ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Клиницисты или расшифровщики лабораторных данных? За

Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Следующая

долгое время своего существования психиатрия обрела множество самых разнообразных способов обследования и лечения людей. Несомненно, число этих методов будет возрастать; от многих лечебных приемов, которые сейчас в ходу, психиатрия со временем откажется так же, как она давно уже забыла некоторые из тех методов, которые были популярны 50 или 75 лет назад. Но дело не только в том, чтобы изобретать новые методы лечения. Нужно правильно и разумно использовать старые, ведь и сто лет назад людей все же лечили и, возможно, не намного хуже, чем сейчас. Прогресс в лечении зависит не только от самих лечебных приемов, но и от того, насколько врач способен правильно диагностировать заболевание, понять его внутренние механизмы, вжиться в душевное состояние пациента. Ведь что диагностируем, то и лечим, а психиатрическая диагностика — одна из самых сложных и не во всем еще ясных разделов всей медицинской диагностики.

Со временем было изобретено много новых способов обнаружения биологических и психологических изменений у душевнобольного, но опытные врачи все же не отдают предпочтения какому-либо из них, понимая их относительность и условность.

В последние десятилетия наряду с лабораторными исследованиями большое распространение получают математико-статистиче-ские методы. Они, конечно, нужны, важно только правильно и целенаправленно их использовать. Но когда думаешь о некоторых статистических исследованиях в нынешней психиатрии, невольно

вспоминаешь слова известного аргентинского философа Марио Бунге, сказанные им по адресу некоторых современных физиков, которые так заняты своими расчетами и измерениями, что их мало интересует, что же они высчитывают и измеряют. Конечно, статистика статистике рознь, но, для того чтобы что-то высчитывать, нужно прежде всего быть хорошим клиницистом, хорошо знать, что же высчитываешь. Давно известно выражение, что статистика подобна мельнице, и получится ли в итоге мука, во многом зависит от того, какой материал был заложен вначале.

С каждым годом лабораторная техника улучшается, но лабораторные данные все же обычно играют вспомогательную роль; главное же здесь состоит в последовательном проведении клинического подхода, понимании сущности страдания с клинико-психо-патологических позиций, т. е. оценки высказываний больного, его поведения, интересов, настроения и т. д. Великие психиатры были замечательными клиницистами. Большинство из них не располагало теми многочисленными лабораторными данными, которые, как правило, заслоняют от врача живого человека со всеми его индивидуальными особенностями. Несмотря на это, они вникали в душу больного с удивительной тонкостью, скрупулезно анализировали каждое движение человеческой души, стремились войти в состояние больного. Многие же молодые врачи большее внимание уделяют лабораторным исследованиям, которые хотя и дают специалисту большую информацию, но не являются главным в диагностике психических расстройств.

Опросник доктора Ирле. У опытных клиницистов с годами вырабатывается особая врачебная интуиция, позволяющая им почти безошибочно диагностировать начинающееся заболевание, когда многих явных симптомов болезни еще нет. Такая интуиция особенно важна при диагностике шизофрении, неврозов, психопатий и некоторых других расстройств.

Говоря о распознавании шизофрении, многие употребляют фразу, автором которой является выдающийся немецкий ученый Курт Шнайдер: «от больного повеяло шизофренией». В 1941 —1952 годах голландский психиатр Г. Рюмке (1893—1967) предложил термин «чувство шизофрении». Этим термином он обозначил ту интуицию, которая постепенно вырабатывается у врача, когда он сталкивается с больными шизофренией. Явных симптомов болезни может еще не быть, больной может их скрывать, у врача может не быть объективных сведений о жизни и болезни пациента, но интуиция почти никогда не обманывает опытного специалиста. С годами многие врачи начинают придавать своей интуиции даже большее значение, чем многим объективным сведениям.

В 1962 году западногерманский' психиатр Г. Ирле провел опрос: он разослал 2324 психиатрам своей страны специальную анкету и просил ответить на ряд вопросов, среди них — какое значение интуиция имеет в практической деятельности психиатра. 1246 человек прислали подробные ответы, из них 1035 заявили,

что они могут безошибочно диагностировать, например, шизофрению с первого взгляда, на основании только своей интуиции. На вопрос: «Чувствуете ли вы, что начали беседу с больным шизофренией?»— 86% опрошенных ответили утвердительно.

Итак, по самоотчету психиатров интуиция является важным условием правильного диагностирования психического расстройства. Причем это касается не только психиатрии, но и других клинических дисциплин. Как легенды передаются из поколения в поколение рассказы об удивительной врачебной интуиции Н. И. Пирогова, С. П. Боткина и других великих врачей разного профиля, не знавших шаблонов и не склонных к поверхностным выводам.

Такие разные психиатры.Обладают ли врачи-психиатры какими-то специфическими особенностями личности? Ведь если теоретически могут иметься специфические свойства личности у моряков или у геологов, то должны быть они и у врачей-психиатров? На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Так же, как никто еще не описал какие-то чрезвычайные,, неповторимые черты личности у носителей конкретных профессий, так пет их и у психиатров, хотя, конечно, у них имеется в общем больший, чем у представителей других профессий, интерес к душевной жизни человека. К познанным и еще не познанным явлениям человеческой психики. Их гуманизм — это гуманизм, присущий вообще профессии врача, а не только профессии психиатра. Если среди врачей-психиатров и встречаются люди, обращающие на себя внимание экстравагантностью, эгоизмом или властолюбием, то это не оттого, что благодаря этим чертам они стали психиатрами, а потому, что среди психиатров бывают разные люди, в том числе и с такими чертами, которые не имеют отношения к их профессии. Но как бы то ни было, профессия психиатра является, вероятно, одной из наиболее интеллигентных среди медицинских специальностей.

Квалификация психиатра не всегда зависит от возраста, хотя после 10—15 лет практики врач, как правило, приобретает необходимый опыт, терпение и здравый смысл, без которых никакого эффективного психиатрического лечения не бывает. К 40 годам обычно врач уже более осторожно и бережно начинает относиться к больному, более трезво оценивает свои возможности. Конечно, у врача-оптимиста всегда легче лечиться, особенно больному с таким же складом характера. Впрочем, пациенты-оптимисты в жизни редки, болезни чаще всего появляются у пессимистов.

В общем как в отношении любой профессии, так и в отношении психиатрии можно сказать, что для того, чтобы стать хорошим психиатром, помимо знаний и интуиции, нужен еще и талант.

А что же ценят больные в своих врачах? В разных странах провели такое исследование: пациентов психиатрических учреждений попросили написать, почему им нравятся их лечащие врачи.

Ответы были различные, но на пер,вом месте было одно и то же: большинству пациентов нравятся те психиатры, которые по-человечески, неформально, душевно к ним относятся, кто способен вызвать к себе симпатию. Ни обстановка учреждения, ни интерьер помещений, ни внешнее оформление приема в конечном итоге не имеют существенного значения для тех, кто долгое время лечится у психиатра (для новичков это, может быть, и играет какую-то роль); больной с длительным стажем лечения ценит во враче не должности и манеры, а знания и человеческие качества, которые и определяют в конечном итоге результаты лечения и чувство внутреннего спокойствия у больного. Из этих двух —никогда не противопоставляемых компонентов (знания и человеческие свойства) на первое место следует все же поставить второе — для врача-психиатра главнейшее. Мы видели много душевнобольных людей, которые предпочитали лечиться у врачей, не имевших никаких научных титулов и видного положения в научно-общественном мире, хотя эти больные обладали возможностью лечиться у самых знаменитых и «модных» врачей. Они отказывались и искали врача «по себе», приятного им и не старавшегося как-то их подавить, но внушить им не только спокойствие и уверенность (это главная цель всякой врачебной беседы), а и уважение к себе и к своим званиям.

Для больного, который лечится у хорошего психиатра (т. е. квалифицированного специалиста и хорошего человека: умного, образованного, снисходительного, неэгоистичного, не пропускающего возможности сделать добро, отзывчивого, честного и т. д.), важно не то, где врач ведет прием (на улице, в обычной комнате или роскошном кабинете), а то, как он ведет его. Мы видели больных, которые, чертыхаясь, выходили из профессорских кабинетов и шли в обычные поликлиники.

Психиатрия в высшей степени совмещает в себе полезность и красоту. Как и все области знаний, она нуждается в притоке талантливой молодежи, которая могла бы самоотверженно и честно заниматься этой наукой, не ища в ней материальной выгоды или возможности отреагировать свои властолюбивые комплексы на беззащитных больных; психиатрия, как и любая из наук, нуждается в моральном здоровье, ибо в наше время на первый план в любой профессии (а тем более врача) выходят не только профессиональные знания, но и нравственные установки самого специалиста, от которых зависит, на что — добро или зло — направит он свои знания и власть.

Об этом еще в 1911 году писал выдающийся русский психиатр Николай Васильевич Краинский (1869—1951)j «Психиатр обладает страшной властью над себе подобными! • Ни один монарх в стране грубого деспотизма не обладает и тенью той беспредельной силы и безапелляционной власти, которую может проявить заурядный врач психиатрической больницы по отношению к своему клиенту».

Один из бальзаковских персонажей говорит, что врачи, юристы и священники ходят в черных одеждах оттого, что благодаря своей профессии они вынуждены постоянно общаться с самыми тяжелыми сторонами человеческой жизни. И действительно, редко кто из представителей иных медицинских специальностей сталкивается с таким множеством невероятных человеческих судеб, запутанных, порой трагических жизненных путей, редко кто наблюдает так много страданий и горя, чудовищных стечений обстоятельств.

Врачи-психиатры — это обычные люди, которые заканчивают медицинские институты и работают по избранной профессии. Не такая уж долгая история психиатрии знает много удивительных примеров беззаветного труда, почти фантастического гуманизма и героизма представителей этой профессии.

Одним из первых психиатров-гуманистов и подвижников был уже упоминавшийся Пинель, который, как отмечал выдающийся русский врач Николай Николаевич Баженов (1855—1922), «возвел сумасшедшего в ранг больного» и самоотверженно защищал интересы больных.

Кто первый описывает душевную болезнь? Вряд ли можно встретить медицинскую специальность, помимо психиатрии, которая вызывала бы такой живой интерес со стороны писателей. Трагическая судьба душевнобольных, сложнейшие, тончайшие движения человеческой души — все это не могло не волновать литераторов. Однако психиатрия, в отличие от остальных медицинских наук, является в высшей степени социальным разделом знаний: все психические нарушения всегда носят социальные одежды своей эпохи. Поэтому, обращаясь иногда к душевным аномалиям, литераторы тем самым рассказывали о своем времени, о том, чем жили здоровые люди.

Последние нередко несли в себе громадную научно-познавательную информацию, значение которой могло быть в полной мере оценено лишь спустя длительное время. В 1835 году вышли гоголевские «Записки сумасшедшего». В беседе со своим лечащим врачом А. Т. Тарасенковым¹ писатель указывал, что он целиком выдумал историю бедного Поприщина, что до создания «Записок...» он не был знаком с психиатрической литературой. Гениальнейшее творение Гоголя, эта небольшая повесть являет собою уникальное произведение с точки зрения психиатрии. И действительно: за полвека до новейших открытий в области психиатрии, связанных с именами француза Валентина Маньяна и немца Эмиля Крепелина, за полвека до начала изучения этапов динамики бреда 26-летний русский писатель подробнейшим образом описал то, что подверглось научному анализу лишь через много десятилетий. И по сей день «Записки сумасшедшего» представляют собой — помимо их сугубо литературных достоинств — поразительную медицинскую-

¹ См.: Гоголь в воспоминаниях современников. М., 1952, с. 512. 32

иллюстрацию. Работая много лет в Центральном институте усовершенствования врачей, пишущий эти строки давно уже обратил внимание, что если тот или иной слушатель (а это обычно квалифицированные специалисты) не до конца понимает некоторые медицинские тонкости, то стоит ему внимательно прочитать гоголевскую повесть, как сразу все становится на свои места.

Еще один пример.

Проблема двойника — одна из ключевых в литературе XIX столетия. Эдгар По, Э. Т. А. Гофман и многие другие использовали образ двойника для выражения своих художественных и политических идей. Однако ни у одного писателя этот образ не достиг такого совершенства, как у Достоевского. Его повесть «Двойник» (1846) сыграла большую роль и в истории психиатрии. В этой повести задолго до психиатров описан феномен, которым наука стала заниматься лишь в XX столетии, и особенно в последние десятилетия. В частности, в 1923 году французские психиатры Капгра и Ребуль-Лашо выделили своеобразный симптом, выражающийся в том, что у человека с бредом преследования возникает стойкое убеждение, будто кто-то из его близких (или он сам) заменен двойником, будто он раздвоился.

В 1927 году Курбон и Фель (тоже французы) описали признак, названный авторами по имени известного итальянского актера Леопольда Фреголи (1867—1936), обладавшего поразительной способностью к перевоплощению: этот признак состоит в том, что больной с бредом видит в окружающих искусно переодетых преследователей. В психиатрической терминологии существуют, таким образом, два расстройства: симптом Капгра и'симптом Фреголи, которые с полным правом можно было бы назвать симптомом Голядкина или симптомом Достоевского.

Пусть современный читатель откроет любой справочник по психиатрии¹. Поначалу он решит, что все это китайская грамота, которую постороннему человеку трудно постичь. Однако если проявит известное терпение, то увидит в этих справочниках множество знакомых фамилий и словосочетаний, давным-давно вошедших в общекультурный багаж обычного человека. Он увидит симптом Мюссе, названный в честь знаменитого французского поэта, страдавшего патологией клапанов аорты, прочитает о синдроме Алисы в Стране Чудес, Пиквикском синдроме, синдроме Мюнхгаузена, синдроме Каспара Хаузера и о многих иных обозначениях, связанных с именами писателей или — что несравненно чаще — с именами персонажей их произведений. Понятно, что когда Льюис Кэррол, Ч. Диккенс, Р. Распе создавали свои книги, им вряд ли приходило в голову, что спустя много лет и десятилетий медики возьмут на вооружение описанные ими феномены. Когда Ван Гог в припадке безумия отрезал себе ухо, он, конечно, не пред-

¹ Например: Лазовские И. Р. Справочник клинических симптомов и синдромов. 2-е изд., перераб. и доп. М., 1981; Блейхер В. М. Эпонимические термины в психиатрии, психотерапии и медицинской психологии. Словарь. Киев, 1984.

Заказ 134 33

полагал, что через 70 лет ученые опишут у своих пациентов похожий симптом, названный по имени великого художника. Диоген, отличавшийся неприхотливостью в быту, не подозревал, что через много столетий появится симптом Диогена, вошедший во все справочники мира.

Литература отражает жизнь — эта аксиома убедительно подтверждается даже такой удаленной от художественной литературы формой отражения действительности, как психиатрия. Медицина и литература взаимопроникают друг в друга. Именно писатели и поэты нередко первыми замечают нарушения, за исследование которых медики принимаются, как правило, спустя много лет. По мере того как читатель будет знакомиться с этими книгами, он все больше будет убеждаться, что психиатрия, как и всякая иная сфера деятельности, непосредственно касающаяся людей, впитывает в себя все то, чем живут люди, на первый взгляд далекие от медицины. Помимо этого, он придет к выводу, что многие из сугубо психиатрических названий по «воей образности, красочности и точности будто взяты из художественного произведения. Вот только один пример. В Новой Гвинее порой встречается болезнь (пока она чаще всего смертельна), заключающаяся в нарастании двигательных расстройств. Одним из проявлений этого страдания является насильственный, неудержимый смех. Местные жители называют ее синдромом куру (на одном из новогвинейских наречий куру означает дрожать). Во многих справочниках приводится еще одно ее название — синдром улыбающейся смерти.

Медицинские термины зачастую образованы от фамилий врачей, больных, местности, легендарных личностей (к примеру, синдром Агасфера). В XVII веке в Перу жил некий монах Хосе д'Акоста. Он и его близкие много занимались тем, что сейчас называется альпинизмом. Поднимаясь в горы, наблюдательный священник заметил у себя ряд физиологических изменений, связанных с пребыванием в условиях пониженного атмосферного давления. Позже этот комплекс нарушений получил название синдрома д'Акосты. Нередко психиатрические термины, названные по имени того или иного литературного персонажа, несут в себе иной смысл, нежели в литературном произведении. Например, первое, что приходит на ум при упоминании барона Мюнхгаузена, это безудержная фантазия, неукротимое воображение. Логично было бы, если бы синдромом Мюнхгаузена называлась болезнь, проявляющаяся в указанных свойствах характера. Однако, к недоумению читателя, он обнаружит, что когда в 1951 году английский хирург Ашер описал группу пациентов, стремящихся любой ценой и без внятной цели попасть на операционный стол и для этого предпринимающих большие, порой прямо-таки нечеловеческие усилия, то он почему-то в'спомнил сочинителя невероятных историй барона Мюнхгаузена.

Таким образом, взаимопроникновение различных сфер знаний — в том числе медицины и художественной литературы — может быть беспредельным.

П. П. Малиновский и его «Записки доктора». Наука прошлых веков (в- том числе и психиатрия) была богата учеными-энциклопедистами. По мере дифференциации, усложнения, наращивания научного знания и методов его добывания количество таких феноменальных врачей резко сократилось, а в XIX—XX столетиях их были уже считанные единицы. Одним из наиболее ярких врачей-энциклопедистов был, например, В. М. Бехтерев, занимавшийся, между прочим, и художественной литературой: он опубликовал, в частности, много стихотворений.

Однако имена многих подобных ученых, к сожалению, незаслуженно забыты, либо известны очень узкому кругу специалистов. Об одном из них — писателе, авторе множества статей по гигиене, военной медицине, фармакологии, эпидемиологии, хирургии и многим другим разделам медицины, судебном враче, организаторе здравоохранения — мы и расскажем. Герой наш работал в разных сферах, но его имя малоизвестно даже современным психиатрам, хотя он и является автором первого на русском языке руководства по психиатрии, автором первой в мире научно-художественной книги о расстройствах психики. Жизнь этого врача изучена еще меньше, чем его труды. Его имя — Павел Петрович Малиновский.

В биографий Малиновского очень много неясного. Но по отрывочным сведениям видно, что он, в отличие от большинства своих коллег, относительно много путешествовал, служил в Астрахани, на Украине и в других местах. Когда он умер и где похоронен — неизвестно.

В 1846 году в петербургской типографии К. Крайя вышли «Записки доктора. Издание, украшенное 23 хорошо выполненными гравюрами. Книга первая». Автором ее был П. П. Малиновский. Книга открывалась словами: «Я пишу не под диктовку воображения, а рассказываю то, что было. В моих записках я поведу вас, читатель мой, по всем слоям общества, везде, куда мне позволяло проникать мое з*вание и мои обязанности. Нередко мы будем встречаться с людьми помешанными, и это я сделаю нарочно, да, нарочно, потому что число несчастных, пораженных этой болезнью, страшной, унижающей человека, становится все больше, потому что помешательство избирает свои жертвы более из классов образованных, и мне хочется, сколько разумею и сколько смогу, выставить причины, от которых развивается этот бич человечества, и особенно те причины, которые по незнанию прене-брегаются и ведут за собою ужасные, гибельные следствия. Мне хочется указать, как уничтожить зерно зла и не давать ему развиться от незнания. Значит, я пишу не для того только, чтобы насытить одно любопытство господ читающих. Ёыть может, вы будете упрекать меня за то, что здесь найдется много лиц, много характеров недобрых, но дайте мне, умоляю вас, дайте мне людей лучше тех, которых я видел,— и я вам буду писать ваших ангелов».

В предисловии сообщалось, что автор намерен продолжить свои «Записки...» в дальнейшем. Однако проходили годы, а продолжения «Записок доктора» не было. Тем не менее эта небольшая книжка (всего 111 страниц) положила собою начало научно-художественной литературе по медицине.

Отечественная наука может гордиться тем, что именно из ее рядов вышел человек, написавший первую в мире и с нашей точки зрения одну из лучших за все эти годы научно-художественную книгу по медицине вообще и по психиатрии в частности. Поскольку «Записки доктора» малодоступны даже библиографам, остановимся кратко на содержании этой уникальной работы.

В «Записках доктора> показана история семьи некоего Федора Адатова — бедного чиновника, близкого по своей психологии к маленьким людям Гоголя и

2* 35

Достоевского. Он влюбился в юную Надежду Доренскую, они поженились, родилось 7 детей. Далее подробно рассказывается о том, как Надежда Адатова заболела психическим заболеванием, как ее лечили, точнее, медленно умертвляли. В ту эпоху основное лечение сводилось к наказанию пациента. Так вели себя врачи и в отношении героини «Записок доктора». Ее посадили на цепь, а конец цепи ввинтили в стену. И это не помогло. Тогда по совету лучших петербургских светил больную стали стегать железными прутьями. Избиваемая, кричащая, изрыгающая проклятья, несчастная женщина несколько месяцев просидела на цепи. Между прочим, так лечили не только жен чиновников или русских крестьян. Даже английского короля Георга III, когда тот впал в безумие, лечили жестокими избиениями. Во время очередного приступа душевной болезни король умер. Это случилось в январе 1820 года. Отчего наступила смерть, трудно сказать, но нет никаких сомнений, что в смертельном исходе большую роль сыграло не только психическое заболевание, но и то усердие, с которым лечили бедного короля самые лучшие лекари Европы. Надежда Адатова умерла, ее дети —• кто умер от психического заболевания, кто случайно погиб. Семья выродилась. В живых остался лишь отец семейства, с ужасом наблюдавший гибель всех близких.

«Записки доктора» написаны блестящим языком. Для автора важен сам больной как личность со всеми ее переживаниями и общественными связями.

«Записки доктора» не имеют аналогов в мировой литературе. Многие достоинства, свойственные «Запискам доктора», имеются и в лучших научно-художественных книгах более позднего времени, но тем не менее все же следует признать, что нынешняя научно-художественная литература о психиатрии идет несколько иным путем: в ней больше о врачах, чем о пациентах. Такие книги могут пользоваться успехом у массового читателя, но квалифицированный человек (тем более психиатр) не будет ими восхищаться, так как картины «Я на фоне психиатрии» куда менее любопытны, чем сама психиатрия.

Вторая книга и ее судьба. Современники не признали «Записки доктора». К сожалению, книга осталась забытой и потомками.

В следующем, 1847 году Малиновский выпустил главный труд своей жизни «Помешательство, описанное так, как оно является врачу в практике».

В 1855 году вышло второе издание, встреченное шумно и положительно: рецензия на книгу вышла в «Отечественных записках», некрасовском «Современнике», в большинстве петербургских журналов. Литераторы относили «Помешательство...» к произведениям художественного жанра, медики видели в этой книге сугубо научное произведение, «Помешательство...» рассматривали с самых неожиданных точек зрения — даже с экономической. Однако вскоре и эта книга — первая профессиональная книга по психиатрии на русском языке, первый учебник по психиатрии, написанный в России врачом, знавшим психиатрию не понаслышке, а в результате непосредственной работы с больными,— книга, по сей день поражающая точностью характеристик, удивительной проницательностью автора, его наблюдательностью, гуманизмом и добротой, была прочно забыта.

Почти полвека о ней никто, кроме отдельных библиографов, не знал. Лишь в 1915 году вышла работа известного земского врача Л. А. Прозорова, в которой деятельность доктора Малиновского была оценена очень высоко. Однако еще несколько десятилетий о нем пе вспоминали. Только в 1951 году благодаря работам выдающегося советского психиатра Олега Васильевича Кербикова (1907—1965) имя Малиновского было возвращено отечественной литературе. Позже Дмитрий Дмитриевич Федотов, которому принадлежит основная заслуга в изучении творчества П. П. Малиновского, опубликовал несколько работ об этом ученом. Но уже

после 1960 года о Малиновском вновь забыли, и его имя лишь изредка упоминается в современной научной литературе.

Почему так несправедлива судьба? Наверное, оттого, что врачи видели в П. П. Малиновском в первую очередь писателя, а писатели — врача?

Значительные произведения литературы очень редко можно отнести к какому-либо определенному жанру. То же самое следует сказать и о «Помешательстве...» — одновременно учебнике, публицистическом очерке, обличительном памфлете, бытописательской зарисовке, научном трактате, литературном эссе... Вот, например, автор, рассуждая об общих причинах душевных расстройств, с горечью говорит об обществе, «где все гонятся только за тем, чтобы блистала наружность, мало заботясь об искоренении недостатков внутренних; где каждый живет только для себя, думает только о себе... где эгоизм заглушил все остальное... где искусственные страсти заглушают голос природы и тысячи детей — жертва бездушного сладострастия родителей». И далее Малиновский объясняет: «Чтоб действовать против болезни, надобно знать то расстройство или порочное состояние, вследствие которого развилась болезнь,— следовательно, выставляя здесь пороки моральные, я исполняю свой долг, и мои замечания не будут казаться резкими, если принять в расчет цель, для которой они написаны».

Малиновского можно с полным правом отнести к числу тех исследователей, которые отмечали большую роль неправильного воспитания в появлении уродств детского характера. «Жестокое, грубое обращение в ранних летах молодости угнетает развитие способностей. Излишняя снисходительность и потачка делает характер детей своенравным, капризным, взыскательным, слишком восприимчивым...».

Ни у кого из врачей — современников Малиновского или живших много позже него — так четко и заостренно не подчеркивается роль пагубного воспитания в происхождении психических расстройств. Врачи объясняли наличие болезней чем угодно, но только не социальными воздействиями.

Малиновский замечателен еще и тем, что он был одним из первых в России, кто всячески пропагандировал психотерапию, т. е. лечение с помощью психических методов воздействия. Тут следует указать, что основы психотерапии стали закладываться лишь с конца XIX века и только с начала XX столетия можно говорить о психотерапии как о достаточно известном комплексе различных методов лечения. С конца XIX столетия и стали употреблять термин «психотерапия». Однако внимательный анализ русской литературы эпохи Малиновского говорит, что в то время врачи, говоря о моральном лечении, вкладывали в это выражение психотерапевтическое содержание (я не встретил более раннего упоминания термина «психотерапия», чем в герценовском «Докторе Крупове», вышедшем в конце 1847 года). Малиновский отмечает, что для лечения пациентов необходимо не только переубеж-

дение больных (сейчас это называется рациональной или — правильнее — разъясняющей психотерапией), но и отвлечение их от тягостных переживаний, лечебные спектакли, новые впечатления. Он понимал, что если у больного много мнимоощущений (этим термином он называет галлюцинации; очень жаль, что это прекрасное русское слово не привилось, а ведь оно исчерпывающе и абсолютно верно отражает суть галлюцинаций), то от переубеждения или отвлечения толку не будет: «здесь врач должен сделаться мучеником для того, чтобы быть исцелителем; здесь он должен испытывать и переносить пренебрежение, отвращение, насмешки, ругательства, иногда даже толчки и удары жалких существ, которым он хочет сделать добро. Здесь его труд самый неблагодарный: внимание и заботливость не ценятся, попечение принято с оскорблениями и ненавистью; здесь больные своими рассказами не проясняют, не развивают его взгляд на болезнь, а чаще сбивают его; здесь свои понятия и заключения он должен извлекать из хаоса и употреблять их к уничтожению этого же хаоса».

Книги Малиновского полны того мужества и той мудрости, которые свойственны и врачебной профессии как таковой и наиболее талантливым, человечным и мудрым ее представителям.

Существуют книги, жанр которых трудно определить,— это относится в первую очередь к книгам Малиновского. Чем больше беллетризации и чем более далек автор от психиатрии, тем чаще он создает неверный, утрированный образ врача-психиатра. Психиатры весьма иронически относятся к подобным книгам. Уж кому-кому, как не им, знать, что психиатры — такие же люди, как и все остальные; что никакой особой этики, отличной от этики врача иной специальности, у психиатров не существует; что психиатров мучают те же проблемы, что и представителей всех остальных профессий; что нет какой-то особой касты психиатров, что психиатры отличаются друг от друга так же, как отличаются друг от друга представители любой профессии.

Память врача-психиатра переполнена таким множеством человеческих характеров, судеб, историй, событий, что казалось уж именно из психиатров и должны выходить хорошие писатели. Однако из психиатров не вышло ни одного великого писателя. Дело ведь не в количестве собранной информации, а только в одном — литературном таланте.

Итак, психиатрия за малым исключением не родила талантливых литераторов, но великие писатели не могли не избежать влияния психиатрии, наполнив страницы своих произведений пациентами психиатров. Искусство и литература дают психиатрии не меньше, чем психиатрия дает им.

Великаясила людей. Заключая первую часть нашей книги, мы бы хотели несколько осветить вопрос, задававшийся, наверное, во все века (а в нашу бурную эпоху тем более): правда ли, что растет число психически больных? Верно ли, что цивилизация несет угрозу психическому здоровью людей?

В 1885 году в Петербурге вышел перевод книги знаменитого венского психиатра Рихарда фон Крафт-Эбинга «Наш нервный век. Популярное сочинение о здоровых и больных нервах»! Автор этой мгновенно ставшей широкоизвестной работы очень мрачно смотрел на настоящее и будущее человечества, считая, что развитие науки и техники не принесло счастья и спокойствия, а скорее наоборот: сделало людей нервными, аморальными, физически слабыми, невыносливыми, нытиками, неспособными искренне и глубоко радоваться жизни. Пьянство, курение, погоня за карьерой, беспорядочные половые связи, стремление не создавать семью и уж во всяком случае не иметь детей — все это, по Крафт-Эбингу, следствие индустриализации, роста городов, одним словом, развития цивилизации. Большинство ненормальных явлений в психике людей ученый назвал нервностью и предлагал активно с нею бороться. Но как? Не пить, не курить, чаще бывать на лоне природы, вернуться к тому образу жизни, который был до эпохи индустриализации.

Читая эту книгу, порой забываешь, что она написана сто лет назад, кажется, что автор ее — современный ученый. Все это потому, что за сто лет число нерешенных проблем не уменьшилось, а резко возросло. И жить, конечно, стало куда труднее, чем во время, о котором с такой тревогой, переходящей в унылую безнадежность, писал Крафт-Эбинг.

Не только конец XIX века, но и весь XX век были очень тревожным временем. На человечество обрушивались опустошительные, беспримерные по своей жестокости и массовости убийств мировые войны, взрывы атомных бомб, разгул преступных тираний, голод, эпидемии, нравственный вакуум, который страшнее любого массового бедствия; в XX веке появились космические корабли, турбореактивные самолеты, на человека навалилось такое обилие информации, что, казалось бы, просто невозможно ее переварить. Если бы венский психиатр увидел все это, он бы, наверное, глаза закрыл от ужаса. Но тем не менее люди живут.

Неврастения, о которой так много писал Крафт-Эбинг, не погубила людей, не погубил их и сифилис нервной системы (не только не погубил, а в результате активных поисков лечения этого заболевания оно почти полностью исчезло из практики психиатров, а ведь раньше эта болезнь была очень распространена, не зря ее следы находили у множества скромных, нераспущенных и даже избегавших половой любви людей).

Пластичность нервной системы человека, видимо, безгранична, но злоупотреблять ею, конечно, нельзя. Важно другое: изменение сущности человека в процессе его приспособления ко все возрастающим к нему требованиям не должно идти по линии обездуши-вания, притупления эмоций, беспринципности и конформности. «Все прогрессы реакционны, если рушится человек» — с этими словами А. Вознесенского согласен каждый психиатр, видящий, как страшно выглядит разрушение личности, что такое быть живым мертвецом.

Как и представители других наук, психиатры занимаются в общем- одним и тем же кругом вопросов, только со временем по-иному исследуют их. Каждое поколение психиатров по-своему изучает ту же шизофрению, ту же эпилепсию, те же неврозы. Постепенно накапливаются данные, разрушаются или оказываются устаревшими (хотя в чем-то правильными) теории, создаются новые. Очень часто эти новые подходы оказываются либо вообще не новыми, а хорошо забытыми старыми, либо противоположными тем, что уже были. Великий физик нашего времени Нильс Бор (1885—1961) любил в таких случаях говорить, что «противоположности — не противоречия, они — дополнения». Не грех вспомнить еще одно старое выражение: «Когда двое делают одно и то же, это не значит, что у них получится одно и то же». Пирамида накопленных знаний в психиатрии растет пока очень медленно даже сейчас, когда все процессы резко ускоряются. Психиатры не могут похвастаться тем, что они близки к цели, т. е. к ликвидации всех (в первую очередь наиболее инвалидизирующих) душевных расстройств. Да к тому же ликвидировать все без исключения душевные болезни никогда не удастся, такие надежды антинаучны и недиалектичны. Болезни будут всегда, только их проявления будут меняться. Нынешние невротики чаще говорят о том, что у них теряется собственная индивидуальность, что достигнутые блага не приносят им счастья, в то время как раньше у них были другие жалобы.

Одним словом, люди меняются, меняются и их болезни, врачи-психиатры будут жить в постоянной гонке за переменчивыми болезненными проявлениями со стороны психики, и эта гонка бесконечна, как бесконечен человек в своих невероятных метаморфозах.

Различные стрессы постоянно действуют на людей. Стрессов все больше и больше, и никакими лекарствами от них не спастись. Что толку лечить больного язвой желудка именно от язвы желудка, если он испытывает постоянный психический стресс при виде своего властолюбивого соседа. Таблетки принесут ему лишь временную пользу, а психотерапия будет также играть лишь вспомогательную роль, если не изменить условия социальной микросреды, к психиатрии не имеющие прямого отношения. Нужно перестроить самую личность больного, а всегда ли это под силу психиатру, даже вооруженному психотерапией?

Ганс Свлье, создатель учения о стрессах, так определяет один из выходов из создавшегося тупика. На вопрос, как человеку самому справиться со стрессом, Селье ответил: «...Помогает физическая активность, но ее одной недостаточно. Самое важное иметь «кодекс поведения», умсгь жить. Найдите себе «порт назначения» и старайтесь держать курс к нему. Для меня «порт назначения» — это проявлять как можно больше доброты к людям, завести как можно больше друзей... Можно уповать на добрую волю, на дружбу. Если вы нужны людям, необходимы им, вы спасены...»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ,

Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 11 12 13 14 Следующая