ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Исследования отдельных случаев

Предыдущая 24 25 26 27 28 29 30 31 323334 35 36 37 38 39 Следующая

Сначала мы рассмотрим случай гениального писателя Оноре де Бальзака, у которого, возможно, был маниакально-депрессивный психоз, а потом случай гениального математика Джона Нэша, у которого была шизофрения.

Случай Бальзака

«Через его жизнь все время проходит эта тонкая линия, подобно дуновению, отделяющему разум от безумия».

Стефан Цвейг. «Бальзак: роман его жизни»

Автор «Человеческой комедии» Оноре де Бальзак родился в 1799 году и умер в 1850 году в Париже. Вся его жизнь, его похождения и творчество создают картину маниакально-депрессивного психоза (МДП). Аргументы в пользу МДП основываются, с одной стороны, на существовании чередующихся маниакальных и депрессивных эпизодов (биполярный МДП), с другой стороны, на семейном характере патологии. У Бальзака можно найти все маниакальные симптомы:

– экзальтированное настроение в сочетании с беззаботностью, в особенности по отношению к пространственно-временным ограничениям;

– лихорадочное возбуждение в сочетании с писательским исступлением, вплоть до того, что почерк становится нечитаемым;

– тахипсихия (ускоренный темп мышления) в сочетании с гипермнезией и интеллектуальной гиперактивностью. Об этом свидетельствует главная работа Бальзака, состоящая из 64 романов, написанных в течение 20 лет, что составляет по три романа в год, не считая работы по переписыванию, – Бальзак по десять раз переделывал рукописи своих романов и использовал свои авторские права для изменения текстов;

– бессонница из-за гиперактивности, в результате чего он проводил ночи за сочинениями;

– мегаломаниакальные квазибредовые идеи богатства и величия, что приводило Бальзака к многочисленным долгам.

Относительно депрессии можно утверждать, что в детстве он пережил длительный период тревожной депрессии, в течение которого он был очень несчастен. Он воспитывался кормилицей, потом был помещен на четыре года в экстернат, потом на шесть лет – в интернат. Все годы в интернате он оставался один, без друзей. По сообщению одного из его преподавателей, он был «полным толстощеким мальчиком с красным лицом, с обмороженными зимой пальцами рук и ног… молчаливым, из него ничего нельзя было вытянуть». Он вышел из интерната в 14 лет после странного сомнамбулического состояния, похожего на кому, которое привело к тому, что позже у него возникали состояния меланхолического ступора. Маниакальное состояние почти систематически возникало после депрессивных периодов, которые иногда протекали по меланхолическому типу.

В подростковом возрасте гипоманиакальное состояние Бальзака в течение нескольких лет укреплялось и развивалось. Позже признания в глубокой печали и скорби были редки и появлялись лишь в некоторых письмах: «Лучше бы я никогда не родился!.. несчастье быть одним, несчастье быть в обществе, несчастье умереть, несчастье жить…» (письмо сестре, 1821) – или: «Некоторые существа рождаются, чтобы быть несчастными, я из их числа» (письмо мадам де Берни, 1821). К концу жизни, за четыре года до смерти, у Бальзака вновь возникает длительный период депрессии: «Я умру от усталости, умру от работы и тревоги, я чувствую это… Моя тоска неизлечима. Не хочу описывать Вам свое душевное состояние, оно ужасно. Я не знаю, что случится. Я на целые часы погружаюсь в воспоминания и остаюсь по-настоящему отупевшим. Понимаете ли Вы меня? Сомневаюсь, ибо нельзя понять бесконечность тоски, бесконечность сожалений и всего, что давит на меня. Работай, жалкий автор “Человеческой комедии"… плати за свои наслаждения, искупай свои безумства. Думаю, я не должен был родиться. Я понимаю, что добровольная смерть разрешит это состояние, если оно будет продолжаться. Я больше не борюсь. Я позволил себе погрузиться в неизлечимую медлительность скорби. Я не осознаю жизнь, я больше не верю в будущее. Я составил план, как мне уйти с этого света» (Balzac, 1847; цит. по: Jaennot, 1986, р. 232–233).

Относительно семейного характера заболевания можно отметить, что у отца писателя Бернара-Франсуа Бальзака наблюдались гипоманиакальные черты личности: «У него необычайная память и безудержная фантазия. Он от природы любит большие предприятия, химеры, нереалистичные мечты. Он склонен из скорых наблюдений выводить общие законы, он придумывает псевдоэксперименты, чудаковатые теории […] публикует различные политические статьи и научные брошюры. […] У него возникают идеи величия. Из “Балссы” он сделал себя “Бальзаком”, а потом “де Бальзаком”. […] Наконец, будучи восьмидесятилетним старцем, он был вынужден поспешно покинуть Вильпаризис накануне обвинения его соседской служанкой в том, что она от него забеременела» (Jeannot, 1986).

Сегодня, когда установлено, что у Бальзака была картина маниакально-депрессивного психоза, нам остается исследовать на примере его случая, каким образом факторы, вызывающие уязвимость по отношению к МДП, могут быть также факторами, способствующими креативности. Мы будет основываться на упомянутых ранее трех типах факторов: когнитивных, конативных и эмоциональных.

Когнитивные факторы

На наш взгляд, наибольший интерес представляют здесь такие когнитивные факторы, как внимание, память и ассоциации идей. Действительно, в маниакальных и гипоманиакальных состояниях способности внимания и памяти превосходят нормальный уровень. Маниакальный или гипоманикальный человек находится в состоянии выраженной активации и возбуждения, что делает его более восприимчивым к внешним стимулам и позволяет ему замечать детали, которые остаются невидимыми для других. Билли (Billie, 1947) рассказывает в биографии писателя, что когда Бальзак приехал на несколько дней на отдых к своим друзьям Карро в поместье Фрапель недалеко от Иссудена, «он интересовался жителями Иссудена и их нравами – так же, как и жителями и нравами Алансона, Фугереса, Тура и Ангулема, так как он всегда интересовался всем, что происходило вокруг него, схватывая глазами и ушами, если так можно выразиться, важные для него детали, которые потом переплавлялись в горниле его воображения в причудливые картины».

Что касается памяти, при маниакальных состояниях наблюдается гипермнезия, особенно визуальная. Уже в детстве у Бальзака была выдающаяся память. В феврале 1834 года он писал графине Маффеи: «Есть только одна вещь, которая дает мне почти счастливые часы; это повторное проживание в памяти определенных дней с удивительной верностью впечатлений, точностью памяти. Закрывая глаза, я оказываюсь там». Таким же образом высказываются персонажи его книг: «Моим единственным стремлением было видеть. Видеть – не значит знать», – говорит антиквар в «Шагреневой коже». «Мой взгляд как у Бога. Я проникаю взглядом в сердца. Ничто от меня не спрячется», – восклицает Гобсек.

Визуальная гипермнезия позволяла ему повторно в мельчайших деталях увидеть прошлые события и заново пережить их, вплоть до отождествления себя с действующими лицами. Бальзак даже задается вопросом, не может ли эта способность, доведенная до крайности, привести его к безумию. Вот что он пишет в начале «Фачино Кане»: «Моя наблюдательность позволяла мне жить жизнью того, на кого она была обращена, ибо наделяла меня способностью отождествлять с ним себя самого, так же как дервиш из "Тысячи и одной ночи" принимал образ и подобие тех, над кем произносил заклинания». Или: «Слушая этих людей, я приобщался к их жизни; я ощущал их лохмотья на своей спине; я сам шагал в их рваных башмаках; их желания, их потребности – все передавалось моей душе, или, вернее, я проникал душою в их душу. То был сон наяву… Отрешаться от своих привычек, в каком-то душевном опьянении преображаться в других людей, играть в эту игру по своей прихоти было моим единственным развлечением. Откуда у меня такой дар? Что это – ясновидение? Одно из тех свойств, злоупотребление которыми может привести к безумию? Я никогда не пытался определить источник этой способности; я обладаю ею и применяю ее – вот и все».

Наконец, при маниакальных и гипоманиакальных состояниях более часто встречаются ассоциации идей. Когда у Бальзака бывали гипоманиакальные эпизоды, возникало большое количество ассоциаций, которые, как и в случае с памятью, проявлялись в зрительной модальности в виде образов. Так, душа ассоциировалась с лицом, алчность или интеллект – со взглядом. Когда же гипомания Бальзака превращалась в выраженную манию, ассоциации идей теснились, становились спутанными и дезорганизованными (то, что называется бессвязностью мышления при маниакальном приступе), творческая продукция теряла связность. Эту бессвязность мышления можно найти в стиле Бальзака, она вызвала следующее замечание современного писателю литературного критика Сент-Бева: «Словарь Бальзака бессвязный, его слова бьют ключом и выскакивают как будто случайно» (Jeannot, 1986, р. 37). Лишь ценой многочисленных переделок и поправок, совершаемых в периоды успокоения, Бальзаку удавалось придать смысл тому, что он написал. Лихорадочная возбужденность Бальзака проявлялась также в его почерке, так что Теофиль Готье сказал: «Лист становился беспорядочным нагромождением ссылок, лабиринтом, был исчеркан линиями и знаками. Это было похоже на фейерверк, нарисованный ребенком» (цит. по: Jeannot, 1986, р. 42).

Конативные факторы

Важную роль играют также конативные факторы – такие как нонконформизм, мотивация и психотизм. Типичная маниакальная личность отличается нонконформизмом и экстравагантным внешним видом, что связано с расторможенностью, возникающей в результате освобождения от моральных и социальных ограничений. Нонконформизм Бальзака проявлялся в экстравагантности его одежды и в оформлении его многочисленных жилищ. Братья Гонкуры сообщают, что он носил «смешные жилеты, покупал на набережной Лепеллетье масонские шляпы с подкладкой из синего люстрина» (Jaennot, 1986, р. 31). Описание Ламартина подтверждает эти слова: «Он носил костюм, полностью лишенный элегантности, тесный для его громадного тела, неопрятный жилет, белье из грубой конопли, синие чулки, башмаки, продавливающие ковры; у него был вид школьника на каникулах, который вырос за год так, что на нем лопается одежда» (там же). Его мебель удивляла как своей эксцентричностью, так и изобилием белого цвета и яркостью (кресла и кровати обиты белым, диваны и подушки тоже белые). Но именно этот нонконформизм позволял Бальзаку опрокидывать условности, подвергать сомнениям, казалось бы, общепринятые вещи, короче говоря, быть креативным.

Что касается мотивации, то Бальзак был глубоко увлечен своим творчеством, что позволяло преодолевать законы конечности пространства и времени, реализовывать величественные замыслы. Здесь важно отметить, что идеи величия и потребность в освобождении от пространственно-временных ограничений являются неотъемлемой частью маниакальной симптоматики. У Бальзака было стремление, мечта, можно даже сказать, бредовая идея о выходе за пространственно-временные ограничения. Дух бальзаковских персонажей витает вне времени и пространства. Но Бальзак дарует самому себе, благодаря собственным трудам, силу сверхчеловека, находящегося за пределами реальности и заявляющего об этом (предисловие к «Шагреневой коже»): «Есть ли у гениев (и он явно говорит о себе самом) власть заставить вселенную войти в свой мозг, является ли их мозг талисманом, с помощью которого они отменяют законы времени и пространства?..» Также в «Шагреневой коже» антиквар выражается таким образом: «Тонкая способность представлять в себе вселенную, огромное наслаждение двигаться, не будучи связанным узами времени или путами пространства, наслаждение все объять, все увидеть, наклониться над краем света, чтобы вопрошать к другим сферам, чтобы слышать Бога!»

Благодаря своему творчеству Бальзак достигал состояния «чистого духа», неподвластного обычным материальным ограничениям времени и пространства. И если для художника это может быть существенной мотивацией, влияющей на его креативность, то для нас этого достаточно, чтобы задаться вопросом, не подходим ли мы здесь к границам бредовой организации.

Что касается психотизма, то, как мы уже сказали, маниакальное состояние включает в себя квазибредовые идеи величия. Описания Бальзака соответствуют этой клинической картине. Но идеи величия становились для Бальзака фактором креативности – в том смысле, что он их реализовывал в своих трудах, создав, как мы знаем, персонажей, свободных от пространственно-временных ограничений, или же творя под своим пером микрокосм, которым он правил. Творческий процесс, возможно, защищал его от психотической декомпенсации, т. е. от потери контактов с реальностью. Действительно, творческий процесс позволял Бальзаку создавать ограниченный воображаемый мир, в котором он мог жить и реализовывать свои фантазии. Труды Бальзака, также как и его бред, выполняли функцию реконструкции новой реальности. «Если бы его не призвало к себе искусство, не затерялся бы Бальзак безвозвратно в туннеле настоящего делирия? […] Художественное призвание Бальзака, возможно, спасло его от безумия. […] Для Бальзака спасительная роль искусства проявляется двояким образом. С одной стороны, подобно делирию, оно обеспечивает ему поддержку со стороны воображения, которое единственное может воссоздать потерянный мир и обеспечить освободительную проекцию его опасных фантазий. С другой стороны, канализируя примитивную силу оторванных от реальности инстанций и управляя ими в новом пространстве, он приближается к опасности делирия» (Jeannot, 1986).

Но важно также задаться вопросом, не поддерживались ли и даже не усиливались ли идеи величия процессом творчества вплоть до подталкивания творца к мегаломаниакальному делирию. В «Человеческой комедии» Бальзак создал целый живой мир, населенный 3000 персонажей – обычными людьми, придворными, принцами, – которые вновь появляются в каждом романе. Это монументальный труд, погружающий нас в новую вселенную, с которой мы постепенно сживаемся. Представлены все социальные классы, и каждый персонаж символизирует, часто карикатурным образом, отдельную категорию людей (банкира, нотариуса, врача и т. п.). Это рождение и становление целого общества. Бальзак сам входит в этот выдуманный мир, идентифицирует себя с персонажами, присваивает их себе и живет вместо них. Это его творения, и он до некоторый степени их хозяин. Умирая, Бальзак воскликнет в своей кровати: «Позовите Бианшона, он меня спасет, Бианшон». Бианшон – это врач, которого он сам создал и дал ему жизнь в своих творениях. Андре Моруа пишет (Maurois, 1965): «“Человеческая комедия” – это имитация Бога-Отца». Можно добавить: это абсолютная власть. В этом смысле красноречива следующая фраза Бальзака из «Шагреневой кожи»: «Что есть безумие, если не избыток воли и власти?» Для Бальзака границы между реальным миром и сотворенной им вселенной иногда бывают размыты. Творчество ставит его в положение всемогущества и подпитывает или даже порождает бредовую продукцию. В конце концов воображаемый мир Бальзака вторгается в реальность со своими фиктивными персонажами, к которым он обращается и которые живут рядом с ним.

В жизни Бальзак выглядел оторванным от реальности, экстравагантным, не способным оставаться на одном месте, со спутанным и почти дезорганизованным мышлением, но в то же время он мог крайне сосредоточенно проводить ночи за сочинением, сидя за рабочим столом, способный к удивительно ясному и усложненному мышлению. Можно задаться вопросом, не было ли у него радикальной инверсии, когда реальный мир заходит слишком далеко, а воображаемый мир становится реальным. Гений Бальзака состоял в том, что он в состоянии был придать столько жизненных красок своему воображаемому миру, что тот становился реальным не только для него, но и для других. Это заставило Андре Моруа сказать: «Эти мужчины и женщины, являющиеся плодом его воображения, живы для нас так же, и даже в большей степени, чем живые люди».

Эмоциональные факторы

В четвертой главе мы говорили о том, что выражение эмоций, связанных с личным опытом, может быть двигателем творческого процесса и что эмоции приводят человека в психическое состояние, благоприятное для креативности. Ранее проведенный анализ когнитивных и конативных факторов показал, каким образом гипомания Бальзака могла влиять на его творческий процесс. Мы можем добавить здесь, что гипоманиакальное расстройство сопровождается состоянием крайней радости, эйфории и возбуждения, которое для Бальзака было двигателем его творчества. Действительно, эти эмоции могут снимать торможение и раскрепощать интеллектуальные способности. С другой стороны, сам творческий процесс может вызывать состояние эйфории, экзальтации и возбуждения, которое подкрепляет и усиливает маниакальное настроение.

Рассмотрим теперь такие два аспекта эмоций, как валентность (радость/мания и печаль/депрессия) и уровень активации (интенсивность переживаемого эмоционального состояния). Адаман и Блейни (Adaman & Blaney, 1996) в своем исследовании, представленном в главе 4, пришли к выводу, что изменение эмоционального состояния, независимо от модальности (радость или печаль), благоприятствует креативности. В случае Бальзака это кажется верным для эмоций положительной валентности – таких, как радость и эйфория, – но совсем не верно для депрессии, которая вызывала у писателя общее угнетение когнитивных способностей, мешая творить и сочинять. Это наблюдение характерно также для таких авторов, как Фридрих Ницше или Эдмон Ростан, у которых, по-видимому, был маниакально-депрессивный психоз: интенсивная литературная деятельность во время маниакальных эпизодов сменялась у них совершенно бесплодными фазами меланхолии. Кроме этого, Адаман и Блейни (Adaman & Blaney, 1996) выдвинули гипотезу, что творческие личности пытаются понизить высокий и дискомфортный уровень активации, занимаясь созидательной деятельностью; исследование случая Бальзака показывает, что гипоманиакальное состояние вызывает повышенный уровень активации. Важным в творческом процессе кажется не столько попытка снизить уровень активации, сколько характер влияния самого высокого уровня активации, приводящего к гиперактивации, которая у Бальзака усиливала внимание, память и ассоциативные процессы, т. е. те способности, которые здесь описывались как когнитивные факторы.

Нельзя завершить исследование этого случая, не сказав о средовых факторах, которые могли сыграть свою роль в депрессии Бальзака и в формировании его реактивных защит. Имеются в виду маниакальная защита и защита, основанная на творческом процессе, которые защищали Бальзака от тревоги, связанной с депрессивной опустошенностью.

Прежде всего в возникновении меланхолического состояния у Бальзака сыграла роль его безответная любовь к матери Анне-Лауре Бальзак, которая осыпала нежностями его сводного брата Анри, рожденного от внебрачной связи с Жаном де Маргоном, когда Оноре было восемь лет, и которая игнорировала Оноре на протяжении всего детства вплоть до подросткового возраста. Эта рана была глубоко скрыта, и увидеть связанные с ней страдания можно только в нескольких письмах матери, исполненных ненависти. Позже под действием стрессовых и дестабилизирующих факторов среды у Бальзака возникали маниакальные приступы и несколько депрессивных фаз. Каждый раз, когда Бальзак проходил в жизни через период финансового кризиса, он ускользал в маниакальный приступ с фантазиями могущества, мечтами о богатстве и выспренними идеями.

Случай Дж. Ф. Нэша

«Спустя некоторое время после того, как я был госпитализирован […], я наконец отказался от своих призрачных гипотез и стал вновь рассматривать себя как человеческое существо, созданное по традиционному образцу».

Джон Нэш. «Нобелевская автобиография». 1995

Математик Джон Форбс Нэш родился в 1928 году в Виржинии. Ему едва исполнился 21 год, когда он сформулировал в своей диссертации теорию игр и сотрудничества, которая совершила революцию в экономическом мире. В 1958 году, накануне его первого эпизода шизофренического делирия, журнал «Форчун», оценивая его вклад в теорию игр и алгебраическую геометрию, увидел в этом молодом профессоре Массачусетского технологического института (MIT[23]), которому только что исполнилось 30 лет, наиболее блестящего представителя молодого поколения разносторонних математиков, способных работать и в чистой, и в прикладной математике (G. W. Boehm & Juillet 1958, p. 127).

В течение последовавших тридцати лет он страдал тяжелой параноидальной шизофренией с галлюцинациями и бредом, связанным прежде всего с нумерологией. Между двумя госпитализациями в психиатрическую клинику он гулял как лунатик по студенческому городку Принстона. Так продолжалось до 1980 года, когда он постепенно стал просыпаться, обрел свои мыслительные способности и в 1994 году получил Нобелевскую премию по экономике. Назар (Nasar, 2001) так заканчивает свое предисловие к книге о Джоне Нэше: «Такова история Джона Форбса Нэша. История о тайне человеческого разума, разворачивающаяся в трех актах: гениальность, безумие, пробуждение».

Мы добавим к этому попытку выделить в случае Джона Нэша когнитивные, конативные и эмоциональные факторы, которые могли быть одновременно факторами креативности и факторами уязвимости для шизофрении.

Когнитивные факторы

При исследовании этого случая мы находим те же благоприятные для креативности когнитивные факторы, о которых мы говорили в связи с Оноре де Бальзаком, а именно высокий уровень развития процессов внимания, памяти и ассоциирования идей. «Гений Нэша был той таинственной разновидности, которую обычно связывают с музыкой или искусством, а не с самой древней из наук. Он отличался не только тем, что его разум работал быстрее, память была более сильной и способность к концентрации более мощной: вспышки его интуиции не были рациональными. Как и другие великие математики-интуитивисты – Георг Фридрих Бернхард Риман, Жюль Анри Пуанкаре, Сриниваса Рамануджан, – Нэш исходил из видения, которому он не без труда и намного позже находил формальные доказательства. Но даже когда он пытался объяснить некоторые свои удивительные результаты, путь, по которому он шел, оставался тайной для тех, кто пытался следовать за его мышлением (Nasar, 2001)».

Эта аналогия между музыкой и мышлением кажется тем более уместной, что Нэш думал и разрабатывал свои теории, гуляя по улице и насвистывая Баха. Математическое мышление Нэша как бы отправлялось в путь, следуя движению, ритму, тональности, гармонии и эстетическим эмоциям, заложенным в музыке.

Анри Пуанкаре даже писал в своей книге «Наука и метод» в 1908 году: «Удивительно видеть эмоции в математических доказательствах, которые, казалось бы, могут быть интересны только уму. Нельзя забывать о чувстве математической красоты, гармонии чисел и форм, геометрической элегантности. Это настоящее эстетическое чувство, знакомое всем настоящим математикам. Здесь и находятся эмоции».

Способность к ассоциированию занимает здесь, по-видимому, первостепенное место, будь то ассоциации между такими очевидно разными областями, как математика и музыка, или же применение математики в сфере экономики, или же выстраивание цепочки самих математических идей. Анри Пуанкаре (Poincaré, 1908) подчеркивал важность способности к ассоциированию для математики:

«Математическое доказательство – это не просто сочетание силлогизмов […] порядок, в котором располагаются элементы, намного более важен, чем сами элементы. Если у меня есть интуитивное чувство этого порядка – так, чтобы одним взглядом можно было охватить весь ансамбль умозаключений, мне не надо больше бояться, что я забуду какой-нибудь из элементов, каждый из них сам попадет в отведенное для него место, и моей памяти для этого не надо будет прилагать никаких усилий. […] Заслуживают изучения те математические факты […] которые открывают нам неожиданное родство с другими фактами, давно известными, но ошибочно рассматриваемыми в отрыве друг от друга. Среди выбранных комбинаций наиболее плодотворными часто бывают те, которые состоят из элементов, заимствованных из очень далеких областей; я не хочу сказать, что для открытия достаточно сблизить как можно более отдаленные объекты. […] Полезные комбинации оказываются самыми красивыми, я имею в виду, что они способны в наибольшей степени вызвать то особое чувство, которое знают все математики, но которое абсолютно не знакомо профанам, так что эти рассуждения часто вызывают у них улыбку».

Креативность в математике, по мнению Пуанкаре, основывается на ассоциации идей, которые объединяются в плодотворные комбинации, но их порядок определяется интуицией. Известно, что интуиция связана с предпочитаемым модусом мышления; это приводит нас к исследованию второй сферы – а именно конативных факторов.

Конативные факторы

Джон Нэш привлекал внимание своей эксцентричностью и нонконформизмом, которые проявлялись и в манере одеваться, и в отвержении им условностей и принятых идей. Он носил полупрозрачные рубашки из дакрона без нижнего белья:

«Это был высокомерный и крайне эксцентричный красавец. […] Никто не был более упрямым, презрительным по отношению к властям и стремящимся к независимости, чем он» (Nasar, 2001).

«Моя фамилия Нэш с большой буквы! – восклицала вся его личность. […] Нэш заявлял: “В MIT в наше время можно найти лишь несколько гениев. Это, естественно, я и Норберт Винер. Даже Норберт, возможно, больше не гений, но есть указания на то, что он им когда-то был”» (беседа с Флатто).

В другой беседе с М. Леггом выяснилось, что он собирался сделать вклад в банк спермы гениев, который был создан в Калифорнии.

Хотя Джон Нэш очень хорошо осознавал свое интеллектуальное превосходство, он также жаждал признания, и это был один из двигателей его работ и публикаций. Так, для получения медали Филдса (самой высокой награды, которую раз в четыре года вручают математику моложе сорока лет) и приза Бехера (престижной награды, сопоставимой с медалью Филдса) он был готов на все, включая подачу одной статьи одновременно в два математических журнала, чтобы гарантировать ее публикацию, что противоречит деонтологическим правилам. Хорошо понятны его горечь и глубокое смятение, когда в 1958 году ему не вручили медаль Филдса (четыре года спустя, будучи в глубокой шизофренической декомпенсации, он не мог больше быть кандидатом), и также хорошо понятно, что для него могло значить получение Нобелевской премии. «Быть коронованным медалью Филдса», как писал Джон Нэш в своей нобелевской автобиографии (Nash, 1995), было, возможно, главной внешней мотивацией. Действительно, если оставить в стороне общественное признание, медаль Филдса была наилучшим основанием для того, чтобы претендовать, будучи еще молодым математиком, на университетскую кафедру и получать исследовательские контракты и хорошую зарплату.

Что касается психотизма, то черты шизоидной личности проявлялись у Джона Нэша еще в годы, предшествующие возникновению шизофрении. Существенным диагностическим признаком шизоидной личности, согласно классификации DSM-IV[24], является «общая отстраненность от социальных связей и ограниченная вариативность эмоциональной экспрессии при контактах с другими людьми. Расстройство возникает в начале взрослого периода и отличается от шизотипической личности отсутствием когнитивных и перцептивных искажений (а именно отсутствием телесных иллюзий)» (р. 749 и 752).

Согласно DSM-IV, «у шизоидов часто наблюдается сдержанность аффектов, они кажутся холодными и отстраненными». В беседах коллеги Нэша сходятся на одном и том же описании: он был лишенным эмоций, отчужденным, сдержанным, высокомерным, изолированным, странным и неудобным в общении. Все это соответствует следующему описанию из DSM-IV (p. 749 и 750): «Шизоиды предпочитают проводить время в одиночестве, а не с другими людьми. Будучи отшельниками, они часто находятся в социальной изоляции и почти всегда предпочитают времяпровождение или виды деятельности, связанные с одиночеством, не включающие взаимодействий с другими. Они предпочитают механические или абстрактные задачи – такие, как математические игры».

Среди диагностических критериев DSM-IV находим также: «Они могут игнорировать нормальные нюансы управления социальными взаимодействиями и часто не реагируют адаптивным образом на социальные сигналы, из-за чего кажутся неуклюжими, неестественными и эгоцентричными. Часто внешне они выглядят бесстрашными, лишенными эмоциональных реакций и редко реагируют на жесты и мимику, такие, как улыбки и приветствия» (р. 750). Этот критерий соответствует рассказу о Джоне Нэше профессора математики Юргена Мозера (21 марта 1996 года): «Простое машинальное приветствие при встрече с ним в коридоре могло стоить вам негодующего вопроса: “Почему Вы со мной здороваетесь?”».

Первые признаки шизофрении стали появляться у него постепенно и незаметно (бредовые идеи, слуховые и зрительные галлюцинации), когда Джону Нэшу было 30 лет и его жизнь казалась успешной как в эмоциональном плане (он женился на студентке физического факультета, которая перед ним преклонялась), так и в профессиональном (начало блестящей университетской карьеры).

Несмотря на очевидную социально-аффективную адаптацию Нэша, на протяжении 1958 года стали заметны некоторые стрессовые и дестабилизирующие факторы среды. Он был крайне озабочен своим профессиональным будущим, так как не занимал постоянной профессорской должности в Кембридже (он не был включен в штат) и думал, не стоит ли ему gthtqnb в Гарвард или в университет Чикаго. Он был также глубоко разочарован тем, что не получил за свои математические работы медали Филдса, которая в августе 1958 года была присуждена другому, хотя он и был в списке кандидатов.

Кроме того, его финансовые дела оказались в то время в упадке, и даже если потерянная сумма и не была огромной, это его сильно волновало (письмо Нэша к матери от 15 октября 1958 года). В 1958 году он также испытывал влечение к блестящему математику Полу Коэну – среди коллег ходили слухи, что Нэш был в него влюблен (беседа с Гарсиа от 27 мая 1997 года). «Пол Коэн был польщен, если не очарован интересом Нэша, но, тем не менее, ему доставляло большое удовольствие принижать его интеллектуально, подчеркивая разрыв между его грандиозными претензиями и реальностью. Его критика Нэша доходила до озлобленности» (Nasar, 2001). Многие приписывали декомпенсацию Нэша его безответной любви к Полу Коэну, так же, как и интенсивному интеллектуальному соперничеству с этим молодым человеком (беседа с Ф. Браудером от 10 ноября 1995 года). Наконец, в том же году жена Нэша Алисия забеременела. Хотя Нэш и казался чрезвычайно довольным, это, несомненно, явилось стрессовым фактором, который, в совокупности с другими факторами, мог привести к состоянию психоаффективного неравновесия.

Во время первого эпизода шизофрении мышление Нэша было заполонено цифрами, превратившимися в его бреде в закодированный язык, который только он один мог расшифровать – подобно тому, как Бальзак был заполонен своими персонажами. Как будто созданные Бальзаком и Нэшем вселенные (у одного населенные персонажами, у другого – цифрами), обычно выполнявшие функцию защиты (защиты от тревоги депрессивной опустошенности у Бальзака, защиты от тревоги, связанной с межличностными отношениями, у Нэша), вторглись в их жизнь настолько, что столкнули их в безумие, заставили потерять разум и связность мышления. На самом деле разум и связность мышления оставались, но они следовали личной внутренней логике и были оторваны от реальности до такой степени, что становились непонятными окружающим.

Итак, Нэш примерно на тридцать лет забросил математику и говорил только о нумерологии и религиозных пророчествах, считая себя мессией. Луи Сасс, психолог из университета Ратгерс, говорит, что это «не бегство от разума, не сужение, а расширение самосознания, отчуждение не от разума, а от эмоций, инстинктов и воли». Действительно, в начале заболевания у Нэша было «обострено осознание самого себя, он находился в состоянии бессонницы, возбуждения, постоянной тревоги. Он начал верить в то, что числа, которые он видел, например, номер телефона, обладали скрытым смыслом, который только он один мог расшифровать. Эти знаки настолько овладели им, что изгнали из сознания его обычные мысли и дела. […] Склонность к шизофрении, возможно, была неотъемлемой частью мышления Нэша как математика, но, однажды возникнув, болезнь свела к нулю его способность к творческой работе. Его видения, еще недавно яркие, становились все более невразумительными, противоречивыми и полными сугубо личного смысла, понятного только одному ему. Его давнее желание, чтобы вселенная была рациональной, стало карикатурным, превратилось в непоколебимое убеждение, что все имеет смысл, все разумно, ничто не происходит случайно или в результате совпадений» (Nasar, 2001, р. 22).

После долгого периода тяжелой шизофрении, который, напомним, длился тридцать лет, Нэш постепенно стал приходить в себя. В частности, под влиянием стабилизирующего лечения нейролептиками его способность к мышлению и творчеству восстановилась. Его жена Алисия Нэш написала в 1994 году: «Как вы знаете, он был болен, но сейчас он чувствует себя очень хорошо. Это нельзя объяснить одной или несколькими конкретными причинами. Это просто результат спокойной жизни» (Nasar, 2001, р. 417). На самом деле бредовые идеи и галлюцинации не исчезли полностью, но он научился с ними жить и, главное, понимать, что они относятся к воображаемому миру. Именно эта рациональная логика, которая характерна для творческого процесса создания математических теорий, позволила ему в решающий момент жизни осознать, что преследовавшие его зрительные галлюцинации не относятся к реальности. Это очень хорошо показано в фильме Рона Ховарда «Игры разума», где Джон Нэш однажды внезапно понимает, что девочка, регулярно переходящая ему дорогу, является плодом его воображения, потому что, несмотря на прошедшие с ее первого появления годы, она не выросла и не состарилась.

Эмоциональные факторы

У Джона Нэша было особое отношение к эмоциям, что, возможно, оказалось фактором, способствующим креативности, и одновременно фактором, определяющим его уязвимость для шизофрении. Он анализировал свои и чужие эмоции рациональным способом, рассматривая их как математические сущности, которые можно поместить в формулу и встроить в логическую цепочку механизма, легко разложимого на составные части. Его увлекала «идея гиперрационального экзотического существа, которое научилось бы отбрасывать любые эмоции» (Дж. Нэш, лекция в Мадриде 28 августа 1996 года). Он был «одержим рациональностью и пытался принимать все жизненные решения – сесть ли в этот лифт или дождаться другого, в какой банк положить деньги, вступить ли в должность, жениться ли, – подсчитывая выгоды и неудобства с помощью математических алгоритмов, лишенных каких бы то ни было эмоций. […] В своей диссертации, тонкой брошюре из 27 страниц, написанной в 21 год, Нэш разработал теорию игр, в которой есть возможность взаимной выгоды. […] Его находка состояла в том, что он понял, что партия будет выиграна, если каждый игрок будет независимым образом определять наилучшую реакцию в ответ на наилучшие стратегии других игроков» (Nasar, 2001). Приложив эту теорию игр к экономике, Джон Нэш разработал стратегию, основанную на поведении индивида, а не группы, и прежде всего на логике чувств и реакций индивида. Творческая идея, принесшая ему Нобелевскую премию, состояла в переносе анализа собственных эмоций на анализ поведения и мотивации, следующих личным интересам и логике каждого человека, участвующего в переговорах.

Но можно также задаться вопросом, не был связан ли у Нэша этот способ анализа эмоций и их канализации со страхом эмоций – страхом, которым он не мог больше управлять и который его поглотил. Эта гипотеза тем более правдоподобна, что у него были приступы непредсказуемой ярости, подобные встречающимся у больных шизофренией, создававшие расхождение между образом, в котором он хотел себя представлять – образом компьютера, лишенного аффектов и находящегося под контролем, – и реальностью. В книге «Динамика творения» английский психиатр Энтони Сторр утверждает, что «личность, боящаяся любви почти так же, как ненависти, может обратиться к творческой деятельности не только из-за желания получить эстетическое удовлетворение или реализовать свой талант, но и чтобы бороться с тревогой, вызванной конфликтом потребностей в отстранении от других и в человеческом контакте» (Storr, 1972). Рассматриваемая под этим углом, теория игр Нэша до некоторой степени раскрывает защитный механизм, позволявший ему моделировать и, следовательно, контролировать эмоции, реакции и мотивацию людей в ситуации переговоров, при понимании того, что такая ситуация встречается во многих сферах общения. Энтони Сторр продолжает: «Некоторые творческие личности […] с преобладающим шизоидным или депрессивным темпераментом […] используют свои способности защитным образом. Если творческая работа защищает человека от психической болезни, не удивительно, что он жадно хватается за нее. […] Большинству людей в основном хватает имеющихся у них взаимодействий с другими людьми для придания смысла жизни. Творческая деятельность позволяет им лучше себя выразить […] эта деятельность протекает в уединении […] но способность к творчеству и ее продукты в целом рассматриваются нашим обществом как обладающие определенной ценностью» (там же, р. 47–48, 50).

Предыдущая 24 25 26 27 28 29 30 31 323334 35 36 37 38 39 Следующая