Старые принципы и сомнения А можно ли просидеть с пациентом всю сессию, обнимая его? Еще недавно каждый психоаналитик, который бы задал такой вопрос, вызвал бы в лучшем случае вежливое недо- умение: «Можно, только это будет уже не психоанализ, где принцип нейтральности еще никто не отменял!» Но меняются времена (о нравах упоминать не будем — это не имеет отно- шение к нашей профессии), и меняются правила. Работа с острой и массовой психической травмой поста- вила под сомнение ряд терапевтических принципов. Впервые этот вопрос возник у израильских психоаналитиков после убийства премьер-министра и признанного вождя нации Исаака Рабина (07.11.1995), а затем у американских кол- лег — после террористической атаки (11.09.2001), которые стали для обоих народов общенациональными трагедиями и никого не оставили интактным. Именно в этот период нача- лось обсуждение: а уместно ли аналитикам, для которых это было такой же трагедией, а для некоторых (при атаке на «не- боскребы-близнецы») — повлекло личные утраты, лицемерно умалчивая о собственных переживаниях, демонстрировать пациентам ложную нейтральность, избегая даже намека на самораскрытие? Не является ли «принятие роли всемогущих родителей» в подобных ситуациях в гораздо большей степени проявлением обычной человеческой неискренности, нежели склонности следовать традиционным правилам? Не будет ли честнее по отношению и к себе, и к нашим пациентам прояв- лять понимание и сочувствие, а также раскрывать информа- цию о себе и позволять физический контакт с пациентом в форме прикосновений и даже раскрытия объятий для рыдаю- щего, а возможно — и совместного оплакивания общих утрат? Эти дискуссии пока ничем не завершились. У меня также нет Часть 1 определенного мнения на этот счет. И хотя применительно к этому обсуждению мной уже дважды упоминался тезис об «эластичности психоаналитических техник», применять та- кие варианты на практике мне пока не приходилось. Однако мне известны хорошие специалисты, которые действуют в таких ситуациях более решительно и без какого-либо ущерба для своего психоаналитического кредо готовы раскрыть объ- ятия своим пациентам (естественно — лишь для оплакивания их утрат). И у меня нет никаких оснований для осуждения такой практики, если, конечно, она не сексуализируется (а в известных мне случаях этого не было). Тем не менее в результате этих сомнений и переосмысле- ния этих идей и моя практика постепенно модифицируется. На это могут быть и иные причины: под влиянием возраста моя эмоциональность явно становится более тонкой, а с на- коплением опыта — появляется больше терапевтической сме- лости. Если ранее, испытывая искреннее сочувствие к паци- енту, мне удавалось относительно легко контролировать свои эмоции, сейчас я в ряде случаев не нахожу целесообразным их скрывать, и эффект бывает неожиданным. Приведу пример. Моя пациентка на протяжении десятков сессий рассказывает о своей жестокой матери (явный психологический садизм, который длится уже 37 лет — они живут вместе). Но весь ее рассказ — это как бы взгляд со стороны — совершенно без- эмоциональный и однотонный, никакой разрядки и никакого выхода (безусловно, имеющихся у пациентки) аффективных переживаний, без чего терапия, как правило, неэффективна. В процессе одной из сессий, когда пациентка в очередной раз монотонно возвращается к ситуациям раннего («забитого» и бесконечно униженного) детства, я чувствую, что даже у меня наворачиваются слезы, о чем, повинуясь, скорее, интуиции, сообщаю пациентке: «Даже я плачу от жалости к этой бедной Трудности и типичные ошибки начала терапии 63 девочке. Почему вы никогда не плачете? Вам совсем ее не жаль?» И только после этого признания пациентка впервые смогла оплакать свое неизбывное горе. Иногда, если пациент боится или демонстрирует неспо- собность проявлять эмоции, ему можно показать, что это нормально и безопасно. Авторитет Авторитет и известность терапевта, как отмечал еще К. И. Платонов, являются самостоятельными терапевтиче- скими факторами. Поэтому естественно, что некоторым специа листам хотелось бы, чтобы их пациенты исходно признавали их авторитет, и они нередко предпринимают «особые» усилия по популяризации собственной личности. В современных условиях в качестве самого «верного» сред- ства достижения популярности рассматривается телевидение, где в последние годы наблюдается определенная мода на «мнение психотерапевта», и те, у кого есть такая возможность, пытаются это использовать. В этих же целях некоторыми спе- циалистами (и даже — неспециалистами) распространяются слухи, что они — и есть самые лучшие1. Этой же цели служат вывешиваемые в приемном кабинете многочисленные дипло- мы и сертификаты, которых у каждого терапевта наберется несколько десятков2. 1 Некоторые не удовлетворяются слухами. Питерские специалисты хорошо помнят, как лет 5–6 назад на протяжении ряда месяцев в рекламном модуле еженедельного издания телевизионных программ постоянно присутствовал адрес и телефон «самого лучшего психоаналитика Петербурга» — некой Алины, которую в профессиональном сообществе вообще никто не знал. Известными и самыми лучшими терапевты, конечно же, становятся не в результате рекламы, регулярного участия в телешоу или активной общественной деятельности. 2 В общем-то, это становится общепринятым. Недавно в одной парикмахерской с расстояния в несколько метров прочитал: «Сертификат Международного кон- курса на звание мастера “Золотые руки” выдан… (такому-то)». Золотая с тис- нением печать, подписи и т. д. Подойдя поближе, под надписью «Сертификат » Часть 1 К таким вариантам самопрезентации и утверждения, конечно же, нужно относиться с пониманием, и они вряд ли заслуживают осуждения. Тем не менее уместно напомнить, что чем меньше пациент знает о терапевте, тем больше он будет проецировать на него в переносе, и — соответствен- но — при иной ситуации перенос будет исходно осложненным или затрудненным. Долгие годы ничто так не осложняло мои отношения с пациентами, как особый статус руководителя Института, в который они обращались, и иногда на протяже- нии десятков сессий пациенты говорили не со мной, а с некой властной фигурой; но затем мне удалось выработать свой способ ухода от этого внешнего (для терапии) имиджа. Тем не менее следует признать, что всегда есть пациенты, которые соглашаются работать только с самым «главным» (в их представлениях — «самым лучшим», что, конечно же, далеко не всегда соответствует действительности: главный и лучший — это разные категории). Другие во что бы то ни стало стремятся попасть на прием к самому известному (или, как сейчас говорят, «раскрученному») и затем (или даже в процессе терапии) с удовольствием рассказывают об этом своим друзьям и коллегам, что, безусловно, осложняет те- рапию1. Третья категория пациентов, наоборот, с некоторой опаской относится к терапевтам, которые часто «мелькают» на экране телевизора, отчасти справедливо видя в этом некие увидел набранное чрезвычайно мелким шрифтом — «участника отборочного тура». Безусловно, что терапевты вряд ли будут действовать подобным образом, но определенная селекция сертификатов участия должна быть. 1 Требование конфиденциальности в отношении материала сессий относится не только к терапевту, но и к пациенту, и он должен быть об этом исходно — или по прецеденту — уведомлен, так как если сессии обсуждаются с кем-либо еще, перенос может принимать характер диссоциированного или множественного, или неустойчивого, но во всех случаях — осложненного. В равной степени это относится и к дискуссионному положению о работе с двумя терапевтами одновременно, где этика психоанализа предполагает один вариант решения, а методология — другой. |