ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Кобинские и трусовские осетины 7 страница

Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая

В свою очередь, осетинская свадьба восприняла от грузинской немало элементов. Так, в застолье с гостями сидят и молодые, что не принято у осетин, тамадой является выборный, у осетин — самый старший. На свадьбе в основном звучат грузинские песни и танцуют грузинские танцы. К сожалению, здесь мне не пришлось побывать на свадьбе. Но со слов информаторов я узнал также, что осетины при выдаче дочери за грузина не приняли грузинский обычай, по которому жених после заключения брака, но еще до свадьбы, вступает в доме невесты в свои супружеские права.

Наиболее устойчивыми этническими элементами у душетских осетин можно считать их похоронные обряды и обычаи, которые, как известно, уходят в скифскую эпоху, например, посвящение коня и пр., сохранившиеся здесь до недавнего времени. Душетекие осетины совершают еще следующие поминки по умершему: хæрнæг (букв. трапеза) в день смерти, 40-й день, Майрæмыкуадзæтпæ (день успения богоматери Марии), зæрдæварæнтæ (обетные поминки), цыппурсы ботпее. Кроме последних, все остальные поминки справляются и соседними грузинами. Из древних похоронных обычаев осетин сохранились также: иронвæндаг — оплакивание женщинами покойника, причем близкие родственницы рвут волосы, царапают лицо ногтями. После похорон три ночи, пока не поставят ограду, на могиле разжигают костер. Это, несомненно, древнекавказский обычай, поскольку существует и у грузин, и некоторых других кавказских народов. До недавнего времени устраивали и поминальные скачки дугъ — обычай, уходящий корнями в аланскую эпоху.

В то же время многие поминальные обряды осетин ушли в область предания. Так, из поминальных обрядов у душетских осетин выпали годичные поминки, которые отличались своими особенно разорительными расходами. Видимо, это объясняется влиянием соседних грузин, у которых они отсутствовали. У грузин осетины восприняли и другой обычай, по которому родители оплакивали своих детей, что в старину у них не допускалось.

Религиозные воззрения душетских осетин до сих пор сохранили почитание языческих богов и культов, занесенных ими из прежних мест жительства в Осетии. Они почитаются ежегодными празднествами и приношениями в святилищах в жертву баранов и устройством общинных кувдов (пиршеств). Многими душетскими осетинами почитался языческий святой Тбау-Уацилла, исстари широко известный в Даргавском ущелье Северной Осетии. Все осетинское население совместно с грузинами праздновали осенью, после завершения сельскохозяйственных работ, — Джиоргуба. Другой праздник — Ласари Цминда Георги, в котором, по словам осетин, Ласари Георги является именем сына Сослана-Дави да, осетина, мужа царицы Тамары.

Недалеко от осетинского селения Уæллагхъæу нам показали святилище во имя Аларды — божества осетинского пантеона, являющегося покровителем оспы. Отмечу также, что Новый год душетские осетины встречали но обычаю своего народа — пекли из теста разные антропои зооморфные фигурки, подростки разжигали костры; ходили по дворам, надевая шубы наизнанку и распевая новогодние песни. Не забыли здесь и доныскъæфæнтæ — крещение, называемое мæрдтыæрымысæн (воспоминание о покойниках); в этот день шли к речке с кадками, деревянными ведрами, набрав воду, несли ее домой.

Чтобы посевы не побил град, в сел. Уæллагхъæу, как и в ряде других, день проведения первой борозды в каждом доме отмечали закалыванием козленка. Это один из редко встречавшихся в Осетии обычаев, относящийся к земледельческому календарю. Другой магический обряд нами зафиксирован в сел. Шуахеви. В его окрестностях красовалось большое, огороженное каменным забором дерево, увешенное разноцветными кусками материи. Дерево это считалось сельским дзуаром (святилищем), почитавшимся бездетными женщинами, которые, приходя сюда с соответствующими приношениями, просили святого покровителя исполнить их просьбы. Таковы лишь некоторые языческие верования и обряды душетских осетин, большей частью занесенные ими со своей родины.

Кратко охарактеризуем языковую ситуацию. По моим наблюдениям, всех душетских осетин, за исключением стариков, отличало хорошее знание грузинского языка, глубоко вошедшего в их быт, во многих случаях родной язык был отодвинут на задний план, выполняя роль домашнего. В сел. Шуахеви мне с гордостью говорили, что их дети осваивают в школах грузинский язык лучше, чем сами его носители. На грузинском языке вели делопроизводство, проводили совещания, собрания, читались доклады и пр., на грузинском велось преподавание в школе. Рассказывали, что с 30-х годов до окончания Отечественной войны во всех осетинских селах в начальных классах преподавание вели на родном языке. Эту заслугу приписывали Семену Рубаеву, осетину, занимавшему пост второго секретаря Душетского райкома КП Грузии.

Межнациональные браки играют важную роль в распространении языков, при этом не только грузинского языка среди осетин, но нередко и наоборот, когда мать-осетинка обучает детей своему родному языку. Такие примеры в грузинских семьях с осетинскими племянниками мне встречались не раз.

У душетских осетин произошел практически полный переход на грузинскую антропонимическую модель. Многие из них сменили свои фамилии на грузинские; все осетины Душетского района тогда и теперь пишут фамилии с грузинским фамильным окончанием «швили». На некоторых старых кладбищах осетинских сел мы находили на надмогильных плитах, датируемых XVIII в., написанные грузинским шрифтом осетинские фамилии с такими окончаниями. Но в наше время многие душетекие осетины записали себя грузинами, чтобы, по их словам, детей их принимали в школу, и самим было легче жить, избавившись от упреков со стороны националистов — «ты не наш», «пришлый», «чужой». Впрочем, известно, что дружба между осетинами и грузинами имеет многовековую историю. К счастью, она и в наши дни сохраняется между людьми труда.

Как отмечалось, обширная территория Душетского района включала в себя горные ущелья южного склона Главного Кавказского хребта. В XIX в. каждое из них составляло уезд, входящий в состав Душетского округа. Таких уездов было пять, считая в числе последних Кудское ущелье (Хъуды ком) по реке Арагви и нынешний Казбегский район Грузин по реке Терек. Здесь в Дарьяльском ущелье, под самым Казбеком, живут грузинымохевцы, занимая компактно несколько сравнительно больших сел. Выше них расположена огромная Кобинская котловина и довольно узкое Трусовское ущелье вдоль реки Терек. Оба населены одними осетинами, которые в историко-этнографическом плане представляют для нас большой интерес.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Из воспоминаний

Мне хочется рассказать об ученых, стоявших у истоков советского осетиноведения 20—40-х годов XX в. О многих из них я говорил в моей книге «Записки кавказоведа», но здесь я попытаюсь расширить свои воспоминания.

В 1948 г. я решил поступать в аспирантуру Института этнографии АН СССР. По тогдашним условиям в академических институтах прием в аспирантуру, вызванный массовым желанием фронтовиков пойти в науку, был ограничен, требовалось представление соответствующей рекомендации от местных властей. Осуществить эти мечты мне помогли К.Д. Кулов и Х.С. Черджиев, они дали направление на имя президента Академии наук СССР, по которому я был допущен к конкурсным экзаменам в аспирантуру.

Должен отметить, что не я один был удостоен такого внимания и заботы. Мне хорошо известно, что К.Д. Кулов и Х.С. Черджиев, пользовавшиеся огромным авторитетом в народе, помогли многим молодым людям осуществить их мечты, найти путь в жизни. О К.Д. Кулове я много слышал еще до войны, когда был студентом педагогического института во Владикавказе. Хорошо помню его стремительное восхождение к вершинам власти. Будучи сначала прокурором республики, затем председателем Совета министров, после войны он многие годы являлся первым секретарем обкома партии. Окончив юридический факультет МГУ, он был одним из наиболее образованных руководителей на Северном Кавказе, пользовался большим авторитетом и доверием у союзного правительства и лично И.В. Сталина. Многие знают, например, о состоявшемся телефонном разговоре, в котором Сталин якобы спрашивал мнение Кулова по вопросу переселения осетин в послевоенный малонаселенный Крым, конечно, не без подачи всемогущего Берия, который за счет такой сделки хотел расширить территорию Грузии. Одним словом, для Кулова это было неожиданным сюрпризом. Через какое-то время он позвонил Сталину, сказав, что осетинские старики просят не разлучать их с могилами предков.

С К.Д. Куловым я впервые познакомился осенью 1947 г. в Москве, в гостинице «Москва». Кажется, тогда он уже занимал пост первого секретаря обкома. Кубади Дмитриевич приехал с женой, с которой я был шапочно знаком по мединституту, где она училась до войны. К ним меня привел фронтовой друг Д.А. Бугаев, близкий родственник Куловых, с которыми война разлучила его на несколько лет. Войдя к ним в номер, он сразу оказался в их дружеских объятиях. Я стоял в стороне, наблюдая трогательную встречу близких людей. Затем мой фронтовой друг представил меня и даже ввел в курс моих дел Кубади Дмитриевича. Тот с пониманием отнесся к моему намерению заняться наукой и стать осетиноведом, с грустью заметив, что в свое время по многим причинам ему не удалось осуществить такую же мечту. Он вспоминал годы учебы в МГУ, сказав, что обладал превосходной памятью, мог дословно запомнить целые тексты.

К.Д. Кулов руководил республикой в течение многих лет, внеся большой вклад в развитие ее экономики и культуры. Из всех его многочисленных замечательных свершений мне особенно запомнилось строительство Цалыкского обводнительного канала (47 км) методом народной стройки, которым он, молодой председатель Совета министров, лично руководил. В строительстве канала и большого количества мостов через него участвовала почти вся республика, все колхозы, некоторые предприятия, комсомольско-молодежные отряды и т.д. Для завершения всей работы понадобились считанные дни. Канал дал жизнь безводной земле Цалыкского плато площадью до 20 000 га, на котором были основаны два совхоза — винодельческий и птицеводческий.

Немало событий связано с деятельностью К.Д. Кулова в области культуры осетинского народа. В трудный послевоенный период при его активном участии был подготовлен и издан на осетинском языке сводный текст осетинского нартского эпоса, к которому он дал обширное предисловие. Тогда же вышел труд профессора Б.В. Скитского «Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 года» (Дзауджикау, 1947), за который автор был удостоен ордена Ленина. Разумеется, все это не обходилось без активного участия К.Д. Кулова.

Кубади Дмитриевич был не только опытным руководителем, но и талантливым научным исследователем. Как юрист он разрабатывал вопросы, касающиеся социальных институтов, оставил ряд ценных работ по обычному праву осетин. После ухода на пенсию Кубади Дмитриевич продолжал трудиться, создав большой лесной массив недалеко от Владикавказа — свидетельство его неутомимой деятельности. С ним мне еще раз посчастливилось встретиться в конце 50-х годов, но теперь уже за свадебным столом. Это была свадьба его племянника Булата Кулова, этнографа, воспитанника кафедры этнографии МГУ, тогда уже научного сотрудника краеведческого музея Северной Осетии, с которым я совершил несколько экспедиционных поездок по горной Осетии.

Мое знакомство с Х.С. Черджиевым, тогда еще зампредом Совета министров республики, состоялось в 1948 г., перед поступлением в аспирантуру, у него на работе. Он любезно встретил меня, и, видимо, заметив, что перед ним фронтовик (я еще носил военную форму), проникся ко мне особым уважением, крепко пожав руку. Выслушав причину моего визита, Хазби Саввич приказал, чтобы мне оформили направление в АН СССР, о котором говорилось выше. Х.С. Черджиева отличала доброта, благородство, любовь к Родине, своему народу. Многим молодым людям он помог осуществить их мечты. Моральные и духовные качества Х.С. Черджиева особенно широко раскрылись, когда он стал директором Северо-Осетинского НИИ, возглавляя его в течение многих лет и внося большой вклад в развитие гуманитарных наук.

По профессии экономист, Хазби Саввич хорошо ориентировался и в других, смежных областях науки. Во всяком случае, в годы его руководства институтом было опубликовано множество научных трудов в виде сборников статей, коллективных и индивидуальных монографий, посвященных различным отраслям науки. Всякий, кому приходилось общаться с этим добрейшим человеком и замечательным организатором науки, запомнил его на всю жизнь. Я, например, обязан ему изданием трех своих книг: двух в Москве в издательстве АН СССР — «Материальная культура и прикладное искусство осетин». (М., 1973) и «М.М. Ковалевский и его исследования горских народов Кавказа». (М., 1979), одной в Орджоникидзе (Владикавказе) — «Осетины глазами русских и иностранных путешественников» (1967). Эти книги увидели свет благодаря финансовой поддержке института, доброте его директора, для которого превыше всего было процветание национальной науки и культуры.

В 1957 году, работая над разделом «Осетины» к тому «Народы Кавказа» из серии «Народы мира», я был командирован институтом в Южную Осетию, чтобы дополнить раздел недостающими данными по южным осетинам. До Тбилиси летел самолетом, оттуда до Цхинвали ехал на автобусе. В этих городах я никогда не был, знал о них понаслышке. Первый осетины называют Калак, а второй — Чъреба.

Жители Туалгома, или по моему определению, центральной части страны, находясь между Северной и Южной Осетией, даже после проведения Военно-Осетинской дороги (середина XIX в.) были больше связаны торгово-экономически не с Северным Кавказом, а с Грузией, с ее крупными торговыми центрами и городами — Они, Кутаиси, Гори, Тбилиси и т.д., с которыми общались через множество перевальных вьючных троп. Для жителей моей высокогорной родины — Закинского ущелья, например, таковыми были Рокский (Рукъ) перевал, под которым ныне проходит туннель Транскавказской дороги, Сбийский (Сба) перевал с его одноименным труднопроходимым ущельем.

С детских лет хорошо помню оживленный торговый обмен, ведшийся закинцами, да и не только ими, с указанными городами Грузии и особенно с Чъреба (Цхинвал), в те времена представлявшим собой значительный торговый центр. Здесь закинцы обменивали свои скотоводческие продукты (сыр, шерсть, масло и пр.) на кукурузу и другие сельскохозяйственные культуры, а также на привозные промышленные и кустарные изделия. Мы, дети, нередко замечали появление в нашем небольшом селе Байком армянских и еврейских купцов со своими мулами, нагруженными нужными для горского населения товарами, а иногда бурдюками с ароматным грузинским вином. При этом обмен осуществлялся только товарами.

Насколько я помню, горцы понятия не имели о деньгах, доходили слухи лишь о каких-то обесцененных николаевских деньгах Никъалайы æхцатæ или царских деньгах паддзахы æхцатæ, которые якобы сжигают мешками за их непригодностью. Вообще горцы с презрением относились к людям, занимавшимся торговлей или, как теперь говорят, бизнесом, считая, что они богатеют за счет обмана трудового народа. Одним словом, торговля с Грузией путем натурального обмена происходила по всей Центральной Осетии. Начиналась она обычно с весны и велась до наступления зимы и закрытия перевалов снегами.

Еще одна черта населения этого высокогорного региона Осетии связана с его постоянным участием в борьбе против внешних врагов Грузии, о чем свидетельствуют многочисленные данные грузинских исторических хроник и фамильные предания осетин-туальцев. Они же говорят о многочисленных фактах традиционной дружбы осетинского и грузинского народов. Приведу лишь один пример. Мой дед, которого я еще застал (он умер в 1920 г.), по рассказам, имел своих друзей даже среди знатных грузинских князей, часто бывал у них желанным гостем. Считают, что деда отличал природный ум, храбрость, знание грузинского языка и, что важно, большой авторитет в обществе, благодаря чему много лет он был медиатором — примирял даже самых непримиримых кровников, годами враждовавших и истреблявших друг друга.

Итак, приехав вечером в Чъреба (Цхинвал), я остановился в доме вдовы моего близкого родственника Алихана Калоева, известного врача 30—40-х годов, работавшего во многих селах Северной Осетии. В годы Великой Отечественной войны он обосновался в Чъреба с женой и детьми, проведя там последние годы жизни. Во время экспедиционных поездок по Осетии мне нередко встречались его бывшие пациенты, страдавшие туберкулезом, до революции самой распространенной болезнью у осетин, которых он, по их словам, излечивал своим методом, применяя испытанные народные средства. У Алихана было четыре дочери. Старшая дочь Фатима была моей ровесницей, жила отдельно со своим мужем, известным осетинским поэтом Г. Дзугаевым, много лет работала школьным преподавателем. И позже, когда приезжал в Юго-Осетию, я пользовался теплым гостеприимством дорогих для меня Фатимы и Георгия. К сожалению, оба они рано ушли из жизни, оставив взрослых сына и дочь.

Чъреба, незнакомый для меня город, раскинувшийся в предгорье нижнего течения реки Лиахвы, утопал в зелени, состоял преимущественно из одноэтажных, реже двухэтажных индивидуальных построек. Во всяком случае, в городе я видел всего несколько пятиэтажных домов и огромное здание — Дом Советов, где размещались основные областные учреждения, в том числе Юго-Осетинский научно-исследовательский институт, куда я совершил свой первый визит. Там я встретил некоторых ученых Юго-Осетии старого поколения.

Первым, с кем я познакомился, был Владимир Давидович Абаев, среднего роста, лет шестидесяти, с короткой белой бородкой. Он был близким родственником знаменитого ученого В.И. Абаева, родом из такого же высокогорного селения Сба в верховьях Б. Лиахвы, откуда вышел отец Васо Абаева. В.Д. Абаев встретил меня радушно, сказав, что неоднократно бывал на моей родине, в Закинском ущелье, у своих родственников и друзей.

Дело в том, что население верхней зоны Юго-Осетии, в частности, Дзомагского, Рокского и Сбийского ущелий, а также ущелья Урстуалта в верховьях Б. Лиахвы, всегда тяготело к Северной Осетии и ее центру — Владикавказу, одному из крупных городов дореволюционного Северного Кавказа с развитым капиталистическим производством и торговлей, множеством учебных заведений. Здесь горцы сбывали скот и скотоводческие продукты, приобретая для себя необходимые товары, отдавали детей на учебу. Немало детей южных осетин обучалось в Ардонской духовной семинарии, считавшейся престижным учебным заведением, откуда большая часть ее питомцев поступала в высшие учебные заведения. Кроме того, жители указанных районов Юго-Осетии роднились не только между собой, но и с осетинами из Северной Осетии. В моем родном сел. Байком, например, один родственник был женат на девушке из фамилии Джикаевых из Дзомагского ущелья.

Помню как-то, отправляясь к родственникам жены, он взял меня, подростка, с собой. Отправившись в дальний путь пешком, мы перешли через высокий Дзомагский перевал по вьючной тропе, то поднимавшейся, то спускавшейся по крутым горным склонам. До села Нижний Дзомаг, родового поселения Джикаевых, мы добрались лишь поздно вечером. В доме не оказалось мужчин, все они были в отъезде, поэтому нас принимала теща родственника. Она пригласила нас в хæдзар — огромное жилое помещение с открытым очагом в центре, в котором по обычаю никогда не угасал огонь. В тот день в нем горело несколько толстых длинных бревен, видимо, рассчитанных на несколько суток. Я был удивлен, поскольку в моем безлесном Закинском ущелье, как и по всему Туалгому, главным видом топлива служил кизяк. По обычаю осетин зять не разговаривал с тещей, избегал ее. Поэтому мой родственник, наряженный в черкеску с кинжалом и газырями на груди, неподвижно стоял вдали от очага, я же сидел около огня и смотрел, как женщина печет в золе осетинские пироги, начиненные свежим сыром. Эти этнографические наблюдения остались в моей памяти навсегда.

Еще одна характерная черта была замечена мною позже, во время научных экспедиционных поездок по этой зоне Юго-Осетии. Это почти полное отсутствие здесь знания грузинского языка, в отличие от нижней зоны области, где для большинства его населения грузинский издавна является вторым родным языком. Хорошим знанием грузинского особенно отличаются осетины, живущие в смешанных с грузинами селах, в городах и районах собственно Грузии, в чем я неоднократно убеждался. Известный абхазский этнограф Ш.Д. Инал-Ипа с упоением рассказывал мне, что когда он поступал в аспирантуру Института истории Академии наук Грузинской ССР, вместе с ним конкурсный экзамен сдавали несколько грузин и осетин. Среди последних был Б.В. Техов, позже прославленный осетинский археолог. Он настолько превосходно сдал экзамен по грузинскому языку, что профессор, обращаясь к грузинам, сказал — «учитесь у него, как надо вам знать родной язык». В быт указанных осетин вошел не только грузинский язык, но и немало элементов культуры грузин, их обычаев, нравов.

Возвращаясь к В.Д. Абаеву, отмечу, что мы мало знаем о нем, если не считать некоторых сведений, которые можно почерпнуть в его трудах. Так, из монографии «Коста Хетагуров и его время» (1, с. 17) узнаем, что в 1902 г. Владимир Давидович обучался «в последнем классе осетинской школы» во Владикавказе. В.Д. Абаев — современник Коста Хетагурова. Он вспоминал, что знаменитые стихотворения Коста — «Додой» (Горе) и «Сидзæргæс» («Мать сирот») первый раз услышал еще на своей высокогорной родине, в сел. Сба. Эти стихотворения стали народными песнями, передавались из поколения в поколение, пелись на сельских празднествах, вызывая у многих слезы из-за правдивого и яркого отражения в них тяжелой доли горцев.

В.Д. Абаеву дважды посчастливилось увидеть любимого поэта. Первая встреча состоялась в 1902 г. Вернувшись из последней ссылки, Коста приехал во Владикавказ, и, узнав о недавней кончине осетинского генерала и общественного деятеля А.А. Таучелова, пожелал посетить его могилу. Об этом стало известно, и В.Д. Абаев прибежал со своими школьными товарищами к ограде церкви, чтобы посмотреть на любимого поэта. Отмечу лишь, что здесь год смерти генерала Таучелова, даваемый автором, расходится с данными Г.Т. Дзагуровой, по которым он умер в 1917 г. (2, с. 62). К сожалению, нам неизвестно, кто из них прав.

В.Д. Абаев пишет: «Мы все стояли у свежей могилы генерала артиллерии Арсена (Асламырза) Таучелова, которого похоронили недавно с большими почестями... в день похорон Коста не было во Владикавказе, и вот теперь он решил отдать последний долг покойному». По словам автора, Коста сопровождали родные и близкие генерала, которые «больше говорили по-осетински. У Коста, — продолжает он, — был приятный баритон. Мы буквально глотали каждое слово, но говорил он мало. Чувствовалось, что он увлечен какими-то своими мыслями... Траурный ритуал, занявший минут сорок, окончился». Владимир Давидович восторженно описывает внешний облик Коста, как он был одет, как выглядел.

Второй раз В.Д. Абаеву довелось видеть Коста через год в доме его близкого родственника, полковника Василия Хетагурова, с младшим сыном которого Владимир Давидович учился. Собрались близкие друзья поэта, поклонники его таланта, жаждавшие с ним повидаться. Тогда, неожиданно для всех, Коста выглядел тяжело больным. «Мы были потрясены его видом, — пишет Владимир Давидович, — за год в нем произошли такие перемены, что он стал почти неузнаваем... Тяжелое безвременье, суровая реакция всей тяжестью обрушились на него. Тюрьма, изгнание, ссылка, лишения, тяжелая болезнь, две перенесенных операции, духовное одиночество измотали борца-мученика, который всю свою жизнь «...грудью грудь насилия встречал» (1, с. 46).

Из указанной книжки мы узнаем также, что В.Д. Абаев присутствовал на похоронах Коста Хетагурова в 1906 г. во Владикавказе, дав весьма интересные сведения, указывающие на то, что в них участвовали многие горожане: и христиане, и мусульмане, разделявшие скорбь осетинского народа по поводу безвременной потери своего великого сына. Автор отмечает, что среди выступавших со своими стихами молодых осетинских поэтов был и Борис Ал боров, позже известный ученый и собиратель осетинского фольклора.

В послереволюционный период В.Д. Абаев занимал ряд ответственных постов. В 1918 г. работал в Совнаркоме Горской республики, позже был председателем ревкома Юго-Осетинской автономной области. В создании последней В.Д. Абаев принимал активное участие. В научном плане В.Д. Абаев довольно активно разрабатывал вопросы истории традиционного хозяйства и экономики Южной Осетии, привлекая в качестве источников и богатые личные воспоминания. По этой теме им опубликовано несколько монографических работ. Владимир Давидович знал несколько языков, в том числе французский.

В.Д. Абаев был одним из видных представителей старой осетинской интеллигенции. И в последующие годы, когда я приезжал в Юго-Осетию, он всегда принимал меня радушно, как близкого человека, помогал в работе, дарил свои книги, приглашал в гости. Помню, в 1959 г. Владимир Давидович устроил у себя дома радушный прием нам с В.И. Абаевым и другими учеными — участниками какого-то научного форума, проходившего в Цхинвали. Его отличала доброта к людям, высокая культура, широта эрудиции. Несмотря на преклонный возраст, он сохранил удивительный задор молодости, активно участвовал в общественной жизни. Владимир Давидович был популярен среди молодежи, за что его даже прозвали комсомольским вожаком.

В тот же день в институте меня познакомили и с другим несравненным осетинским ученым старого поколения — Захаром Николаевичем Ванеевым (1888—1963), с трудами которого я давно был знаком. З.Н. Ванеев произвел на меня огромное впечатление, очаровал одним своим видом. Он показался мне нартовским великаном, высокого роста, плечистый, с гладко выбритым лицом и носом с легкой горбинкой. Захар Николаевич крепко пожал мне руку, сказав: «Рад познакомиться». Оставшись вдвоем в его рабочем кабинете, мы долго беседовали. Я рассказывал об отделе народов Кавказа Института этнографии, который возглавлял тогда ученый с мировым именем М.О. Косвен, крупный специалист по первобытной истории. С ним З.Н. Ванеев разрабатывал проблему древних общественных институтов горцев Кавказа, в том числе южных осетин, но они расходились во взглядах по некоторым вопросам.

Напомню, что в 1931 г. М.О. Косвен, совершая поездку совместно с молодым Г.А. Кокиевым в Юго-Осетию, в частности, в Джавское ущелье, как известно, открыл на собранных им здесь материалах древний общественный институт — патронимию, признанную почти всеми, кто занимается вопросами первобытности. Насколько мне было известно из работ Захара Николаевича, он критически относился к некоторым теоретическим положениям своего знаменитого оппонента, посвященным ряду древних обычаев горцев Кавказа, в том числе и патронимии. Теперь в разговоре со мной он все это обошел молчанием, осведомился лишь о здоровье ученого. Я сказал, что М.О. Косвен чувствует себя хорошо, и что он просил меня передать ему самые наилучшие пожелания крепкого ’здоровья и новых свершений на поприще осетиноведения.

На столе З.Н. Ванеева лежала объемистая пачка с экземплярами его недавно вышедшей книги «Крестьянский вопрос и крестьянское движение в Юго-Осетии в XIX в.» (Сталинир, 1956) — капитального труда, ставшего затем докторской диссертацией ученого. Я изредка посматривал на книгу, так как очень хотел получить ее с автографом автора. Захар Николаевич, наверное, заметил мой интерес и подарил мне экземпляр книги с такой надписью: «Тов. Калоеву Б. Автор. 15.IX. 1957 г.».

К сожалению, это было моя единственная личная встреча с выдающимся ученым. В последующие годы, приезжая в Юго-Осетию, я всегда находил его в окружении молодежи, которой он, работая в течение многих лет в различных учебных заведениях Осетии, передавал свои обширные знания и опыт. Руководство Юго-Осетинского НИИ поступило благородно, увековечив память З.Н. Ванеева изданием собрания его сочинений в 4-х томах.

Сын простого небогатого горца, З.Н. Ванеев все же смог получить в условиях царской колониальной империи солидное образование. Окончив престижную Ардонскую семинарию, он в 1907 г. поступил в Одесский университет, но из-за недостатка материальных средств был вынужден оставить учебу. Через три года он — студент экономического факультета Киевского коммерческого института. Годы учебы в Киеве дали ему возможность познакомиться с трудами известного историка Ю.А. Кулаковского по аланам, ставшим позже предметом исследований Захара Николаевича. Его «Средневековая Алания» (Сталинир, 1959) считается одной из лучших работ, посвященных аланам. Впрочем, разрабатывавшиеся им темы истории осетинского народа охватывают самые разные вопросы от аланского периода до современности, в том числе происхождение осетин на основе данных народных преданий и фольклора.

З.Н. Ванеев известен и как организатор науки. Он — один из создателей Юго-Осетинского научно-исследовательского института, много лет являлся его директором, а затем и сотрудником до конца своих дней (1963). У З.Н. Ванеева большие заслуги в области хозяйственного и культурного строительства в Юго-Осетии послеоктябрьского периода. Отметим лишь, что полученное им экономическое образование мало использовалось.

Из старого поколения ученых Юго-Осетии запомнился и Д.А. Гугкаев — человек небольшого роста, худощавый, встретивший меня очень радушно, как родного. Он был ученым секретарем института, занимался исследованием жизни и творчества Ивана Ялгузидзе, известного осетинского ученого и просветителя конца XVIII — начала XIX в., автора исторической поэмы «Песня об Алгузе».

Позже в Юго-Осетии появилось новое поколение ученых, прошедших подготовку в вузах и академических институтах Грузии. В их числе этнографы Л.А. Чибиров, бывший президент Южной Осетии, З.Д. Гаглоева, археолог Б.В. Техов, знаменитый исследователь Тлийского могильника позднекобанской культуры бронзового века, историк-алановед Ю.С. Гаглойти, автор нескольких монографий по аланам и др. Все вместе мы делали одно общее дело по изучению родного народа в разных аспектах его истории.

Предыдущая 1 2 3 4 5 6 789 10 Следующая