеря работы 47

9. Восстановление отношений (с партнером, супругом) 45

10. Отдых 45

11. Изменение состояния здоровья членов семьи 44

12. Беременность 40

13. Сексуальные затруднения 39

События жизни Баллы

14. Увеличение семьи 39

16. Изменение финансового положения 38

17. Смерть хорошего друга 37

18. Смена профессиональной сферы деятельности 36

19. Изменение отношений с партнером (супругом) 35

20. Ссуда (закладная) более 30000 марок 31

21. Погашение закладной 30

22. Изменение меры ответственности на работе 29

23. Отделение сына, дочери 29

24. Неприятности с новыми родственниками 29

25. Особенный личный успех 28

26. Жена начала работать или, наоборот, прекратила 26

27. Окончание или начало учебы в школе 26

28. Изменение условий жизни 25

29. Изменение личных привычек 24

30. Трудности с начальством 23

31. Изменение времени работы или условий работы 20

32. Смена школы 20

33. Изменение деятельности в сфере церкви 19

34. Новая организация свободного времени 19

35. Изменение деятельности в общественной сфере 18

36. Ссуда (закладная) менее 30000 марок 17

37. Изменение привычек сна 16

38. Изменение привычек в еде 13

39. Отпуск 13

40. Рождество 12

41. Изменение количества посещения родственников 15

42. Незначительное нарушение законов 11

Примечание: Cредняя заработная плата в Германии равна 2000 марок, таким образом, сумма, приводимая в шкале, равна заработной плате за 15 месяцев.

В позитивной психотерапии шкала Холмса и Райе используется как вспомогательный инструмент, позволяющий терапевту получить некую приближенную количественную характеристику жизненных ситуаций клиента. Клиента просят подробнее рассказать об этих событиях, о том, как они окрашены для него. В ходе обсуждения ему предлагают оценить значимые события. В психодраматической работе обсуждение результатов, полученных при помощи данной шкалы, может явиться “аналитическим разогревом”.

Владимир: Необходимо отметить, что на надежность данной шкалы влияют личностные характеристики, семейные традиции, культуральные особенности. Так, если западные специалисты говорят об опасности стресса больше 100 баллов, то в России средний уровень стресса от 200 до 300 баллов. В западных станах такая сумма баллов встречается у раковых больных.

Стас: А если смертей так много, что всех и не упомнишь? Мне что, умножать эти баллы?

Коля: Эту шкалу, небось, американцы составляли еще до Вьетнама.

Надежда (со слезами на глазах): А разве можно вернуть то, что уже случилось?

Владимир: На тренинге “Стрессменеджмент” в Киеве результат одной из участниц составил 768 баллов. Возможно, не случайно она выбрала именно этот тренинг?

Анализ жизненных событий (макротравм) и соотношение их с актуальным конфликтом помогает пациенту занять в терапии более активную позицию, снять часть обвинений с партнера по конфликту и зачастую даже превратить его из противника в соратника, разделив с ним ответственность за возникшую актуальную ситуацию.

Супруги Надежда и Геннадий еще полны взаимной любви, живут вместе всего полтора года. “Только вот что-то ссориться стали”. — “Не рассказывайте — покажите”.

Надя строит сцену: комната, окно, на подоконнике — банка с чайным грибом. Пустяк какой-то, чушь: вчера из-за гриба поскандалили. Гена ни с того ни с сего распалился: “Сахару мало насыпала, гриб загибается!”

Из анализа жизненных событий выясняется: в недалеком прошлом супруги решились на аборт: мол, материальной базы для ребенка еще не создали. Это только кажется, что женщине такая операция нипочем, “отряхнулась и пошла”. Речь не о физических, а о психологических ощущениях. Еще один миф, что для мужа это тем более ничто.

Постабортный синдром... Большинство женщин в такой момент остро нуждаются в помощи: у них столько боли и неотреагированных эмоций! В данном случае Гена и Надя “завели” гриб (ассоциации просто классические: банка с водой, существо внутри), ухаживали вместе. Но Гену то и дело охватывало раздражение, которое он не в силах был подавить: “Ты плохо справляешься!”

Следующая сцена — роды. Надя надрывно тужится, потеет, дико, по-звериному кричит. Гена, с испуганными глазами, рядом, гладит по руке. “Плачь, любимая, плачь!” — шепчет он едва слышно, не замечая собственных слез.

Во время шеринга Коля признается, что много лет служил в спецвойсках, стал “профессиональным убийцей”, послужной список — и Чечня, и Афганистан. “Ничего более страшного в своей жизни я не видел”. То ли мужики и впрямь нежные души, то ли сместилось что-то в сознании: роды некрасивее убийства...

Человеческую психику после окончания боевых действий можно условно сравнить с пружиной, взведенной и готовой к действию. В этом случае есть три возможных пути разрешения ситуации:

l первый — действие пружины на первый попавшийся случайный объект (немотивированная агрессия по отношению к случайным людям, очень часто по отношению к родным и близким);

l второй — действие пружины в противоположном направлении, то есть на самого участника “боевых действий” (нарушение сна, снижение настроения, общего жизненного тонуса, необъяснимое чувство вины, уход в себя, часто злоупотребление алкоголем и наркотиками);

l третий — пружина может просто лопнуть (психические расстройства, необходимость психиатрической помощи).

Марина: Но все эти научно-перенаучные определения не передают и сотой доли того, что происходило тут, на этой сцене. Психодрама, душедейство. Здесь плачут и проклинают, кричат и оплакивают потери, не оплаканные в реальности, говорят ушедшим то, что не сказали при жизни, прозревают, прощают, смеются, открывают себя, учатся заново жить и любить. Специалисты называют все это сухо: отреагирование. Или катартические переживания — от слова “катарсис”. Это когда человек может выпустить из-под спуда эмоции, душившие его.

Стас непроизвольно сгибает руки в локтях, лицо кривится в гримасе. “Сон, постоянно повторяющийся, стыдный”. — “Не рассказывай, покажи”. Губы пляшут в такт автоматному стволу — и горы, горы трупов. Отчаянный крик матери, страшный бородатый чечен.

Владимир: Мое лицо словно каменеет: неужели он заплачет? Мысли становятся неповоротливыми, время превращается в вязкую трясину. Появляется спасительная идея: сделаю технику “зеркало” и тем самым помогу ему совладать с чувствами, только бы он не заплакал.

Екатерина Михайлова: Володя, не бойтесь чувств, появляющихся во время психотерапии, не охлаждайте их. Для вас персональное домашнее задание — к следующему моему приезду поставьте десять психодрам со слезами.

Владимир: Стас, не останавливайте себя, это очень естественно, что сильные, самостоятельные мужчины не хотят жаловаться — зачастую характер помогает быстрее адаптироваться. Тревожнее другое — заведомая боязнь доверять кому бы то ни было, раскрыть душу. Инстинкт войны: нельзя становиться уязвимым. И эта рука, закрывающая лицо, — будто поспешно надетая маска...

Стас начинает плакать, точнее, слезы сами льются из глаз. Он отворачивается, отходит к окну. “Пусто внутри, будто стакан водки засадил, — признается он спустя некоторое время, — отпустило что-то”.

Владимир: Человек — неиссякаемый источник бесконечных добродетелей, он подобен руднику, полному драгоценных камней. Спасибо, Екатерина Львовна, за науку.

Коля вспоминает войну, говорит, что ждет возможности заключить контракт и опять рвануть туда же. В разговоре все время проскальзывает: здесь настоящим мужикам остается лишь дурака валять — настоящее дело там. Ну, охранник — еще более-менее работенка, вдруг мафия придет, я всех разнесу, мало не покажется, так что вроде как и здесь на посту.

Игорь добавляет: “Увы, тебе и здесь есть кого ненавидеть”. А любить? Семьи не было и нет, хотя лет далеко уже не 20, да и постоянной девушки тоже. “Какая семья?! Ведь контракт заключу — и в Чечню”, — объясняет Коля просто.

Владимир: То, что большинство парней после Чечни работают охранниками, — не случайно. И не только потому, что на службу идут совсем юными, не успев получить другую специальность. Важнее другое: они никак не могут вернуться с войны. Рутина мирной жизни кажется мелкой суетой, тратой лет. У многих парней в голове уживается противоречие: Чечня — кошмар, но там было лучше, чем здесь.

Марина: А что хорошего?

Игорь: Там все ясно. Там настоящая дружба, последнюю сигарету, и ту пополам. Вот люди и скучают по истинным, человеческим отношениям. Там ясно, кто подлец, трус, а кто настоящий мужик. А здесь все сложно: конкуренция на работе, неискренность, все за деньги, с девушками налаживать постоянные отношения непросто. С работой непонятно...

“Если Вы хотите привести страну в порядок, сначала приведите области в порядок. Если Вы хотите привести области в порядок, Вы должны привести сначала в порядок города. Прежде чем приводить в порядок города, Вы должны привести в порядок семьи. Если Вы хотите привести в порядок семьи, сначала Вы должны привести в порядок вашу собственную семью. Если Вы хотите привести в порядок Вашу собственную семью, Вы должны привести в порядок самого себя”.

Восточная мудрость

Не только крупные жизненные события (макротравмы) влияют на образование актуального конфликта. Не менее значимыми оказываются “мелочи”, с которыми мы постоянно сталкиваемся. Именно “мелочи” — так называемые “микротравмы” доставляют нам много беспокойства, образуют почву для реакций дистресса. “Капля камень точит” — так и миктротравмы, вызванные, например, необязательностью партнера или, скажем, его неаккуратным внешним видом, опоздание поезда, недобросовестность и необязательность коллег тяжело воспринимаются именно вследствие своей незначительности и ежедневной повторяемости.

Микро- и макротравмы вместе образуют актуальный конфликт, вступая при этом в пластичное взаимодействие. Иногда обилие микротравм, слишком незначительных для реагирования, подтачивает человека настолько, что первое же крупное жизненное событие (макротравма) приводит к появлению симптома, или, наоборот, макротравма отвлекает на свою переработку так много энергии, что срыв происходит вследствие какой-либо мелочи (микротравмы).

Исследования, проведенные основателем позитивной психотерапии Носсратом Пезешкианом и его сотрудниками более чем в 20 культурах, привели к пониманию конфликта как дисбаланса четырех сфер “разрешения конфликта”: через тело, посредством деятельности, общения, фантазий.

Эти формы реакции на конфликт являются широкими категориями: какой именно форме отдается предпочтение, зависит от воспитания, социальной роли, возраста и т.д. Четыре сферы разрешения конфликта образно можно представить в виде четырех ножек стула — гипертрофия одной из сторон нарушает равновесие, приводит к дефициту в других сферах. В обычной жизни четыре формы реакции на конфликты моделируются через различные концепции.

Еще одна большая программа

У одного купца было сто пятьдесят верблюдов; они шли по пустыне, навьюченные товарами, а с ними еще сорок послушных рабов и слуг. Однажды вечером купец пригласил в гости одного своего друга. Это был Саади. Всю ночь напролет он без устали рассказывал гостю о своих делах и заботах, о том, как утомительна его профессия. Он говорил о своих сокровищах в Туркестане, о своих поместьях в Индии, показывал документы на владение и ювелирные изделия. “О Саади, — вздыхал купец, — я совершу еще одно путешествие. А уж после этого я позволю себе заслуженный отдых, о котором мечтаю так, как ни о чем другом на свете. Я хочу отвезти персидскую серу в Китай; я слышал, что она там в большой цене. Оттуда я повезу китайские вазы в Рим. Затем мой корабль повезет римские ткани в Индию, а оттуда я повезу индийскую сталь в Халаб. Из Халаба я буду экспортировать зеркала и изделия из стекла в Йемен, а из Йемена вывезу бархат в Персию”. С мечтательным выражением лица он рассказывал все это скептически слушавшему его Саади. “А уж после всего этого моя жизнь будет посвящена отдыху и размышлению, высшей цели моих помыслов”.

Восточная история по Саади

Борис — трудоголик. Это не похвала, а синдром. Скорее всего, болезнь — вопль организма: ну дай же мне отпуск! Не пьянку, не баню — отдохновение. От отношений с криминалом, от саморазрушительного образа жизни. В семье на самом деле масса проблем. На нее ведь просто нет времени. Замкнутый круг: домой почему-то не хочется, там нет тепла.

“Я вкалываю, а она: давай-давай. Хату ей купил, ремонт со всеми наворотами. Ну, хоть бы раз спасибо сказала. С месяц назад припарковался, а один гад как влепил мне в задницу. Башкой мотнул, как будто она у меня на резинке. Подумал: чуть больше была бы скорость у этого кренделя — и все, откатался Боря. Рассказал жене, а она: напиши завещание. Вот коза!” — “Не рассказывай, покажи”.

Борис строит сцену — он в джипе, а Стас бьет его “в задницу”. Стас дает Борису затрещину. “А ведь мне последний раз подзатыльник мать выписывала, — говорит Борис, изменившись в лице, — чтобы учился хорошо. Как потопаешь, так и полопаешь, приговаривала”.

Далее последовала сцена разговора с матерью, проговаривание обид: “И Крузак у меня, и хата, и внуков тебе родили, а все как будто должен чего, вот-вот подзатыльник отвесишь”. И разговор с женой: “Помнишь, как первую фирму открыли? Еще по ночам рекламу клеили, ты беременная была, но веселая такая”.

Борис рисует распределение энергии по четырем сферам.

При анализе становится очевидно, что жена Бориса перерабатывает конфликт через уход в себя (проблема дефицита) и уход в фантазию (проблема избытка). Борис вспоминает: действительно, когда жена обижается на него, она ждет, что он первым пойдет на уступки, наказывает его — объявляет ему бойкот и т.д. “А у меня одна работа, полностью выматывает, — задумчиво произнес Борис и после паузы добавил: — Да еще любовница внимания требует”.

Владимир: Что пытается сделать ваша жена, когда так концентрируется на сфере духовности?

Борис: Так это что получается, это она меня, дурака, спасает, когда говорит, что есть не только работа в жизни, когда по выставкам и театрам таскает?!

Пятьдесят лет вежливости

Одна пожилая супружеская пара после долгих лет совместной жизни праздновала золотую свадьбу. За общим завтраком жена подумала: “Вот уже пятьдесят лет, как я стараюсь угодить своему мужу. Я всегда отдавала ему верхнюю половину хлебца с хрустящей корочкой. А сегодня я хочу, чтобы этот деликатес достался мне”. Она намазала себе маслом верхнюю половину хлебца, а другую отдала мужу. Против ее ожидания он очень обрадовался, поцеловал ей руку и сказал: “Моя дорогая, ты доставила мне сегодня самую большую радость. Вот уже более пятидесяти лет я не ел нижнюю половину хлебца, ту, которую я больше всего люблю. Я всегда думал, что она должна доставаться тебе, потому что ты так ее любишь”.

Восточная история

Анна, женщина средних лет, не чужда эстетических интересов: премьеры и концерты — ее стихия. Потеряла работу, от этого — страшная депрессия. Ситуация за ситуацией, и выясняется: депрессия не от отсутствия работы, а потому, что никого нет рядом. Был мужчина, много лет что-то обещал, была надежда: вот-вот сложится семья. Не сложилась. Он ушел. Кого она теперь заведет? Жизнь-то прошла в ожидании на вокзале. Он — подлец и обманщик, у нее — парализующий страх одиночества...

Борис, которому досталась роль любовника Анны, совсем сник: “Как-то не по-людски получается, и этой тоже плохо”.

Вика: Я ненавидела таких, как ты, — охотниц за чужим счастьем. Все эти “зимние вишни” мне были глубоко омерзительны. Мне в страшном сне не могло привидеться, что на самом деле ты чувствуешь.

Владимир: Одиночество естественно для любого человека, даже самого семейного, мы все пришли в этот мир в одиночку и уходить нам тоже без сопровождения. От осознания, что у всех так, — легче. В какой-то момент жизни потребность Анны в любви вылепила из нее новый образ — жертвы. “Вначале пожалейте, потом, глядишь, и полюбите”. — “Анна, посмотрите на себя со стороны. Вам не кажется, что тут ошибка?” — “Он меня бросил...” — “А он чем-то вам был обязан?” — “Но я ведь нуждаюсь в поддержке”. — “Вы — маленькая девочка?”

Итак, боль, гнев, обида уже пройдены, за их чертой — светлая печаль. Дальше — воля к жизни. Моделируем ситуацию: Анна приходит устраиваться на работу. “Интересно, что это я говорю с работодателем, как с мужчиной, которого я выгнала три года назад?” — делает собственное открытие она.

У Галины — тяжелая аллергия, весной, с началом цветения тополей, она начинает задыхаться. “Галина, какое бы название вы дали своему сегодняшнему спектаклю, над чем хотели бы поработать?” — “Так гадко на душе, я опять поскандалила с мужем...”. В семье — катастрофа. Может, с нею связана аллергия?

Марина: Потом окажется, что свекровь — монстр, у нее свой ключ, она может приехать в любое время суток и проследовать через супружескую комнату к внуку. Жизнь — кошмар, и ничего нельзя изменить: любое слово — и свекровь взрывается. Она кричит сыну: “ну и жену себе выбрал”... “Не рассказывайте — покажите”, — просит директор. И вдруг всплывает сцена из детства: учительница, которую Галя боготворила, выкрикивала на весь класс: “Воровка!”. Цепь жизненных ситуаций, давно забытых, поиск первопричины. Когда все проиграно, изъято из углов памяти и понято — фантастика! — аллергия проходит! Мне пришлось играть Страх, Агрессию, Скучающее “Я”, Соперницу. Я входила в роль и кричала: “Оставь нас в покое, уйди из моей семьи!”

На всех не угодишь!

Отец со своим сыном и ослом в полуденную жару путешествовал по пыльным переулкам Кешана. Отец сидел верхом на осле, а сын вел его за уздечку. “Бедный мальчик, — сказал прохожий, — его маленькие ножки едва поспевают за ослом. Как ты можешь лениво восседать на осле, когда видишь, что мальчишка совсем выбился из сил?” Отец принял его слова близко к сердцу. Когда они завернули за угол, он слез с осла и велел сыну сесть на него.

Очень скоро повстречался им другой человек. Громким голосом он сказал: “Как не стыдно! Малый сидит верхом на осле, как султан, а его бедный старый отец бежит следом”. Мальчик очень огорчился от этих слов и попросил отца сесть на осла позади него.

“Люди добрые, видали вы что-либо подобное? — заголосила женщина под чадрой. — Так мучить животное! У бедного осла уже провисла спина, а старый и молодой бездельники восседают на нем, будто он диван, бедное существо!” Не говоря ни слова, отец и сын, посрамленные, слезли с осла.

Едва они сделали несколько шагов, как встретившийся им человек стал насмехаться над ними: “Чего это ваш осел ничего не делает, не приносит никакой пользы и даже не везет кого-нибудь из вас на себе?”

Отец сунул ослу полную пригоршню соломы и положил руку на плечо сына. “Что бы мы ни делали, — сказал он, — обязательно найдется кто-то, кто с нами будет не согласен. Я думаю, мы сами должны решать, что нам надо делать”.

Восточная история

Андрей — обаятельный, деликатный мужчина средних лет, психотерапевт по профессии. Вовсе не производит впечатления несчастненького. На сессии свою проблему обозначил донельзя “конкретно”: не знаю, что меня тревожит. И вдруг шаг за шагом проясняется: “раздвоение личности”, а от этого — страшное недовольство собой, комплексы, внутренние бури. Одно “Я” — сильное и агрессивное, второе — доброе и тонкое. Второе органичнее, но надо ведь зарабатывать деньги, кормить семью!

Усиливая симптом, группа растягивает Андрея в стороны. “Все, хватит, я уже большой”! Человеческие страхи, надежды, боль, страсти — это все ее, психодрамы, родное, исконное. Она работает даже с фантазиями и снами — все может оказаться знаковым. Метод очень любит разложить нам наши роли — “Я мечтал стать знаменитым, мечтал стать высококлассным профессионалом, а в жизни только деньги, деньги”.

Мы ведь все состоим из ролей: он — начальник, отец, сын, она — жена и мама. Или учителка, или вечный студент — это когда роль прилипает к лицу и ее пора отлеплять. “Когда-нибудь уеду в другой город, у меня будет такой дом! И такая жена!” — проигрываем мы роль из года в год. А в какой-то момент понимаем, что ничего этого не будет, все — по-другому. Морено называл это смертью ролей. А всякий ли поймет, что это просто смерть роли, а не крах жизни?

Карл Витакер (1997): “В действительности такой вещи, как индивидуум, не существует. Мы все — лишь фрагменты семейных систем, плавающие вокруг и пытающиеся как-то прожить эту жизнь, которая сама по себе вместе со своей патологией имеет межличностную природу”.

Владимир: Рассматривая взаимодействие терапевта и семьи в рамках совместной суперсистемы, каждую из своих интервенций Витакер наделял разнонаправленными смыслами: присоединение — отделение, забота — жестокость и так далее, рассматривая психотерапию как своеобразный танец.

Зерка Морено (1997): “Есть много общего между отведенными нам в семье ролями и нашими собственными представлениями о себе. Войти и выйти из роли, общаясь с соседом, так же легко, как снять и надеть пальто. Изменение же своей роли в собственной семье больше напоминает отчаянную попытку освободиться от смирительной рубашки”.

Андрей: А знаете, жизнь-то налаживается! У меня чудесная жена, дети, я хороший отец. Мир, в общем-то, обойдется без моей книги, а вот они без меня не проживут.

Борис: Молодец, Андрюха, кормить — это мужское.

Анна: Андрей, вы для меня образец надежного, обязательного мужчины.

Владимир: Я захожу в зал, успокаивая дыхание, — надо худеть. В голове крутится мелодия, услышанная в автобусе. Автомобильные пробки, будь они неладны, — на кофе времени уже нет. Смотрю на часы — 6.30 вечера, “р.м.”, как сказали бы американцы. Ну все, успокаиваюсь... М-да, опять посасывает под ложечкой. Интересно, это волнение или голод?

Как всегда, начиная группу, я произношу восточную мудрость, вслушиваюсь в нее еще раз, поражаюсь ее величию: человек — неиссякаемый источник бесконечных добродетелей, он подобен руднику, полному драгоценных камней.

Литература

1. Витакер К., Бамберри В. Танцы с семьей. Семейная терапия: символический поход, основанный на личностном опыте. М.: НФ “Класс”, 1997.

2. Кириллов И. О. Супервизия в Позитивной психотерапии. Автореферат дисс... канд. мед. наук. СПб.: НИИ психоневрологии им. В.М. Бехтерева, 2002.

3. Лейтц Г. Психодрама: теория и практика. Классическая психодрама Я. Л. Морено. М.: “Прогресс”, “Универс”, 1994.

4. Морено З. Т. Время, пространство, реальность и семья. Психодрама с вновь сложившейся семьей // Психодрама: вдохновение и техника / Под ред. П. Холмса и М. Карп. М.: НФ “Класс”, 1997.

5. Пезешкиан Н. Торговец и попугай. Восточные истории и психотерапия. М.: Прогресс, 1992.

6. Пезешкиан Н., Пезешкиан Х. Позитивная психотерапия — транскультуральный и междисциплинарный подход // Обозрение психиатрии и медицинской психологии им. В.М. Бехтерева. 1993. № 4.

7. Пезешкиан Н. Психотерапия повседневной жизни. Тренинг в воспитании партнерства и самопомощи. М.: Медицина, 1995.

8. Пезешкиан Н. Психосоматика и позитивная психотерапия. М.: Медицина, 1996.

9. Пезешкиан Х. Основы позитивной психотерапии. — Архангельск: Изд-во АГМИ, 1993.

10. Питцеле П. Подростки изнутри. Интрапсихическая психодрама // Психодрама: вдохновение и техника / Под ред. П. Холмса и М. Карп. М.:
НФ “Класс”, 1997.

11. Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого “Я” // По ту сторону принципа удовольствия. М.: Прогресс, 1992.

12. Холмс П. Классическая психодрама. Обзор // Психодрама: вдохновение и техника / Под ред. П. Холмса и М. Карп. М.: НФ “Класс”, 1997.

13. Federschmidt H. Wirksamkeit und Nutzen von psychotherapeutischen Behandlungsansдtzen // Deutsches Дrzteblatt. — Jan. 1996. — № 93. — Kцln.

14. Peseschkian, N., Deidenbach, H. Wiesbadener Inventar zur Positiven Psychtherapie und Familientherapie (WIPPF). — Berlin Heidelberg
New-York: Springer-Verlag, 1988.

15. Remmers A. Five Capacities of the Psychotherapist // The First World Conference of Positive Psychotherapy: St. Petersburg, 15—19 May 1997 — Wiesbaden, Germany, 1997.

16. Senf W., Broda, M., Hrsg.: Praxis der Psychotherapie. — Thieme, 1996.— Stuttgart.

Часть III

“Горячие темы”:

сцены из жизни,

мифы и поиски выхода

Елена Лопухина, Екатерина Михайлова

Кто сказал: “все сгорело дотла...”

Мы знаем ответы с детства, с тех лет, когда крутились первые пластинки Высоцкого: “нет, земля почернела от горя”... “нет, она затаилась на время”... Считалось, что это про войну. Конечно. И про войну тоже.

Отреагирование травматического опыта, постоянная работа с незажившими или плохо зарубцевавшимися душевными ранами — неотъемлемая часть обыденной, будничной практики российских психодраматистов. Наши коллеги и ученики изо дня в день работают с этим материалом: психодраме это по силам, она хорошо умеет это делать.

Наш совместный “день в психодраматической реальности” состоял из такой работы почти наполовину.

Е.М.: Нина Голосова, наша коллега, которую многие знают, как-то произнесла фразу, которая в последнее время часто мне вспоминается: “Наш образ жизни, к сожалению, не позволяет достаточно полно, подробно перерабатывать утраты”. Это относится и к пожарам, и к смертям близких, и к потере работы, и к потере молодости... А у нас утрат еще больше: мы просто живем и дышим в травматическом пространстве. Теракты, БТРы под окном, кризисы любого рода и масштаба — это ведь наша повседневная реальность, а не чьи-то там “каприччиос”. Не случайно в этот день две драмы из четырех непосредственно затрагивали тему переработки травм и утрат. Если вспоминать мою драму, то речь идет о свежей, “подострой” травме, а в драме Алины — об отдаленных последствиях тяжелой и множественной травматизации.

Е.Л.: Давай обратимся к твоей драме.

Е.М.: Горевание о всякой потере — это процесс, а жизнь требует немедленного действия, длительного, многотрудного, бесконечного. Оно, естественно, переводит в совершенно другое состояние, помогает отвлечься — так люди отвлекаются приготовлением поминальной трапезы,— но не позволяет сосредоточиться на чувствах.

Е.Л.: Профессионалам особенно важно эти моменты отслеживать и не запускать.

Е.М.: Конечно, я и фразу Нины Голосовой вспомнила неспроста. Будучи сообществом людей, много работающих, достаточно активно живущих, имеющих много обязанностей и ответственности перед клиентами, семьей, свои внутренние процессы часто мы оставляем без должного внимания. Рано или поздно они этого внимания начинают требовать. В отношении своей ситуации (как протагонист) я почувствовала — и это отчасти было причиной моего обращения за помощью к тебе и группе — две зоны возможного риска: отреагирование в сторону, в неадекватных обстоятельствах — и тогда я буду плакать, но по другому поводу и некстати, — или уход тревоги и печали на какие-то соматические уровни, что нежелательно. И, разумеется, влияние на качество работы, что нежелательно вдвойне. Такова была предыстория драмы.

Е.Л.:В результате фокусировки выяснилось, что ситуация, в которой мы с тобой будем работать, — это момент первой твоей встречи с травматическим событием. Твоя жалоба была еще и на то, что ты слишком спокойна.

Е.М.: Не просто спокойна, а бодра и оптимистична, что является защитой. Первую неделю после случившегося радость от того, что не пострадал сын, была настоящая, натуральная — это еще не было защитой. Но потом, когда началось разгребание пепелища, было бы естественным, если бы появились какие-то чувства из регистра печали, даже горя, но они не появились. Тут уже мое профессиональное ухо насторожилось в отношении собственного поведения, собственных чувств.

Е.Л.: Когда мы работаем с состоянием потери или любого резкого изменения жизни в каком угодно направлении, всегда имеет смысл начинать “перед дверью” (и в прямом, и в переносном смысле). Это одно из психодраматических правил — желательно начинать с предысторий, когда еще ничего не произошло, ничего еще не известно о случившемся .

Е.М.: Работа, начинающаяся “перед дверью”, всегда позволяет протагонисту соприкоснуться с собственными перцептивными защитами, отследить, до какого момента не воспринимается случившееся. Как раз в нашей работе это было очень ярко. В начале предсцены переживание было “один в один” как в жизни. Такое принятие к сведению, без волны сильных чувств, которые можно было бы ожидать.

Е.Л.: В обсуждаемых драмах мы имеем дело с тематикой посттравматического стресса, речь идет о резком изменении жизни, о неожиданной, серьезной потере. Сразу принять такую реальность слишком больно. Мы знаем, что первая стадия посттравматического стресса — шок и отрицание. Шок — естественная защитная реакция, реакция “обезболивания”, откладывающая контакт с невыносимыми переживаниям. Защитные механизмы позволяют постепенно допускать до сознания чувства, касающиеся того, что произошло. Особенно мощно эти защитные механизмы действуют именно на первой стадии посттравматического стресса. Этой стадии соответствует и состояние излишнего спокойствия и оптимизма, о котором ты говорила.

Есть замечательная книжка Паркинсона, которая называется “Посттравматический стресс”. Она не для профессионалов-психотерапевтов, а для спасателей, полиции, медработников — тех, кто оказывается на месте происшествия первыми. Книжка ориентирована на то, чтобы дать определенные знания о посттравматическом стрессе и обучить некоторым основам оказания первой психологической помощи людям, перенесшим тяжелую травму. Мысль автора заключается в том, что самая терапевтичная “первая помощь” — это структурированное интервью, в котором подробнейшим образом, до мельчайших деталей расспрашивают о пережитом — какие запахи, какие звуки были, что конкретно увидели, что первое пришло в голову — то есть о чувствах, мыслях, ощущениях... Это очень глубокая и правильная идея: в терапевтической работе, начиная с момента оказания первой помощи, большую пользу приносит медленное проживание, проговаривание чувств, ощущений, мыслей — всего, что здесь происходит. Такая работа позволяет лучше и быстрей принять ситуацию и является профилактикой негативного развития посттравматической реакции. И даже в тех случаях, когда человек приходит к нам не сразу, а через несколько недель, через годы и приходится работать с незавершенным посттравматическим стрессом и его негативными последствиями, все равно работа начинается с этого же.

Е.М.: Если бы мы пользовались языком НЛП, то сказали бы, что в этой ситуации важно перейти на уровень субмодальностй. Вот это самое “вижу, слышу, чувствую” и еще более открыто, еще более подробно. Я хочу обратить внимание еще на одну особенность нашей предсцены. Буквального с того момента, когда возникает эта открытая, отверстая дверь в квартиру, кругом все время есть какие-то люди — свидетели, причем это не только близкие, но и соседи. Дальше мне тоже придется там бывать не одной, потому что будут появляться какие-то строители, помощники по разборке, все время будут свидетели. И эти свидетели будут говорить: “Ну, ребята, вы так отлично держитесь! Ну, вы молодцы!”. Окружающим людям легче иметь дело с пострадавшим, когда его поведение не создает проблем, когда его можно на техническом уровне обсуждать, как состояние стенки, балки.

Е.Л.: Никто не хочет слышать подробности катастрофы — “Как я почувствовал это все...” Неудобно слишком нагружать людей своими ощущениями. Поэтому как раз то, что объективно нужно человеку, в реальной жизни, как правило, не может быть получено.

Е.М.: Я хочу здесь коснуться одного свойства, которое присуще групповой терапии и психодраме в частности. “Приход” такой темы на группу — своего рода рефрейминг темы свидетелей. Я оказываюсь в безопасном психодраматическом пространстве, где у меня тоже есть свидетели, более того, это приятные мне, но посторонние люди, и я их ввожу в свой внутренний мир — они свидетели, да не те. Свидетели, которые могут контейнировать и выдержать. Свидетели, которые меня социометрическим образом выбрали, уже подтвердили мое право чувствовать то, что я чувствую. И я получила разрешение работать с тяжелыми, мрачными чувствами.

Е.Л.: Фактически сцена “перед дверью” выполняла еще и функциюдополнительной фокусировки проблемы. То, что называется фокусировкой действием. Здесь мы занимались уточнением контракта. Стало ясно, что актуальна возможность встретиться со всем тем, что произошло, — и без свидетелей. Основная работа должна начаться в этой точке, все остальное было только приближением к работе.

Е.М.: Когда в травматическую ситуацию попадает семья, то естественно, защитные механизмы членов семьи умножаются друг на друга и дают поле очень сильно окрашенного взаимодействия. Это само по себе может быть проблемой, но в тот день на группе мы не ее решали. Запрос был на интрапсихическую работу. Для меня было совершенно естественно и логично проститься с тем, с чем прощаюсь я, оплакать то, что нужно оплакать мне. И я ответила на вопрос директора: “Я хочу остаться одна и попрощаться со своим домом”.

Е.Л.: Я бы добавила еще и пространственное наблюдение. Как положено в драматической реальности, вопрос протагонисту: “Где это будет?” Пространство, занятое сценой, было очень маленьким, так не всегда бывает. Оно к тому же было огорожено стульями, партами, было неудобным, это был определенным образом физически организованный закуток.

Е.М.: В тот момент я такой выбор проинтерпретировала как субъективное ощущение пространства для себя. Это было осознанно и являлось подсказкой, как работать дальше.

Е.Л.: Смысл такого выбора — “У меня мало места, для моего внутреннего содержания мало места” — то, что сейчас ты сказала постфактум, тогда мне было ярко видно.

Е.М.: В доме, где случился пожар, наводнение, смерть, все время открыта дверь, все время кто-то приходит. Это движение из двери и в дверь становится маркером ситуации несчастья — в отличие от дома, где все в порядке, где дверь закрыта и жизнь отделена от внешнего мира. Поэтому возможность внутри дома остаться с закрытой дверью, отключив на время связи с внешним миром, — это еще и символ залечивания раны. Потому что отверстая дверь, которая была распахнута больше, чем обычно, как протараненная из чужого пространства в свое, — это и есть часть травмы. Дальше была работа в сцене.

Е.Л.: Работа в сцене на техническом уровне шла в очень простом режиме — постепенное, последовательное появление в драме предметов обстановки, которые эмоционально окрашены, значимы.

Е.М.: Сразу появились не только те объекты, которые реально находились в этом месте действия, но, поскольку мы уже стали трансформировать реальность, появились и символические объекты — те же Три Свечи. Они дают мягкое и чуть приглушенное освещение, создают ощущение камерности и являются огнем, то есть сконтейнированным, безопасным, интимным кусочком той стихии, которая и явилась причиной бедствия. Кроме того, свечи — это погребальный символ.

Е.Л.: Свечи — очень важный момент. Они выполняют еще и другие функции: во-первых, облегчают возможность самососредоточения, а во-вторых,в полуосвещенном мягким светом пространстве все выглядит не так катастрофично, а даже немного эстетизированно.

Е.М.: Даже в безобразных, страшных последствиях серьезного горения можно увидеть какие-то свои блики и отсветы, которые очень-очень мягко намекают на то, как красиво, может быть, станет опять. Когда-нибудь.

Е.Л.: Вобразе Свечей содержится некоторое указание на тот аспект исцеления, который в полной мере появляется как раз на последних стадиях проработки посттравматического стресса. Речь идет о процессе эстетизации случившегося — о заключении в рамку, в картину, которую можно дистанцировать от себя, осмыслить.

Е.М.: Следующий персонаж — Зеркало, от которого осталась одна рама. Эта рама безнадежно, безвозвратно пострадала, стекло вывалилось совсем, остались зазубрины, осколки. То есть рама без содержания. Зеркало — то, куда бросаешь взгляд, уходя из дома или приходя, устанавливая какой-то контакт с собой. Это свидетель жизни в доме, безусловно женский предмет. Свечи — это условие, безмолвный хор, а Зеркало — первый персонаж, с которым возникает настоящее взаимодействие и начинается работа горевания: я припоминаю, что некоторое подступание чувств, слез и боли началось именно с обмена ролями с Зеркалом.

Е.Л.: А при заключении контракта на драму ты совершенно четко сказала, что хочешь найти контакт с чувствами.

Е.М.: Да, это был первый шаг выполнения контракта — действительно возникло чувство. Все, что происходило до, было условиями для его возникновения, которые в жизни не могли быть выполнены. Все последующие обмены ролями следуют той же самой логике — то, чем ты для меня было, — то, чем ты для меня осталось.

Е.Л.: Существует прямое, понятное значение потерь, а есть еще и обобщенное, символическое. В гибели Зеркала для меня еще звучала тема “потери себя”. Зеркало было наиболее насыщено символическим содержанием из всех предметов в драме. Оно было одним из двух предметов, представляющих символ дома как такового.

Е.М.: “Любой дом — отражение хозяина”. Сгорело в этом огне, кроме всего прочего, еще и отражение меня.

Е.Л.: В данном случае это важный компонент процесса горевания — возврат к себе, к той части себя, что была спроецирована нами на вещи, которые мы полюбили, обжили, освоили, и на время отданаэтим вещам, “заключена” в них.

Е.М.: Следующий введенный персонаж — Внутренняя Дверь, которая являет собой картину полного сгорания (до угля). И одновременно мне смутно чудится, что это “вторая дверь”, второй рубеж или порог в приближении к более глубоко лежащим чувствам: туда страшно, но нужно войти. Как протагонисту, мне в сцене было важно, что она большая, как ворота, она в таком состоянии и такого размера, что справиться с ней и с тем, что случилось, путем мытья и чистки — невозможно, ее не починишь. Это то, с чем я не могу справиться.

Е.Л.: Если вернуться к теме “открытой двери”, к тому, что травма как бы открывает двери настежь, то это еще одна конкретная символизация сущности переживания. Тема безвозвратно потерянной двери понимается не только как физическая дверь, но и как безвозвратно потерянная целостность.

Е.М.: Дальше мы переходим к третьему персонажу. Это Кошка. Ее тельце лежало на пороге внутренней двери. Как у протагониста, у меня были некоторые сомнения, могу ли я на эту роль попросить Алину, потому что у нее тема смерти, суицида звучала. Я спросила у нее отчетливо, можно ли это сделать. Мне было дано согласие, которому я поверила. Это отдельная “выгода” — работа в хорошей группе, где протагонист может делать свое дело, не опасаясь, что это может быть травматичным еще для кого-то. Если что-то чересчур, протагонисту просто об этом скажут.

В процессе работы я не обратила внимание, мне потом только пришло в голову, что с мертвым тельцем Кошки меня директор ролями не менял.

Потери можно оплакать, с ними можно проститься, но ты-то жива — это важно. Все может быть восстановлено, кроме жизни.

Е.Л.: Это единственное по-настоящему безвозвратное. Ты сейчас сказала то, что в тот момент я не могла поймать, но чувствовала интуитивно. Не стоит менять ролями в сцене автокатастрофы со всеми мертвыми телами, которые рядом лежат, если ты остался жить. Это фактически означает необходимость идентификации с умершими, что безумно страшно, больно. Формальное соблюдение технологии психодрамы с обменом ролей здесь не рекомендуется — не только потому, что будет возникать сопротивление, но и во избежание дополнительной травматизации.

Е.М.: Если выходить в методическую плоскость, что ты сейчас и сделала, точно так же в сценах тяжелого насилия мы не меняем ролями с насильником, с агрессором. По разным причинам мы уходим здесь от обмена ролями. Нам важнее поддержать, подтвердить коммуникацию в одну сторону и право на нее. Если говорить о чувствах, то их здесь было много. Это было самое настоящее горе и много слез. Потом в шеринге Алина, которая была в роли Кошки, сказала, что чувствовала, как слезы на нее лились.

Е.Л.: Хочется обратить внимание на стилистику твоего контакта с Кошкойеще и в расширительном плане, на то, чем этот контакт был похож на взаимодействие с вещами — с Зеркалом, с Дверью. В особенностях этой стилистики можно было увидеть некоторое указание на то, что на самом деле нужно протагонисту в данной ситуации, какого рода внутренняя работа сейчас необходима для исцеления. Нужен был любовный и одновременно эстетический контакт с утраченным. Так любовно, с нежностью поглаживается рама, дверь, ручка... У протагониста, находящегося на другой фазе процесса переработки потери, это выглядело бы по-другому.

Е.М.: Есть встречная гипотеза. Суть моей практической работы во внешнем мире — в этом доме — заключалась в том, что его надо полностью добить, ободрать к предстоящему ремонту. Это не поглаживание, а раздирание. Именно как антитеза, требуется нечто противоположное. Прощания ведь не было — только в психодраме оно происходит.

Е.Л.: Для меня это прощание звучало еще и как любовное покаяние, как “прости меня”, потому что потери всегда связаны с чувством вины. В этой ласковости, нежности, любовности прощания с вещами был момент, который я для себя расценила как некоторое выражение твоего чувства вины.

Е.М.: “Вина” — это не совсем точное слово. Это где-то рядом.

Е.Л.: Из той же области, но скорее в смысле “прости” за боль, причиненную невольно, непреднамеренно.

Е.М.: “Прости” — в смысле “прощай”.

Е.Л.: Это одна сторона, но я хочу подчеркнуть и тему причинения непреднамеренной боли. На мой взгляд, здесь есть определенный компонент вины, но это не та вина, когда ты приписываешь себе “мог, да не сделал”, мог предотвратить. Скорее, без вины виноватый. Во время драмы у меня было желание, хотя я его и не осуществила, продублировать протагониста. В моей фантазии из роли дубля — именно потому что я знаю, как ты любишь свой дом, — возникли слова: “Я любила недостаточно, прости”.

Е.М.: Ты была бы права, хотя это был бы ход уже в другую драму. Может быть, это была бы история про кризис середины жизни — и про уходящие роли, про их части, с которыми прощаешься. В частности, роль “мамочки” и роль “хозяюшки”, которую я бы тоже отнесла к своим уходящим ролям, во всяком случае в последний период жизни, когда количество работы и всяких действий во внешнем мире очень сильно перевесило выхаживание, облизывание своего дома.

Е.Л.: Это некоторое “прости” за то, что я перестаю быть такой хозяйкой?

Е.М.: У меня есть такая шутка, что гнездостроительная деятельность как-то связана с репродуктивным возрастом. Тема “прости”, конечно, звучала. Это важный общий стиль драмы, общая тональность. Фактически здесь на дне работы с травмой лежит некоторый более крупный, не ситуативный уже уровень работы про жизненные циклы, про необходимость создавать новые смыслы, иначе себя мотивировать для какой-то деятельности.

Е.Л.: Это и после твоей драмы придавало работе группы ощущение присутствия более широкого смысла, чем просто работа с потерей. На следующий день на процесс-анализе члены группы это отмечали. Было ощущение Бетховена, а не Шуберта, ощущение пафоса, торжественности в атмосфере, люди сидели не шелохнувшись, преисполненные значимости момента. Приходит в голову метафора из сказки Шварца “Обыкновенное чудо”: “Я придумал эту сказку, чтобы поговорить с тобой о любви”. Можно перефразировать так: “Это жизнь или судьба придумала пожар, чтобы поговорить о возрасте, о скоротечности жизни, о печали по этому поводу”. Наверное, это самое важное в твоей драме... Давай вернемся к ее содержанию.

Е.М.: Следующий персонаж — Буфет, тот самый бабушкин старинный буфет, которому почти 200 лет, который пережил пожар Москвы 1812 года. Бабушкин буфет — настоящая вещь, древняя, знавшая куда больше одного поколения людей. Она поднимает тему корней, наследства, законности этого наследства. Взаимодействие с Буфетом имеетхарактер empowerment’а*, когдаэто уже ресурсная фигура, которая сообщает: “Ничего, и не такое бывало, раз я здесь, то и ты здесь”.

Е.Л.: Одним из источников empowerment’ав работе является обращение к генеалогическому древу, к более широкому контексту семьи во времени. Что подчеркивает любой посттравматический стресс? Разрыв временной континуальности. Требуется ее восстановление. Возврат к семейным корням во многих случаях действительно этому помогает. Позволяет почувствовать себя “большим, чем отдельное мое существование”. Один из терапевтических эффектов такой работы — снижение уровня тревоги. Как известно, примитивные народы легче переживали смерть, потому что для них главным было то, что сохранялся род. То есть символическое сохранение рода важнее, чем сохранение отдельной жизни, отдельных событий жизни. Жизнь в целом важнее, чем конкретный ее этап.

Е.М.: Следующий появившийся персонаж — три Горшка с обгорелыми, сварившимися в невероятной температуре цветами (которых на самом деле было гораздо больше, чем три). Это были три конкретных растения, каждое из которых имело свою предысторию. Поговорив и поменявшись ролями со своими обваренными цветочными горшками, я как протагонист почувствовала, что отреагирование заканчивается, что я уже сделала ту работу оплакивания и прощания, которую собиралась, и нужен следующий шаг.

Е.Л.: И тогда наступила пауза. Особенно отчетливо я заметила падение энергетики именно в паузе после первого моего вопроса: “Есть ли здесь какие-то еще предметы?” И услышала в ответ: “Вроде нет”. Ты пребывала в некоторой растерянности. Здесь мой ход был очень простой и обычный для психодраматической техники, но важный именно в данном случае. Я настойчиво попросила тебя посмотреть вокруг еще раз, на все, что здесь есть. Спросила: если не предметы, то есть ли здесь еще что-нибудь, что важно, значимо. Этот классический прием всегда применяется в технике построения комнаты. По принципу постскриптума... Потому что в тот момент, когда вроде бы всё, — ослабляется защита и на поверхность выходит то, к чему не было прямого доступа или он был затруднен. И я совершенно не удивилась, что ты тут же сказала: “Ага!”. Чего же тут не хватает, что тут есть еще, когда все закончено, что осталось за кадром? А за кадром осталась Копоть. Так появляется еще один важный персонаж. Обмен ролями с Копотью показал, что в фигуре Копоти очень много энергии. Копоть, с моей точки зрения, символизировала агрессивную, разрушительную, враждебную силу (рок, судьба), которая вмешалась в жизнь. Появилась фигура врага, антагониста. Если бы ее не было, то работа была бы слишком слабой, частичной.

Е.М.: После стихийного бедствия одна из эмоциональных трудностей человека, который его пережил, состоит в том, что нет объекта агрессии. Ну не ЖЭК же за неправильную проводку ненавидеть! Гораздо лучше, когда его поиск происходит в символическом плане, то есть в своих внутренних репрезентациях. Лучше, чем когда это отыгрывается в поведении, в жизни, неадекватным образом. В ситуации стихийного несчастья такой риск велик. Мы же понимаем, что все персонажи любой драмы не только части мира протагониста, но и часть самого протагониста. Это второй важный момент. В отличие от самого огня, копоть — разрушительный агент длительного действия, что при другом направлении работы могло бы вывести на тему обращения со своей собственной агрессией, длительной, застаивающейся, которую выскребаешь из всех углов, а она все равно там.

Третиймомент — “превосходящие силы противника”.

Е.Л.: То, что я в данном случае обозначила словом “рок”.

Е.М.: Некоторая вездесущесть копоти, и то, как мгновенно она меняет, искажает, делает непригодным для жизни все, к чему прикасается. По ходу этих уборочных работ у меня не раз возникала ассоциация с радиацией, с тем, что везде, от чего нет защиты.

Следующая ассоциация — радиация-рак. На эту тему не очень хочется сильно задумываться, но раз уж работа сделана, то одна из ее дальних веточек, которые не были взяты в разработку подробно, касалась того, какую психосоматику можно спровоцировать, игнорируя копоть, “радиационное” загрязнение. И что бывает, когда потеря, беда, несчастье, агрессия слишком долгоудерживаются и “уборочные работы” не проводятся внутри.

Я не прикладываю это к себе буквально, но в профессиональной части моего сознания такой вопрос сейчас возникает. Этот персонаж имеет очень большую энергию. Энергетический расклад таков, что на него, конечно, следовало обратить внимание.

Е.Л.: Я бы добавила еще один слой анализа. Следующей фазой посттравматического стресса после шока-отрицания и, соответственно, следующим этапом работы с ним является агрессия. Неважно, через какое время после случившегося была разыграна драма, но мы всегда смотрим, на какой фазе посттравматического стресса находится человек. Если вспомнить о первом проявлении Копоти как персонажа, о том, какой Копоть была представлена в разогреве, то там не было даже самых слабых проявлений агрессии, даже малейшего намека на проявление раздражения. Из чего я как директор сделала для себя вывод: если уж на какие чувства и есть максимальный запрет из всего репертуара чувственной шкалы, то на агрессию. Что для работы с посттравматическим стрессом весьма важное обстоятельство. Может произойти застревание на любой фазе, если человек не проживает ее полноценно, не завершает необходимую внутреннюю работу. Такое застревание нередко бывает связано с запретом на соответствующие чувства.Но какими бы причинами нибыло вызвано полное или частичное застревание на фазе агрессии, нам обязательно надо на каком-то этапе работы стимулировать ее выход наружу в виде естественной, спонтанной реакции, той самой накопленной агрессивной энергии.

Как мы уже говорили, первой фазе посттравматического стресса соответствует работа на уровне субмодальностей с принятием факта случившегося. А у нас главная работа идет над принятием и проживанием своих агрессивных чувств. Психодрама дает очень интересный дополнительный инструмент для такой работы. То, что в своей роли пока еще запрещено, в роли агрессивного персонажа, в роли другого уже может быть разрешено. Поэтому появление очень большой энергетической заряженности персонажа-Копоти, с ее сарказмом, демоническим хохотом, с издевательским компонентом этой роли, дает протагонисту возможность хотя бы как-то соприкоснуться и начать работу со своими агрессивными чувствами, даже если их полная проработка пока не может быть достигнута.

Е.М.: Это одна из богатых возможностей психодрамы, которая позволяет работать с тем, с чем напрямую работать пока невозможно, уже невозможно или вообще невозможно.

Если говорить не о содержании, а только об энергетике, то фактически это возвращение энергии. В агрессии содержится очень большой компонент жизни. То, что жизнь приходит в роли смерти, является еще и некоторым синтезом противоположностей, снятием оппозиций.

Что касается терапевтического механизма данной работы, того, как она делалась, то мы начинали с некоторой разделенности, нецелостности: подавленные чувства, нет контакта с ними, оборванная временная континуальность, “подвешенность” и неопределенность, темнота. К этому моменту мы не только оплакали утраты и получили какие-то первые намеки на исцеление, но еще и включили в действующую целостную сцену элемент агрессии. Это тоже “присвоение обратно” некоторой важной части, шаг на пути восстановления целостности переживания. У персонажа Копоти, кроме сарказма, садизма и демонизма есть еще одна черта — упрямство, стойкость: ее ничем не выведешь. И эта краска в своем позитивном проявлении превращается в упрямство, стойкость в достижении.

Е.Л.: А еще она бросает вызов. Я бы подчеркнула провокативную функцию этой фигуры, потому что при обмене ролями, столкнувшись с упрямой, агрессивной субстанцией Копоти, протагонист получает вызов. В психодраме ход с провокацией негативного персонажа достаточно часто становится средством продвижения. Как только тебе скажут “не пущу”, появляется “я пройду”. Такая провокация — способ мотивации и активизации энергии в своей роли. Упрямство в конце этой микросцены проявилось в поведении протагониста — “Ты упряма, а я тебя переупрямлю”. Это замечательно, потому что один из компонентов трагедии заключается в том, что руки опускаются, а здесь возвращается желание активно действовать, а не просто жить, происходит возвращение потерянного и появляется доступ к ресурсам. Такой доступ может быть получен не только от положительных персонажей, но, как мы знаем по мифам, и от всяких “трикстерских”, шутовских, провоцирующих персонажей. Копоть здесь явно не была лишь однозначно злой и агрессивной, а содержала в себе и элементы провокативности, сарказма, смеха. Трикстер — это фигура, порождающая движение, развитие, трансформацию. У меня появилось чувство радости, и группа тоже очень эмоционально реагировала в тот момент, когда ты из своей роли сказала: “Фиг

Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 1415Следующая