 ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал Игровые автоматы с быстрым выводом Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.
| Когда молчание — не золото.
Мальчику было 10 лет, когда у отца начались запои, длившиеся по 2—3 педели. В это время отец пропивал вещи, хулиганил, избивал жену, выгонял из дома сына. Мальчик в меру своих сил защищал мать, плакал, умолял отца не пить. По все было напрасно. Постепенно ребенок все больше ожесточался по отношению к отцу и назло тому в его присутствии молчал. «Слова от него не добьешься дома, в школе со всеми говорит нормально, а дома молчит, словно воды в рот набрал. Если отец трезв, сын еще как-то разговаривает, но если пьян, то звука от ни го не дождешься. Я спрашивала его, отчего молчишь, а сын в ответ: «Разойдись с итцом, не могу видеть его пьяную физиономию. Пока не разойдешься или пока он не бросит пить — буду молчать». Больше того: стал молчать вообще в присутствии всех пьяных мужчин и женщин. Как придут на праздники родственники, поставлю выпивку, сын немедля замолкает, назло молчит. Чем его отучить, не знаю. Била — он еще больше молчит. Может, он заболел?» — изливала свое пірс мать. Л вот еще один случай. Дома девочка разговаривала прекрасно. Стоило же ell прийти в школу — молчала. Уроки отвечала письменно. Если и разговаривала, то только на переменах и только шепотом. Мать рассказывала, что все эти явления были у дочери еще в детском саду. Когда ее отдали в детский сад, девочка очсп1> не хотела идти туда, и сад ей не нравился, и воспитатели, и дети. Но, сланное, она была очень привязана к матери и к своему дому. Вообще девочка пптдп отличалась большим консерватизмом, все новое ее раздражало, она с очень Оолыпмм трудом привыкала к новой обстановке, к новым людям. Когда ее повели и m'piiuii раз в детский сад, она плакала, вырывалась, упрашивала мать не отлипать се. Но родители решили сломать сопротивление дочери: ее ругали, даже били и каждый день отводили в сад. Через несколько недель воспитатели, по совету родителей относившиеся к девочке очень строго и требовательно, с радостью сообщили: девочку переломили, теперь она как шелковая, не плачет, не кричит, молчит, будто немая. Так продолжалось 2 года: в саду девочка молчала или говорила шепотом, дома же разговаривала как ни в чем не бывало. За то, что девочка молчала назло воспитателям, те ее наказывали, лишали обеда, ставили в угол, ругали в присутствии детей. Ничего не помогало: упорное сопротивление ребенка пребыванию в нелюбимом детском саду ничто не могло сломить. По требованию воспитателей родители повели ребенка к детскому психиатру. Тот посоветовал забрать дочь из детского коллектива, а через какое-то время, когда ребенок успокоится и забудет о детском саде, к которому у него не лежала душа, попробовать отдать его в другой коллектив. Родители так и сделали: речь дочери восстановилась и никаких проблем с нею не было до III класса, когда пришла новая учительница и чересчур строго стала требовать от девочки абсолютного послушания. К этой учительнице у ребенка тоже не лежала душа, и девочка вновь замолчала. Иными словами, повторилась та же ситуация, что и в детском саду: дорога была проторена давно. Итак, и в одном и другом случае умолкание ребенка в психо-травмирующей ситуации носило характер реакции протеста. Бывают и другие случаи психогенного молчания. Робкая, впечатлительная, очень ранимая второклассница оказалась свидетельницей автомобильной катастрофы. Все случилось на ее глазах в считанные минуты: рядом с ней столкнулись две легковые машины, оба водителя погибли, немедля собралась толпа, возбужденно обсуждая случившееся. Девочка была потрясена увиденным. Ома прибежала домой и хотела рассказать матери, но слова будто исчезли, «отнялась» речь, девочка высовывала язык, но пи звука не произносила. Мать перепугалась и отвела ребенка к детскому психиатру. Тот провел ей сеанс лечебного внушения, и речь полностью восстановилась. 12-летний мальчик симпатизировал своей однокласснице, с которой сидел на одной парте. Однажды на классном собрании педагог, славящаяся своим «острым» языком, высмеяла его дружбу с девочкой. Мальчик стал бояться этой учительницы. При одной мысли о том, что ему придется отвечать на ее уроках, он покрывался потом, краснел, терял дар речи, подкатывался комок к горлу и перехватывалось дыхание. У мальчика возник настоящий страх речи в присутствии этой учительницы. Стоило ей вызвать его к доске, как он не мог произнести ни звука. Он хотел говорить, пытался говорить, успокаивал себя и мучался "оттого, что дал своему страху покорить себя, но ничего поделать не мог. Как только он садился за парту, страх исчезал, речь возвращалась. Учительница его высмеивала: «За партой болтаешь, а у доски слова вымолвить не можешь. Притворяешься, значит». От этого мальчик еще больше страдал и боялся эту учительницу. Через несколько месяцев страх речи стал проявляться не только в ее присутствии, но и в присутствии других учителей. Проявлялся страх речи либо в виде молчания, либо в виде заикания. Оба эти расстройства прямо зависели от страха речи: если его не было, речь была великолепной. Мальчик очень страдал из-за своего расстройства. К тому же он был отличником, всегда знал материал, но из-за страха речи отвечал на некоторых уроках плохо, а потом вообще перешел на письменные ответы. Когда он обратился к специалисту, тот провел подростку сеанс лечебного внушения и страх речи прекратился, вместе с ним исчезли и заикание и болезненное молчание в определенных ситуациях, эмоционально важных для мальчика. Итак, что же это за расстройство, наиболее типичные примеры которого мы привели? Врачи и логопеды выделяют следующие основные расстройства речи: алалия — врожденное отсутствие речи; афазия — исчезновение нормально развитой речи под влиянием сотрясений мозга, ушибов головы, воспалений мозгового вещества; афония — утрата •Іукопроизношения («нет голоса»). Если же дотоле нормально Сформировавшаяся речь исчезает под влиянием психических потрясений или каких-либо иных психических травм, то это называется мутизмом (от латинского слова мутус — молчание). Му-ТИЗМ может быть выражен по-разному. Если мутизм постоянный, его называют тотальным. Если он проявляется лишь в определенных ситуациях, то именуется избирательным. Причины психогенного мутизма — неблагоприятные психические воздействия: хронические, субшоковые, шоковые. Механизмы же его различны. В одних случаях мутизм вызван реакциями пассивного протеста (мы называем его патохарактерологическим мутизмом). В других он обусловлен механизмами, неоднородными ПО своему характеру. Есть два главных невротических механизма мутизма: истерический и фобический. Первый проявляется, когда от психической травмы шокового характера речь парализуется и отнимается. Второй — результат страха речи (логофобия). Он всегда избирателен: в психотравмирующей ситуации ребенок молчит, В других говорит нормально. Бывает и смешанный мутизм: и истерический и фобический одновременно. Мутизм — расстройство преимущественно школьного возраста. У взрослых людей он встречается редко. Формирующаяся речь ребенка — самая молодая функция психики. Поэтому она чаще всего и ломается под влиянием самых разнообразных вредных факторов. Оттого так распространены в школьном возрасте заикания и мутизмы (они часто сочетаются). Прогноз этого расстройства обычно хороший, нужно только вовремя его начать лечить. Однако это лечение будет совершенно неэффективным, если медикам не будут помогать родители и педагоги. Мы уже привели примеры, как неправильное поведение семьи и школы приводит к мутизму, а таких примеров можно привести много. Есть в современной психотерапии два понятия: психотерапия среды и психотерапия средой. Что это такое? Под психотерапией среды понимают улучшение психологического климата в семье, классе и школе, где учится пациент, ведь болезнь просто так не появляется, она всегда результат неблагоприятных воздействий и конфликтов среди людей, окружающих человека. Дети чаще всего и являются жертвой неправильного поведения взрослых. В некоторых случаях изменить микросоциальную среду не удастся. Тогда нужно изъять ребенка из этой среды: перевести в другой класс, детский сад, пионерский лагерь, отправить в санаторий, ІІ деревню и т. д. Это и называется психотерапией средой. Порой бывает так, что ребенка изъяли из ненормального окружения и мутизм прекращается безо всякого медикаментозного воздействия. Дети с мутизмом нуждаются в бережном отношении. Их не нужно наказывать и требовать от них речи. Известны случаи, когда детей с мутизмом сурово высмеивали, ругали, оскорбляли, уни- жали, в первые минуты урока вызывали к доске и не отпускали до конца урока («пока не заговорит») — все это только ожесточает ребенка, усугубляет его состояние. Особенно нужно быть деликатным и осторожным в отношении детей слишком чувствительных, обидчивых, ранимых — в силу своих индивидуальных свойств они предрасположены к невротическим расстройствам и к реакциям протеста. Встречаются и другие виды мутизма. Чуть ли не в каждом детском коллективе имеются дети, с раннего детства имеющие славу молчунов. Эти малоразговорчивые ребята отличаются своей удивительной способностью замыкаться в себе под воздействием самых незначительных причин. Потерял марку, о чем-то прочитал, кто-то на него косо посмотрел — и такой ребенок, и без этого отличающийся малой разговорчивостью, умолкает, и ничто не может его побудить к речи. Предусмотреть все случаи, которые могут быть для такого ребенка психотравмирую-щими, невозможно. Сами по себе неблагоприятные воздействия являются не причиной, а предлогом усиления в таком индивиде его природной молчаливости. Этот вид мутизма называется аутисти-ческим. Реже встречается мутизм в рамках тяжелых душевных заболеваний, но в таких случаях тяжесть расстройства столь велика, а странности в поведении ребенка столь заметны, что пациента немедля ведут к специалисту. Заикание и его формы. Одно из самых распространенных на земле расстройств — заикание — заключается в нарушении координации речедвигательных актов. Поэтому человек либо не может начать слово, либо судорога возникает во время произнесения слова и тогда звуки растягиваются, либо эти расстройства комбинируются. Заикание встречается в основном в школьном возрасте. У взрослых людей оно почти всегда продолжает заикание, начавшееся в 2—3-летнем возрасте, т. е. в момент становления речи. Прежде заикание рассматривалось как однородное расстройство: дескать, существует такая болезнь под названием заикание. Если и делили заикание на формы, то в зависимости от того, каков характер судорог речевой мускулатуры. Так как заикание считали единым заболеванием, то всех заикающихся и лечили одинаково. Сейчас подобный взгляд представляется безнадежно устаревшим. С тех пор как в 1973 году впервые были выделены две основные формы этой патологии (М. И. Буянов с соавторами), появилось множество работ, показывающих неоднородность заикания, его различное клиническое содержание, прогноз и т. д. Естественно, что роль семьи и школы в отношении разных форм заикания тоже различна. Заикание — это симптом разных расстройств, и тактика в отношении этого симптома в каждом конкретном случае должна быть различной. Заикание может возникать в рамках самых разно- Образных заболеваний, но чаще всего оно встречается при логпневро-ав и при неврозоподобном речевом синдроме. Что такое логоневроз? Это невроз с преимущественным поражением речи, т. е. это особая болезнь. Особенно часто неврозы встречаются у детей и подростков. В силу незрелости и хрупкости их психики, несформи-рованности систем защиты от психических нагрузок, стрессов дети и подростки легче поддаются тем воздействиям, которые для более :»релых и взрослых людей проходят бесследно. В одних случаях под влиянием психической травмы (обычно шоковой или субшоковой) речь вначале отнимается, а потом восстанавливается, но уже с заиканием. В других — под влиянием психической травматизации (в основном хронической) постепенно формируется страх речи, а иследствие его и заикание. Поэтому, когда ребенок волнуется, боится говорить, он заикается; если не волнуется, говорит превосходно. Стало быть, заикание психогенного происхождения всегда непостоянно, оно возникает лишь при волнении, связанном с речью, и может достигать такой степени, что ребенок умолкает, это, как уже отмечалось, называется мутизмом. Таким образом, логоневроз складывается из разных по происхождению психогенных видов заикания, страха речи (логофобия), мутизма и других симптомов. Обычно к признакам невротического поражения речи примыкают и невротические нарушения сна, аппетита, настроения, общее чувство дискомфорта и т. д. Логоневроз сказывается и на развитии личности школьника. У одних детей под влиянием длительного невроза речи нарастают робость, нерешительность, застенчивость и другие астенические черты. У других — усиливается отгороженность, молчаливость, стремление избегать общения — это псевдошизоидные свойства личности. Третьи становятся очень возбудимыми, раздражительными, драчливыми, злобными — это возбудимый вариант невротического формирования личности. Четвертые переполняются навязчи-иыми сомнениями, тревожной мнительностью, чувством незавершенности действий и другими симптомами тревожно-мнительного нарианта затянувшегося невроза. В 4 года, когда речь у девочки уже сформировалась и она говорила безо исяких отклонений, на нее напала собака, прокусив ей ногу. Собаку принялись ловить, чтобы узнать,— больна она бешенством или нет. Лишь через неделю выяснилось, что собака здорова. За это время девочка уже заболела неврозом. Дело осложнялось-тем, что бубушка и мать постоянно внушали девочке, чтобы она меньше общалась с собаками, так как они «бешеные». Эти знания в данной гитуации принесли ей вред. После укуса собаки девочка стала жить одним только треножным ожиданием: придется ли ей принимать уколы от бешенства? От потрясения у девочки отнялась речь, исчез сон, она постоянно плакала, выгля-дгла грустной, почти ничего не ела и молчала. Затем она стала говорить, но гопприла с сильным заиканием. Через 2—3 недели острота переживаний уменьшилась, нормализовались сон и аппетит, улучшилось настроение. Девочка была бы уже здо-(кшой, если бы не заикание. Оно было очень непостоянным: то пропадало, то воз-ІІІІИ.-ІЛО. Но тут девочка услышала рассказ о том, что некая бешеная собака укусила какого-то ребенка, и все прежние печальные воспоминания оживились. Стоило де- вочке услышать разговор о собаках, как она вся съеживалась, бледнела, начинала сильно заикаться, нервничать, раздражаться, испытывать страх, в том числе и страх речи. Так повторялось несколько раз. Потом заикание несколько стихло, и лишь через 5 лет оно возобновилось. На этот раз после того, как учительница при всех обругала девочку, а в это время одноклассники беззаботно смеялись над нашей будущей пациенткой. Как и в дошкольном возрасте, заикание сопровождалось плохим настроением, страхом речи, чувством общего эмоционального напряжения. Чем больше девочка думала о своей речи, тем сильнее было заикание. Чем больше она отвлекалась от печальных дум, тем меньше заикание проявлялось, а временами вообще исчезало. Девочке было легко говорить по телефону, но стоило встретиться с собеседником (особенно незнакомым), заикание становилось таким сильным, что лишало ее возможности разговаривать. Когда девочку спрашивали, где у нее возникали судороги, она всегда показывала на горло: в этом месте будто перехватывало дыхание, будто комок подкатывался, нечем было дышать от страха и от тревоги. В знакомой обстановке девочка зачастую говорила безо всякого дефекта. Девочка очень переживала свою речевую неполноценность. Она просила мать полечить ее у специалиста, порой плакала от горя: ну, кому я такая нужна? Почему все говорят нормально, а я маюсь от заикания? Когда девочку привели к логопеду, тот проверил правильность произнесения ею звуков и приказал внимательно следить за своей речью, более четко говорить, контролировать дыхание и т. д. В глубине души не веря логопеду, девочка все же принялась выполнять его рекомендации, но очень скоро заметила, что, чем больше она следует советам специалиста, тем хуже говорит. Она давно уже обнаружила, что ей нельзя фиксировать свое внимание на речи, нужно как можно меньше думать о заикании и тогда оно уменьшается или вообще проходит. Логопед же еГ: говорил все наоборот. Раздосадованная на специалиста, больная еще больше замкнулась в себе, перестала верить и свое излечение. Шли годы. Заикание становилось все более выраженным. Особенно оно усилилось в 15-летием возрасте, когда появилось слишком обостренное переживание своего дефекта («раньше я воспринимала свое заикание на 100 рублей, хотя оно было на копейку, теперь же я бы его сравнила с миллионом») и панический страх собак. Дело в том, что наша пациентка всегда боялась собак, видя в них причину своих несчастий. Однажды она вечером возвращалась домой, и на нее набросилась соседская собака. Больная понимала, что собака домашняя, что она ее не укусит, однако устрашающий вид дога ее перепугал — заикание усилилось. Настроение было постоянно сниженным, появились мысли о самоубийстве — «коль я такая несчастная, то зачем жить дальше? Все равно меня ничего путного не ожидает». В состоянии затянувшегося невроза с преимущественным поражением речи больная была консультирована нами. Мы диагностировали у нее невротическое формирование личности, требующее стационарного лечения. Пройдя курс терапии, девочка выздоровела. Как же ее лечили? Ее отвлекали от дефекта речи, проводили сеансы внушения в бодрствующем и гипнотическом состоянии, внушали веру в себя, веру в излечение и т. д. Лечение носило характер коллективной психотерапии (о психотерапии мы расскажем позже). Совершенно иной подход к детям с неврозоподобным речевым синдромом (иначе неврозоподобным логосиндромом). В роду 13-летнего паренька почти все мужчины говорили очень быстро и невнятно (кстати сказать, заикание — болезнь преимущественно мужская: девочки страдают ею в 5—6 раз реже; объясняют это тем, что девочки болтливее мальчишек, и поэтому их речевой аппарат более крепок; впрочем, это мнение справедливо не всегда). Точно так же говорил и наш пациент. Со времени становления речи произносимые им слова порой невозможно было разобрать. Мать повела сына к логопеду, который диагностировал тахилалию (чересчур быструю речь) и дислалию (не- мятную речь), посоветовав подождать, пока дефекты речи сами по себе не пройдут. В б лет на фоне врожденных речевых недостатков появилось заикание. Оно возникало ИВвысоте тахилалии: если ребенок следил за темпом речи, старался говорить медленнее и четче, заикания не было. Когда же темп речи ускорялся, ребенок начинал НХлебываться от напора слов и на высоте этого плохо контролируемого нарастания Скорости произнесения слов появлялось и усиливалось заикание. Больной не обращал Наэто никакого внимания, он настолько привык к своим дефектам, что нисколько не Переживал их. Чтобы мать перестала делать ему замечания касательно темпа речи, он говорил: «Следить за скоростью речи мне куда труднее, чем говорить с їаиканием. От заикания никто инвалидом не стал, не умер, мой отец и дед говорили очень плохо, но стали профессорами, ничего со мной не будет, если я буду •аикаться. Когда надоест заикаться, научусь следить за темпом речи и сам избавлюсь от заикания». В 17-летнем возрасте пациент влюбился. Его подруга твердо заявила парню: «Мне стыдно с. тобой ходить в гости, ты говоришь очень невнятно, давай-ка избавляйся от заикания». Эти слова произвели на юношу куда более сильное Впечатление, чем уговоры всех родственников и педагогов, вместе взятых: он обратился к логопеду, принялся усиленно заниматься и уже через 2—3 недели говорил Вполне прилично. Еще один пациент стал заикаться в 11-летнем возрасте после того, как попал В автомобильную катастрофу. У него было сильное сотрясение мозга, сопровождавшееся раздражительностью, возбудимостью, плаксивостью, нарушением памяти и другими остаточными явлениями. Он и до этого говорил весьма быстро, но после сотрясения мозга темп речи резко усилился. Причем темп зависел от степени возбужденности больного: стоило ему с кем-то поспорить, поругаться, как он немедленно возбуждался, следом за этим нарастал темп речи и соответственно заикание. Помимо этого, у него были сильнейшие головные боли, головокружение, плохая переносимость жары, духоты, езды в транспорте. По поводу заикания и тахилалии пациент уже в 14-летнем возрасте обратился к логопеду, тот послал его к детскому психиатру. Врач назначил лечение, направленное на снятие чрезмерной возбудимости, раздражительности, истощаемости. Когда эти симптомы были ликвидированы, исчезла и тахплалия, а вследствие этого и заикание. Таким образом, общим для пациентов с неврозоподобным речевым синдромом является непсихогенный характер патологии речи, т. е. это не невроз (невроз всегда психогенен), а нечто похожее на невроз — неврозоподобное расстройство. Все лица с подобными нарушениями не переживают свой дефект, они относятся к нему равнодушно. Конечно, если их спросить, хотят ли они избавиться от заикания, то, если эти пациенты не слабоумны, они ответят утвердительно, но сами палец о палец не ударят без напоминания со стороны следить за речью. Здесь заикание порой очень сильно выражено, а переживаний по этому поводу нет. Стоит ли заставлять ребенка избавляться от неврозоподобного .чаикания, если он сам не считает нужным это делать? Мы отвечаем на этот вопрос таким образом: а стоит ли отбирать у младенца спички, который, не ведая, что творит, может спалить весь дом? Сравнивать эти две совершенно разные ситуации нельзя: от заикания никто не погибал, а от пожара люди гибнут. Ясно лишь одно: нужно испробовать все способы давления на ребенка с целью заста-иить его активно лечиться от заикания. Если же это не получается, то нужно на время оставить его в покое. Пели стержнем большинства форм логоневроза является лого-фобия, то стержнем неврозоподобного речевого синдрома является тахилалия — она причина причин, на нее и направлено все лечение. Чтобы снять тахилалию, нужно принимать соответствующие препараты и обязательно следить за речью (в отличие от лечения пациентов с логоневрозом). Больных логоневрозом лечат психиатры и лечат в основном психотерапевтическими методами, лиц же с неврозоподобными нарушениями речи лечат в первую очередь медикаментозне с обязательными занятиями у логопеда. Какова тактика педагогов и родителей в том и другом случае? В общих чертах я ее уже описал. При логоневрозе необходимо максимально щадящее отношение к ребенку, необходимо всячески отвлекать его от речевого дефекта; при неврозоподобном же нарушении речи следует быть более строгим, требовать от больного выполнять правила речи, следить за ее темпом. Если же будем делать все наоборот, то принесем только вред. Если же ко всем будем относиться одинаково, то кому-то поможем, кому-то нет, а кого-то сделаем тяжким инвалидом. Результат излечения зависит не только от правильной квалификации нарушения речи, не только от адекватного лечения и продуманных занятий с логопедом, но и от личностных особенностей пациента. Если он инфантилен, незрел, если у него нет стремления вылечиться, если ему все трын-трава, то даже от самого разумного лечения не будет пользы. Вот тут-то велика роль педагогов и родителей в уменьшении черт личностной незрелости такого ребенка. Но это уже разговор на другую тему. Всегда ли возможно деление заикания на невротическое и невро-зоподобное? Почти всегда, но ведь возможны и смешанные формы (они чаще встречаются в подростковом периоде), тогда лечить труднее: две болезни более тяжелы, чем одна. Все ли больные излечиваются от заикания? Я бы ответил так: все, кто хотят избавиться от него и прилагают к этому усилия, от заикания избавляются. Те же, кто только на словах, а не на деле намерен излечиться, тот будет заикаться до тех пор, пока не начнет прилагать усилия для собственного излечения. Дети с логоневрозом выздоравливают быстрее, чем дети с неврозоподобным речевым синдромом, так как в последнем случае меньше критика своего состояния и больше наплевательского отношения к здоровью. Многим больным заикание приносит даже своеобразную выгоду, прикрывая их малую информированность, ограниченность, примитивность интересов. Такой больной в глубине души сознает: вылечат его от заикания, а ему и сказать будет нечего. А что делать, если заикание тяжелое и больной при всех своих усилиях не может от него избавиться? Запастись терпением, настойчивостью и юмором. Многие люди, страдающие нарушениями речи, охотно прибегают к помощи письма. Среди писателей поэтому довольно много заикающихся людей. Один из самых .известных из них — англичанин Уильям Сомерсет Моэм (1874—1965), который с раннего детства страдал тяжелым неврозоподобным заиканием, из-за чего не мог общаться с людьми. Моэм все же поступил в медицинский колледж, успешно закончил его, но работать врачом не смог: при попытке начать разговор ОН начинал сильно заикаться и порой не мог выговорить ни слова. Еще подростком Моэм заметил, что если он напишет что-либо важное для него, то после-этого чувствует себя спокойнее и даже меньше заикается. Это чувство облегчения от письменной речи каждый раз возникало, когда будущий писатель изливал на бумаге свою душу. Вероятно, это и способствовало тому, что этот художественно одаренный человек все больше стал увлекаться литературой и скоро стал профессиональным писателем. Спокойное и порой юмористическое отношение к своим расстройствам спасает многих больных от ухода в себя, от фиксирования на своих переживаниях и ощущениях. Лечение заикания всегда должно быть комплексным: некомплексное лечение бессмысленно. Комплексность означает, что на заикающегося действуют медики, логопеды, педагоги и, конечно, родители. Если хотя бы одно звено не срабатывает, помочь больному очень трудно. Исповедь. Мне 21 год. Родилась я в неблагополучной семье. Отец пил, издевался над мамой и мной. Мама старалась по возможности уберегать меня от пьяного отца. Обычно, когда он приходил пьяный, мы уходили гулять по городу, пока отец не уснет, когда же он не ложился спать, мы уходили ночевать к соседям. Я росла капризной, плаксивой, упрямой. В школе до IV класса училась на 4 и 5, а уже в V классе перебивалась с двойки на тройку. Такой большой перемене содействовали, как я это сейчас понимаю, острый конфликт с пьяным отцом, после которого я начала всего бояться: шума, темноты, собак, начала вздрагивать от незначительного шума; перемена привычной школьной жизни (до IV класса меня вела одна учительница, а в V на каждый предмет — свой учитель), ну и, наверное, то, что я близко все принимала к сердцу и на каждый раздражитель отвечала либо плачем (чаще всего), либо грубостью. И вот однажды в V классе на уроке, вскоре после конфликта с отцом, я тихо отвечала урок. Учительница меня все время заставляла повторять сказанное, мотивируя тем, что класс не слышит, что я бубню себе под нос. Я замолчала. Учительница сделала мне несколько обидных замечаний, о потом сказала, что если я немая, то мне место в школе для немых, а не в нормальной школе. Я перестала вообще отвечать на всех уроках. Сначала не говорила из-за упрямства, обиды, а потом не смогла отвечать потому, что при попытках говорить У меня появлялась судорожная одышка, при которой голова отбрасывалась в правую сторону и спазмы в горле, как при плаче. И каждая моя попытка говорить оканчивалась плачем, который служил своеобразной разрядкой такого состояния. Я перестала даже пытаться отвечать на уроках. Но когда учителя со мной говорили на внеурочные темы, я говорила, и вполне свободно. Только же дело касалось уроков, как я не могла отвечать. Все считали это упрямством, капризами. В школе отвечала письменно. Так учителя мучились со мной и я с ними до УНТ класса. После VIII класса меня попросили из школы. Маме сказали: или пусть она меня забирает из школы или будут меня оставлять на второй год. Мама забрала меня. Можете себе представить, с каким мировоззрением я ушла из школы. Я возненавидела людей. В каждом находила только плохое и бичевала это плохое как могла. Я перестала псрить людям, доверять им. Я ненавидела своих одноклассников только за то, что к ним относились по-человечески, что иногда учитель или учительница могли, проходя между парт, с кем-нибудь пошутить, кого-то погладить по голове или спросить что-то, не касающееся урока. Это может быть смешно и странно для вас, но мне страшно хотелось, чтобы меня замечали, чтобы тоже что-то спросили или хотя бы посмотрели на меня ласково. Но этого не было, конечно. Каждый день я слышала — «Ты что, язык проглотила. Маме свои фокусы показывай, а не мне. Если все начнут фокусы показывать, то я не знаю, что это будет! Отвечай сейчас же или больше не приходи на мои уроки без разрешения директора... Я тебя не буду поднимать до тех пор, пока сама руки не поднимешь...» Я замкнулась. Стала очень много читать. Запоем. Книги лечили меня. Действовали как наркотики. Я забывала обо всем на свете. После VIII класса мы с мамой решили, что мне надо пытаться куда-нибудь поступать, ибо работать я не могла, была сильно ослаблена физически. Я решила поступать в педучилище. Как это поступление будет выглядеть, я не представляла. Усиленно готовилась. И вот на вступительном экзамене по математике я впервые заговорила за 3 года. Обычно на экзаменах в школе я читала с листка ответ и думала, что и в училище так сделаю. Но преподаватель забрал листок у меня и сказал, чтобы я объяснила теорему, а задачу он проверит на листке. Я начала объяснять. Сильно заикалась, спотыкалась на каждом слове, делала между словами длительные паузы. Экзаменатор удивился и сказал, что у него такое впечатление, как будто я первый раз в жизни заговорила. Это был самый счастливый день в моей жизни. Я была уверена, что буду говорить. И правда, поступив в училище, я первое время отвечала на уроках, а потом, после резкого замечания учительницы, что я неправильно отвечаю (я тогда плохо выучила урок), я опять перестала отвечать й стала более нелюдимой, еще больше замкнулась в себе. Стала убегать на кладбище, где бродила среди крестов, в овраги, в поле. Куда-нибудь, лишь бы подальше от людей. У меня не хватало силы воли перевоспитать себя, и я перестала пытаться изменить как-то мою жизнь. Так я прослыла в училище «чудачкой», «странной». Учителя, правда, относились ко мне очень хорошо, старались помочь мне, ободряли. Но мне казалось их участие мнимым, неискренним. Принимать от них жалостливую помощь казалось для меня унижением. Я не хотела, чтобы ко мне относились как-то особенно, выделяя, как будто я тяжелобольная. Меня очень удивило различие между обращением ко мне учителем в школе и к училище. Учителя в училище, вызывая меня отвечать, говорили: «Ну, не волнуйся, соберись с мыслями». В таком случае все поворачивали головы ко мне и мучили меня ожидающими взглядами, в которых так и горел вопрос: «Заговорят или нет», или тоже начинали упрашивать: «Ну, давай, не бойся. Мы помогать будем, если что». Я краснела. Мне становилось ужасно стыдно и обидно. Во мне поднималось возмущение против публичного подчеркивания моей неполноценности, и я иногда с плачем выбегала из класса. Успокаивалась я только на старом заброшенном кладбище, куда, кроме меня, никто больше не ходил. Некоторые учителя делали по-другому: они вызывали меня, задавали вопрос и оставляли в покое, дав одновременно ученикам задание: подготовиться к уроку, прочитав заданный параграф, или что-нибудь другое. Я молчала минуты 3, а то и все 5, а потом начинала отвечать. Мне ставили оценку, и я садилась на место. Я очень благодарна таким учителям. Если бы все были такими. Но не у всех было терпение слушать мое «молчание», которым я часто выводила учителей из равновесия. На каждый урок я шла, как на экзамен. После училища я стала работать воспитателем в детском саду. Очень тяжело мне было привыкать к коллективу. Я работаю уже 3 года, но чувствую себя новенькой. Часты конфликты с заведующей: то я не могу провести собрание с родителями, то открытое занятие, то не участвую в обсуждении педагогических вопросов на педсоветах. С детьми я общаюсь свободно, но если кто-то приходит в группу, то я становлюсь «роботом»: стараюсь меньше говорить, ибо речь становится у меня наигранной и движения скованны и неестественны. Это все создает отрицательное впечатление обо мне. Каждый день, проведенный на работе, это день величайшего, нечеловеческого напряжения, это постоянный страх сорваться с привычной роли, которую мне приходится играть, это и огромная сила воли, позволяющая сдерживаться от слез, таить все в себе. Я разучилась смеяться. Когда, бывает, мне приходится с кем-нибудь беседовать, то я в эти минуты чувствую такую муку от общения, что это' невозможно передать словами. Я не умею радоваться успехам других или утешить, когда горе. Я не смеюсь, когда смешно, потому что губы мои начинают дрожать и вместо улыбки — гримаса. Это все звучит неправдоподобно. Я никому не рассказываю об этом, ибо никто не поймет и не сумеет помочь. Раньше я думала, что это все пройдет со временем, но сейчас я вижу, что ошиблась. Наверное, мне никогда не дано будет ощутить радость общения с людьми, радость смеха, радость ощущения себя в мире, своей значимости. Становится горько, чувствую, что ':* лишняя, оторванная от людей. Вы не думайте, что я не борюсь. Я занимаюсь С собой: тренирую речь, учусь правильно дышать, владеть собой. Но все тщетно. Сейчас я учусь в педагогическом институте. Уже на III курсе. Заочно. На Практических занятиях во время сессий часто не отвечаю: опять начинается одышка И спазмы в горле. У меня нет подруг, я совершенно одинока. Лес стал моим вторым домом. Всесвободное время я там. Меня тянет к людям, а быть с ними я не могу. Я в отчаянии. Мне тяжело жить. Не могу ничего с собой сделать. Наверное, сойду С ума от всего этого». Это подлинник письма человека со сложнбй формой мутизма, в происхождении, закреплении и усилении которого не последнюю роль играло неверное поведение педагогов. Мы привели почти полностью эту пространную исповедь одной из пациенток не только для того, чтобы показать на живом примере, как формируются неврозы, что этому способствует, как нужно вести себя, чтобы неврозов не было, но и чтобы еще раз проиллюстрировать, чего не должны делать педагоги. Если в глазах общественного мнения с пьяниц-родителей и спросить нечего, то на учителя смотрят все, и смотрят пристально, и если замечают его промахи, то плохо думают уже о всей профессии, о всех его коллегах. Понятно, что в анализируемом случае вина учителей состоит не только в способствовании появления невроза, но и в том, что педагоги вовремя не заставили пациентку пойти к врачам. Даже дошкольнику ясно, что, если человек чем-то заболел, ему следует обратиться за помощью. Наша корреспондентка живет не в джунглях тропической Африки и не на дрейфующей льдине Арктики, а в большом населенном пункте. Дожив до 21 года, она тем не менее практически не лечилась, ожидая, что свершится чудо и она станет здоровой. Естественно, что ее болезнь зашла слишком далеко, ее состояние можно уже расценивать как один из вариантов патологического формирования характера. Мутизм, заикание излечатся, это несложно. Труднее гармонизовать характер больной, который, по-видимому, и раньше был непрост, но еще больше деформировался под влиянием длительного течения основного заболевания. Но ни при каких обстоятельствах нельзя терять оптимизма и надежды: и эта, больная, которая, казалась бы, очень давно и тяжелс больна, будет здоровой, если будет правильно лечиться. Диалог о синдроме Туретта — Мне неудобно говорить, доктор, но ведь у вас такая профессия, что прихо — Так в чем же дело? — Моей девочке 9 лет. С 3—4 лет у нее заикание и различные подергивания — И что же дальше? — Все было бы ничего, если бы с 7 лет не возникли новые явления — они-то и — Что же это за загадочное заболевание? — Она, помимо своей воли, хрюкает, визжит, лает и нецензурно бранится,— — Хрюканье, визг и прочее (врачи называют это вокализацией) держатся на — Совершенно верно: все это появляется к вечеру. Стоит дочери переуто — Может ли она себя сдерживать? — Если и сдерживает, то ненадолго: на 2—3 часа, потом все повторяется — Переживает она? — Раньше не переживала, а сейчас очень мучается, сама просит, чтобы — Простите, я вас перебью: эти непроизвольно произносимые ругательства, — Правда, однажды я рассказала одной подруге — педиатру по профессии — — И вы последовали ее совету? — Последовала. Однажды крепко избила дочь. Та расплакалась: мамочка, — Значит, девочка считает себя больной? — Да! Она ищет помощи, плачет, просит свести ее к специалисту. Однако Да, это болезнь, и называется она синдромом Жиля де ля Туретта в честь французского ученого, который в 1884—1885 годах описал девятерых взрослых пациенток, у которых имелись те же симптомы. Сам Жорж Жиль де ля Туретт (1857—1904) предполагал, что подобные больные неизлечимы и кончают жизнь чуть ли не слабоумием. Но здесь он заблуждался. Люди с этим заболеванием интеллектуально полноценны. Бывают разные формы синдрома Жиля де ля Туретта: в одних случаях прогноз абсолютно благоприятный, в других — менее благоприятный и лишь примерно у каждого пятого вокализация и тики — два обязательных проявления синдрома Жиля де ля Ту- ^ ретта — сохраняются на долгие годы. Короче говоря, ничего черес-», ЧУР страшного в нем нет. От этого заболевания никто не становился инвалидом. Конечно, те, кто страдает им долго, испытывают известные трудности из-за копролалии. В США, например, существует ассоциация больных синдромом Жиля де ля Туретта, в нее входит около 300 человек из США, Англии, Бельгии, Малайзии и некоторых других стран. Вообще точной статистики по этому заболеванию нет, но косвенно об этом можно судить по количеству публикаций. Например, в СССР еще в 1978 году Георгий Георгиевич Шанько описал 45 таких больных. Нью-Йоркские специалисты Артур и Элайн Шапиро в том же 1978 году издали книжку, в которой рассказывают о 250 наблюдениях, из которых 145 они описывают подробнейшим образом. Это уникальное число наблюдений. Автор этой книги лично лечил около 60 таких больных. Примерно столько же пациентов зарегистрировали Рэм Андреевич Харитонов и его ленинградские коллеги. Пациентов с синдромом Жиля де ля Туретта наблюдают и невропатологи и психиатры. Те авторы, которых я упоминал, были невропатологами. Среди психиатров мало специалистов по лечению этих расстройств. Например, наибольшее число наблюдений опубликовала психиатр из Праги Зденка Валкова, у нее 30 пациентов. Однако все эти данные выборочные и не позволяют судить об истинной распространенности синдрома. Но вернемся к описанному случаю. — Я уже поняла, что это заболевание не такое уж редкое. Но меня все эти — Сейчас, я назначу лечение, и через месяц вы вновь придете: в этот день я — Хорошо, я приду. Что же сейчас нужно делать моей дочери? — После обеда обязательно спать, не переутомляться, вечером меньше пить Когда я дал соответствующие рекомендации, выписал рецепты и мать ушла, полная недоверия к моим словам, я подумал о том, что вот так же, как и сейчас, только 150 лет назад, к Жану Итару привели мадемуазель Дампьер, с описания которой и началось изучение синдрома генерализованных тиков (так иначе именуется синдром Жиля де ля Туретта). Эта мадемуазель с раннего детства страдала копролалией (она, кстати, встречается лишь у трети больных) : чудовищная брань, вылетавшая из ее уст в самом неподходящем месте, давно уже превратила эту больную в самую экстравагантную особу Парижа. Помимо копролалии, у пациентки доктора-Итара было множество тиков, т. е. неподдававшихся самоконтролю насильственных движений (главным образом мышц лица). Тики были генерализованными, они не давали возможности писать, играть на фортепьяно, держать длительное время в руках книгу или ложку: ни с того ни с сего по мышцам будто пробегал электрический ток, мышцы напрягались, вздрагивали. Эта больная прожила более 80 лет. Ее наблюдали несколько поколений медиков. Видел и начинающий врач Жиль де ля Туретт. Вообще больные с этим расстройством похожи друг на друга. Однако внешнее сходство — это еще не тождество: среди этих пациентов бывают разные люди с разной степенью выраженности этого синдрома. Да и причины болезни тоже различны. В любом случае этот синдром — проявление какого-то раннего органического повреждения центральной нервной системы. В основном мозг поражается в период беременности и родов. Синдром Туретта может сочетаться с разнообразными проявлениями раннего органического нарушения головного мозга. С годами эти и другие синдромы постепенно проходят, а генерализованные тики и вокализация могут сохраняться долгие годы. Итак, причины этого расстройства и интимные механизмы его пока неизвестны: предположений тут чуть ли не столько же, сколько существует самих пациентов. Но гипотезы гипотезами, для врача главное — лечение. Ни Итар, ни Жиль де ля Туретт не знали, как лечить это нарушение. И в наши дни это неизвестно. Однако эмпирически обнаружилось, что галоперидол (психотропный препарат, используемый главным образом для ликвидации галлюцинаций и бреда) высокоэффективен при лечении синдрома Туретта: из каждых 10 пациентов примерно у восьми он уменьшал симптоматику. Галоперидол относится к той группе нейролептиков, которые вызывают побочные действия, особенно при длительном применении. Чтобы ликвидировать побочные действия, следует одновременно с приемом галоперидола назначать лекарства, уменьшающие паркинсонизм и другие неврологические симптомы. Даются эти лекарства годами. В тех случаях, когда синдром Жиля дё ля Туретта возник у ребенка до 10—12 лет и сочетается с массивными признаками раннего органического поражения центральной нервной системы, очень эффективна терапия, направленная не на снятие вокализации и тиков, а на ликвидацию всех остальных признаков органической неполноценности головного мозга. Следует назначать лекарства, уменьшающие двигательную расторможенность, повышенную вспыльчивость и т. д. Прошел месяц. На лекцию явилось много врачей и еще больше родственников пациентов. Объясню, в чем дело: есть такие расстройства, когда родители больного должны знать всю истину. Если они не будут полностью информированы о сути заболевания, они могут впадать в панику, неверно лечить больного или вообще отказываются от лечения. Без помощи родителей вылечить многих больных невозможно (при синдроме Туретта тем более). Родители больного — незаменимые, важнейшие союзники врача. Медик должен научить их выполнять его рекомендации, а остальное зависит лишь от родителей. Понятно, что далеко не все заболевания требуют, чтобы родители были в курсе дела. Но большинство расстройств, возникающих на старте жизни, как бы нуждаются В том, чтобы люди, окружающие маленького пациента, знали, что X чему, и были помощниками психиатра. После лекции я попросил родителей рассказать о том, как идет лечение их детей. Первой выступила мать девочки. Она была обрадованна и взволнованна. — Дочери стало значительно лучше. Двигательная растормо- — Нет, она еще не здорова. До излечения еще далеко. Я, — А результат всего этого какой? — На этот вопрос ответят родители других пациентов. Мать одного мальчика рассказала, как тяжело протекало заболевание и как хорошо сын сейчас себя чувствует. Мать, однако, видела, что болезнь еще не прошла полностью: пока мальчик принимает препараты, он здоров. Перестает глотать таблетки и тренировать себя — тики и вокализация вновь появляются. Выступали и родители, чьи дети давно уже выздоровели, но все равно у врача еще не было уверенности, что болезнь не возобновится. Таким образом, результат лечения был разный, но в общем неплохой. Главное, лечить, не терять терпения, не поддаваться отчаянию. Из наших рассказов о мутизме, заикании, синдроме генерализованных тиков читатель-педагог уже наверняка сделал верные выводы. Во-первых, учитель должен дифференцированно подходить к таким пациентам. Например, при неврозоподобном заикании и синдроме Жиля де ля Туретта необходимо деликатно, тонко, но достаточно решительно требовать от школьников, чтобы они контролировали себя, лучше следили за своей речью или движениями. При невротических же нарушениях важно, чтобы пациенты были спокойны, чтобы им не напоминали об их дефектах, относились к ним максимально щадяще (но не сюсюкающе!). Педагог должен не только сам не вызывать психоневрологические расстройства у школьников, но и, используя свой авторитет и знания, действовать на родителей своих подопечных, чтобы как- то нормализовать отношения в их семьях. Педагог (как и врач-психиатр) не только выполняет свои прямые обязанности, но и является активным с о ц и ал ьным работником, неустанно стремящимся гармонизовать запутанные и не всегда легкие отношения между людьми, помня, что его главная задача — счастье детей. Педагог должен по меньшей мере сам не вредить, помогать детям в меру своих сил, приглашать в школу врачей-психиатров для чтения научно-популярных лекций для родителей и педагогического коллектива. |
