 ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал Игровые автоматы с быстрым выводом Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.
| ПРО МОЮ ПОДРУГУ И НЕМНОЖКО ПРО МЕНЯ
О ЧЁМ ДУМАЕТ МОЯ ГОЛОВА Рассказы Люси Синицыной, ученицы третьего класса
Рисунки Е. Попковой Предисловие Л. Яхнина РАССКАЗЫ
ПРО МОЮ ПОДРУГУ И НЕМНОЖКО ПРО МЕНЯ
Двор у нас был большой. В нашем дворе гуляло много всяких детей — и мальчишек и девчонок. Но больше всех я любила Люську. Она была моей подругой. Мы с ней жили в соседних квартирах, а в школе сидели за одной партой. У моей подруги Люськи были прямые жёлтые волосы. А глаза у неё были!.. Вы, наверное, не поверите, какие у неё были глаза. Один глаз зелёный, как трава. А другой — совсем жёлтый, с коричневыми пятнышками! А у меня глаза были какие-то серые. Ну, просто серые, и всё. Совсем неинтересные глаза! И волосы у меня были дурацкие — кудрявые и короткие. И огромные веснушки на носу. И вообще всё у Люськи было лучше, чем у меня. Вот только ростом я была выше. Я ужасно этим гордилась. Мне очень нравилось, когда нас во дворе звали «Люська большая» и «Люська маленькая». И вдруг Люська выросла. И стало непонятно, кто из нас большая, а кто маленькая. А потом она выросла ещё на полголовы. Ну, это было уже слишком! Я на неё обиделась, и мы перестали гулять вместе во дворе. В школе я не смотрела в её сторону, а она не смотрела в мою, и все очень удивлялись и говорили: «Между Люськами чёрная кошка пробежала», и приставали к нам, почему мы поссорились. После школы я теперь не выходила во двор. Мне там нечего было делать.
Я слонялась по дому и не находила себе места. Чтобы не было так скучно, я украдкой, из-за занавески, смотрела, как Люська играет в лапту с Павликом, Петькой и братьями Кармановыми. За обедом и за ужином я теперь просила добавки. Давилась, а всё съедала… Каждый день я прижималась затылком к стене и отмечала на ней красным карандашом свой рост. Но странное дело! Выходило, что я не только не расту, но даже, наоборот, уменьшилась почти на два миллиметра! А потом настало лето, и я поехала в пионерский лагерь. В лагере я всё время вспоминала Люську и скучала по ней. И я написала ей письмо.
Здравствуй, Люся! Как ты поживаешь? Я поживаю хорошо. У нас в лагере очень весело. У нас рядом течёт речка Воря. В ней вода голубая-голубая! А на берегу есть ракушки. Я нашла для тебя очень красивую ракушку. Она кругленькая и с полосками. Наверное, она тебе пригодится. Люсь, если хочешь, давай дружить снова. Пусть тебя теперь называют большой, а меня маленькой. Я всё равно согласна. Напиши мне, пожалуйста, ответ. С пионерским приветом! Люся Синицына
Я целую неделю ждала ответа. Я всё думала: а вдруг она мне не напишет! Вдруг она больше никогда не захочет со мной дружить!.. И когда от Люськи наконец пришло письмо, я так обрадовалась, что у меня даже руки немножечко дрожали. В письме было написано вот что:
Здравствуй, Люся! Спасибо, я поживаю хорошо. Вчера мне мама купила замечательные тапочки с белым кантиком. Ещё у меня есть новый большой мяч, прямо закачаешься! Скорее приезжай, а то Павлик с Петькой такие дураки, с ними неинтересно! Ракушку ты смотри не потеряй. С пионерским салютом! Люся Косицына
В этот день я до вечера таскала с собой голубой Люськин конвертик. Я всем рассказывала, какая у меня есть в Москве замечательная подруга Люська. А когда я возвращалась из лагеря, Люська вместе с моими родителями встречала меня на вокзале. Мы с ней бросились обниматься… И тут оказалось, что я переросла Люську на целую голову.
«СЕКРЕТИКИ»
Вы умеете делать «секретики»? Если не умеете, я вас научу. Возьмите чистое стёклышко и выройте в земле ямку. Положите в ямку фантик, а на фантик — всё, что у вас есть красивого. Можно класть камень, осколок тарелки, бусину, птичье пёрышко, шарик (можно стеклянный, можно металлический). Можно жёлудь или шапочку от жёлудя. Можно разноцветный лоскуток. Можно цветок, листик, а можно даже просто траву. Можно настоящую конфету. Можно бузину, сухого жука. Можно даже ластик, если он красивый. Да, можно ещё пуговицу, если она блестящая. Ну вот. Положили? А теперь прикройте всё это стёклышком и засыпьте землёй. А потом потихоньку пальцем расчищайте от земли и смотрите в дырочку… Знаете, как красиво будет! Я сделала «секретик», запомнила место и ушла. Назавтра моего «секретика» не стало. Кто-то его вырыл. Какой-то хулиган. Я сделала «секретик» в другом месте. И опять его вырыли! Тогда я решила выследить, кто этим делом занимается… И конечно же этим человеком оказался Павлик Иванов, кто же ещё?! Тогда я снова сделала «секретик» и положила в него записку:
«Павлик Иванов, ты дурак и хулиган».
Через час записки не стало. Павлик не смотрел мне в глаза. — Ну как, прочёл? — спросила я у Павлика. — Ничего я не читал, — сказал Павлик. — Сама ты дура.
СОЧИНЕНИЕ
Однажды нам велели написать в классе сочинение на тему «Я помогаю маме». Я взяла ручку и стала писать:
«Я всегда помогаю маме. Я подметаю пол и мою посуду. Иногда я стираю носовые платки».
Больше я не знала, что писать. Я посмотрела на Люську. Она так и строчила в тетрадке. Тут я вспомнила, что один раз постирала свои чулки, и написала:
«Ещё я стираю чулки и носки».
Больше я уж совсем не знала, что писать. Но нельзя же сдавать такое короткое сочинение! Тогда я написала:
«Ещё я стираю майки, рубашки и трусы».
Я посмотрела вокруг. Все писали и писали. Интересно, о чём они пишут? Можно подумать, что они с утра до ночи помогают маме! А урок всё не кончался. И мне пришлось продолжать:
«Ещё я стираю платья, своё и мамино, салфетки и покрывало».
А урок всё не кончался и не кончался. И я написала:
«А ещё я люблю стирать занавески и скатерти».
И тут наконец зазвенел звонок! …Мне поставили «пять». Учительница читала моё сочинение вслух. Она сказала, что моё сочинение ей понравилось больше всех. И что она прочтёт его на родительском собрании. Я очень просила маму не ходить на родительское собрание. Я сказала, что у меня болит горло. Но мама велела папе дать мне горячего молока с мёдом и ушла в школу. Наутро за завтраком состоялся такой разговор. Мама. А ты знаешь, Сёма, оказывается, наша дочь замечательно пишет сочинения! Папа. Меня это не удивляет. Сочинять она всегда умела здорово. Мама. Нет, в самом деле! Я не шучу! Вера Евстигнеевна её хвалит. Её очень порадовало, что наша дочь любит стирать занавески и скатерти. Папа. Что-о?! Мама. Правда, Сёма, это прекрасно? — Обращаясь ко мне: — Почему же ты мне раньше никогда в этом не признавалась? — А я стеснялась, — сказала я. — Я думала, ты мне не разрешишь. — Ну что ты! — сказала мама. — Не стесняйся, пожалуйста! Сегодня же постирай наши занавески. Вот хорошо, что мне не придётся тащить их в прачечную! Я вытаращила глаза. Занавески были огромные. Десять раз я могла в них завернуться! Но отступать было поздно. Я мылила занавески по кусочкам. Пока я намыливала один кусочек, другой совсем размыливался. Я просто измучилась с этими кусочками! Потом я по кусочкам полоскала занавески в ванной. Когда я кончала выжимать один кусочек, в него снова заливалась вода из соседних кусочков. Потом я залезла на табуретку и стала вешать занавески на верёвку. Ну, это было хуже всего! Пока я натягивала на верёвку один кусок занавески, другой сваливался на пол. И в конце концов вся занавеска упала на пол, а я упала на неё с табуретки. Я стала совсем мокрая — хоть выжимай! Занавеску пришлось снова тащить в ванную. Зато пол на кухне заблестел как новенький. Целый день из занавесок лилась вода. Я поставила под занавески все кастрюли и сковородки, какие у нас были. Потом поставила на пол чайник, три бутылки и все чашки с блюдцами. Но вода всё равно заливала кухню. Как ни странно, мама осталась довольна. — Ты замечательно выстирала занавески! — сказала мама, расхаживая по кухне в галошах. — Я и не знала, что ты такая способная! Завтра ты будешь стирать скатерть…
СТРАННЫЙ МАЛЬЧИК
Павлик с Петькой всегда спорят. Прямо смех на них смотреть! Вчера Павлик спрашивает у Петьки: — Смотрел «Кавказскую пленницу»? — Смотрел, — отвечает Петька, а сам уже насторожился. — А правда, — говорит тогда Павлик, — Никулин самый лучший в мире киноактёр? — Ничего подобного! — говорит Петька. — Не Никулин, а Моргунов! — Ещё чего! — начал злиться Павлик. — Твой Моргунов толстый, как бочка! — Ну и что?! — закричал Петька. — А зато твой Никулин тощий, как скелет! — Это Никулин скелет?! — заорал Павлик. — Я тебе покажу сейчас, какой Никулин скелет! И он уже полез с кулаками на Петьку, но тут произошло одно странное событие. Из шестого подъезда выскочил какой-то длинный белобрысый мальчишка и направился к нам. Подошёл, посмотрел на нас и вдруг ни с того ни с сего говорит: — Здравствуйте. Мы, конечно, удивились. Подумаешь, вежливый нашёлся! Павлик с Петькой даже спорить перестали. — Ходят тут всякие, — сказал Павлик. — Пошли, Петь, в стукалочку сыгранём. И они ушли. А этот мальчик говорит: — Я теперь у вас во дворе буду жить. Вот в этом доме. Подумаешь, пускай живёт, нам не жалко! — Будешь в пряталки играть? — спрашиваю у него. — Буду. — А кто водить будет? Чур, не я! И Люська сразу: — Чур, не я! И мы ему сразу: — Тебе водить. — Вот и хорошо. Я люблю водить. И уже глаза руками закрывает. Я кричу: — Нет, так неинтересно! Чего это вдруг ты водить будешь? Водить каждый дурак любит! Давай лучше считаться. И мы стали считаться:
Шла кукушка мимо сети, А за нею малы дети, Все кричали: «Куку-мак, Выбирай, какой кулак!»
И опять ему выпало водить. Он говорит: — Вот видите, всё равно мне водить. — Ну нет, — говорю. — Я так играть не буду. Только появился — и сразу ему водить! — Ну, води ты. А Люська сразу: — Ничего подобного! Я уже давно хотела водить! И тут мы с ней стали на весь двор спорить, кому водить. А он стоит и улыбается. — Знаете что? Давайте вы обе будете водить, а я один буду прятаться. Так мы и сделали. Вернулись Павлик и Петька. — Чего это вы? — удивились они. — Водим. — Сразу обе?! Да вас и поодиночке водить не заставишь. Что это с вами? — Да вот, — говорим, — это всё тот новенький придумал. Павлик с Петькой разозлились: — Ах так! Это он в чужом дворе свои порядки устанавливает?! Сейчас мы ему покажем, где раки зимуют. Искали его, искали, а новенький так спрятался, что и найти его никто не может. — Вылезай, — кричим мы с Люськой, — так неинтересно! Мы тебя найти не можем! Он откуда-то выскочил. Павлик с Петькой — руки в карманы — к нему подходят. — Эй, ты! Ты где прятался? Небось дома сидел? — Ничего подобного, — улыбается новенький. — На крыше. — И показывает рукой на крышу сарая. А сарай высокий, метра два от земли. — А как же ты… слез? — Я спрыгнул. Вон в песке след остался. — Ну, если врёшь, мы тебе дадим жару! Пошли посмотрели. Возвращаются. Павлик вдруг хмуро новенького спрашивает: — А ты марки собираешь? — Нет, — говорит новенький, — я бабочек собираю, — и улыбается. И мне почему-то тоже сразу захотелось бабочек собирать. И с сарая научиться прыгать. — Как тебя зовут? — спросила я у этого мальчика. — Коля Лыков, — сказал он.
КРОВЕЛЬЩИК
Кровельщик чинил крышу. Он ходил по самому краю и ничего не боялся. Мы с Люськой, задрав головы, глядели на кровельщика. И тут он нас увидел. Он помахал нам рукой, приложил руку ко рту и крикнул: — Э-эй! Чего рты раскры-ы-ли-и? Идите помога-а-ать! Мы бросились к подъезду. Мигом взлетели по лестнице и оказались на чердаке. Чердачная дверь была открыта. За нею в ярких солнечных лучах плясала пыль. Мы прошли по балкам и вылезли на крышу. Ух, как здесь было жарко! Железо блестело под солнцем так, что резало глаза. Кровельщика на месте не было. Он, видно, ушёл на другую сторону крыши. — Надо добраться до кровельщика, — сказала я. — Лезем? — Лезем, — сказала Люська. И мы полезли наверх. Мы держались за большую трубу, и лезть было не страшно. Главное, не оборачиваться назад, и всё. Но вот труба осталась позади. Дальше было только белое гладкое железо. Мы встали на четвереньки и поползли. Руками и коленками мы цеплялись за выступы железа. Так мы проползли, наверно, целых три метра. — Давай отдохнём, — сказала Люська и села прямо на горячее железо. — Посидим немножко, а потом…
Люська не договорила. Она большущими глазами смотрела вниз перед собой, и её губы продолжали неслышно шевелиться. Кажется, она сказала «мама» и ещё что-то.
Я обернулась. Там, внизу, стояли дома. Какая-то река блестела за домами. Что за река? Откуда она взялась?.. Машины, похожие на быстрых козявок, бежали по набережной. Из труб валил серый дым. С балкона соседнего дома худой человек в майке вытряхивал розовую скатерть. А надо всем этим висело небо. Небо было большое. Страшно большое. Огромное. И мне показалось, что мы с Люськой стали маленькие-маленькие! Совсем маленькие и жалкие на этой крыше, под этим большим небом! И мне стало страшно. Ноги у меня одеревенели, голова закружилась, и я поняла, что ни за что на свете не сдвинусь с этого места. Рядом сидела совершенно белая Люська. …А солнце жарило всё сильнее. Железо под нами раскалилось, как утюг. А кровельщика всё не было. Куда он делся, этот проклятый кровельщик? Слева от меня валялся молоток. Я дотянулась до молотка, подняла его и изо всех сил ударила по железу. Крыша загудела, как колокол. И тут мы увидели кровельщика. Он бежал к нам сверху, как будто спрыгнул на крышу прямо с синего неба. Он был молодой и рыжий. — А ну, вставайте! — крикнул он. Он дернул нас рывком за шиворот и потащил вниз. Ручищи у него были как лопаты — большие и широкие. Ох и здорово было с ним спускаться! Я даже подпрыгнула два раза по дороге. Ура! Мы снова были на чердаке! Но не успели мы с Люськой перевести дыхание, как этот рыжий кровельщик вцепился в наши плечи и стал нас трясти как бешеный. — С ума посходили! — орал он. — Моду завели — по крышам шляться! Распустились! Пороть вас некому! Мы заревели. — Не трясите нас, пожалуйста! — размазывая по лицу слёзы, сказала Люська. — Мы на вас в милицию пожалуемся! — Чего вы дерётесь? — сказала я. — Сами нас звали, а теперь дерётесь! Он перестал орать, выпустил наши плечи и покрутил пальцем возле лба. — Вы что? Того? — сказал он. — Куда это я вас звал?! Глаза у него были жёлтые. От него пахло табаком и железом. — А кто нас помогать звал? — закричали мы в один голос. — Помогать? — переспросил он, как будто не расслышал. — Что-о?! Помога-а-ать! И вдруг он захохотал. На весь чердак. У нас чуть барабанные перепонки не лопнули — так он хохотал! Он хлопал себя по коленкам. У него слёзы текли по лицу. Он раскачивался, сгибался, он прямо падал от смеха… Ненормальный какой-то! Ну что он тут смешного нашёл?! Не поймёшь этих взрослых — то ругаются, то смеются. А он всё хохотал и хохотал. Мы, глядя на него, тоже стали потихоньку хихикать. Он всё-таки был хороший. Уж очень он здорово смеялся! Насмеявшись, он вынул мятый клетчатый платок и протянул его нам. — Ну и дурёхи! — сказал он. — И где только такие водятся? Шутки надо понимать! Да какая от вас помощь, мелюзга вы этакая? Вот подрастёте — приходите. С такими помощниками не пропадёшь — дело ясное! Ну, до встречи! И он помахал нам рукой и пошёл обратно. А сам всю дорогу смеялся. И он ушёл. А мы стояли и смотрели ему вслед. Не знаю, что думала Люська, а я думала вот что: «Ну ладно, вот мы подрастём. Пройдёт пять лет или десять… И этот рыжий кровельщик давным-давно починит нашу крышу. И где мы тогда его найдём? Ну где? Ведь крыш в Москве так много, так много!..»
КАК МЕНЯ УЧИЛИ МУЗЫКЕ
Однажды мама пришла из гостей взволнованная. Она рассказала нам с папой, что дочка её подруги весь вечер играла на пианино. Замечательно играла! И польку играла, и песни со словами и без слов, и даже полонез Огинского. — А полонез Огинского, — сказала мама, — это моя любимая вещь! И теперь я мечтаю, чтобы наша Люська тоже играла полонез Огинского! У меня похолодело внутри. Я совсем не мечтала играть полонез Огинского! Я о многом мечтала. Я мечтала никогда в жизни не делать уроков. Я мечтала научиться петь все песни на свете. Я мечтала целыми днями есть мороженое. Я мечтала лучше всех рисовать и стать художником. Я мечтала быть красивой. Я мечтала, чтобы у нас было пианино, как у Люськи. Но я совсем не мечтала на нём играть. Ну, ещё на гитаре или на балалайке — туда-сюда, но только не на пианино. Но я знала, что маму не переспоришь. Мама привела к нам какую-то старушку. Это оказалась учительница музыки. Она велела мне что-нибудь спеть. Я спела «Ах вы, сени, мои сени». Старушка сказала, что у меня исключительный слух. Так начались мои мучения. Только я выйду во двор, только мы начнём играть в лапту или в «штандр», как меня зовут: «Люся! Домой!» И я с нотной папкой тащусь к Марии Карловне. Мария Карловна учила меня играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок». Дома я занималась у соседки. Соседка была добрая. У неё был рояль. Когда я первый раз села за рояль разучивать «Как на тоненький ледок…», соседка села на стул и целый час слушала, как я разучиваю. Она сказала, что очень любит музыку. В следующий раз она уже не сидела рядом на стуле, а то входила в комнату, то выходила. Ну, а потом, когда я приходила, она сразу брала сумку и уходила на рынок или в магазин. А потом мне купили пианино. Однажды к нам пришли гости. Мы пили чай. И вдруг мама сказала: — А сейчас нам Люсенька что-нибудь сыграет на пианино. Я поперхнулась чаем. — Я ещё не научилась, — сказала я. — Не хитри, Люська, — сказала мама. — Ты уже целых три месяца учишься. И все гости стали просить — сыграй да сыграй. Что было делать? Я вылезла из-за стола и села за пианино. Я развернула ноты и стала по нотам играть «Как на тоненький ледок выпал беленький снежок». Я эту вещь играла очень долго. Я всё время забывала, где находятся ноты фа и ре, и везде их искала, и тыкала пальцем во все остальные ноты. Когда я кончила играть, дядя Миша сказал: — Молодец! Прямо Бетховен! — и захлопал в ладоши. Я обрадовалась и говорю: — А я ещё умею играть «На дороге жук, жук». — Ну ладно, иди пить чай, — быстро сказала мама. Она была вся красная и сердитая. А папа, наоборот, развеселился. — Вот видишь? — сказал он маме. — Я же тебе говорил! А ты — полонез Огинского… Больше меня к Марии Карловне не водили.
СЕЛИВЕРСТОВ НЕ ПАРЕНЬ, А ЗОЛОТО!
Селиверстова в классе не любили. Он был противный. У него уши красные были и торчали в разные стороны. Он тощий был. И злой. Такой злой, ужас! Однажды он меня чуть не убил! Я в тот день была дежурной санитаркой по классу. Подошла к Селиверстову и говорю: — Селиверстов, у тебя уши грязные! Ставлю тебе двойку за чистоту. Ну что я такого сказала?! Так вы бы на него посмотрели! Он весь побелел от злости. Кулаки сжал, зубами заскрипел… И нарочно, изо всей силы, как наступит мне на ногу! У меня нога два дня болела. Я даже хромала. С Селиверстовым и до этого никто не дружил, а уж после этого случая с ним вообще весь класс перестал разговаривать. И тогда он знаете что сделал? Когда во дворе мальчишки стали играть в футбол, взял и проткнул футбольный мяч перочинным ножом. Вот какой был этот Селиверстов! С ним даже за одной партой никто не хотел сидеть! Бураков сидел, а потом взял и отсел. А Сима Коростылёва не захотела с ним в пару становиться, когда мы в театр пошли. И он её так толкнул, что она прямо в лужу упала! В общем, вам теперь ясно, какой это был человек. И вы, конечно, не удивитесь, что, когда он заболел, никто и не вспомнил о нём. Через неделю Вера Евстигнеевна спрашивает: — Ребята, кто из вас был у Селиверстова? Все молчат. — Как, неужели за всю неделю никто не навестил больного товарища?! Вы меня удивляете, ребята! Я вас прошу сегодня же навестить Юру! После уроков мы стали тянуть жребий, кому идти. И, конечно, выпало мне!
Дверь мне открыла женщина с утюгом. — Ты к кому, девочка? — К Селиверстову. — А-а, к Юрочке? Вот хорошо! — обрадовалась женщина. — А то он всё один да один. Селиверстов лежал на диване. Он был укрыт вязаным платком. Над ним к дивану была приколота салфетка с вышитыми розами. Когда я вошла, он закрыл глаза и повернулся на другой бок, к стене. — Юрочка, — сказала женщина, — к тебе пришли. Селиверстов молчал. Тогда женщина на цыпочках подошла к Селиверстову и заглянула ему в лицо. — Он спит, — сказала она шёпотом. — Он совсем ещё слабый! И она наклонилась и ни с того ни с сего поцеловала этого своего Селиверстова. А потом она взяла стопку белья, включила утюг и стала гладить. — Подожди немножко, — сказала она мне. — Он скоро проснётся. Вот обрадуется! А то всё один да один. Что же это, думаю, никто из школы не зайдёт? Селиверстов зашевелился под платком. «Ага! — подумала я. — Сейчас я всё скажу! Всё!» Сердце у меня забилось от волнения. Я даже встала со стула. — А знаете, почему к нему никто не приходит? Селиверстов замер. Мама Селиверстова перестала гладить. — Почему? Она глядела прямо на меня. Глаза у неё были красные, воспалённые. И морщин довольно много на лице. Наверное, она была уже немолодая женщина… И она смотрела на меня так… И мне вдруг стало её жалко. И я забормотала непонятно что: — Да вы не волнуйтесь!.. Вы не подумайте, что вашего Юру никто не любит! Наоборот, его очень даже любят! Его все так уважают!.. Меня пот прошиб. Лицо у меня горело. Но я уже не могла остановиться. — Просто нам столько уроков задают — совсем нету времени! А ваш Юра ни при чём! Он даже очень хороший! С ним все хотят дружить! Он такой добрый! Он просто замечательный! Мама Селиверстова широко улыбнулась и снова взялась за утюг. — Да, ты права, девочка, — сказала она. — Юрка у меня не парень, а золото! Она была очень довольна. Она гладила и улыбалась. — Я без Юры как без рук, — говорила она. — Пол он мне не даёт мыть, сам моет. И в магазин ходит. И за сестрёнками в детский сад бегает. Хороший он! Правда хороший! И она обернулась и с нежностью посмотрела на своего Селиверстова, у которого уши так и пылали. А потом она заторопилась в детский сад за детьми и ушла. И мы с Селиверстовым остались одни. Я перевела дух. Без неё мне было как-то спокойнее. — Ну вот что, хватит придуриваться! — сказала я. — Садись к столу. Я тебе уроки объяснять стану. — Проваливай, откуда пришла, — донеслось из-под платка. Ничего другого я и не ждала. Я раскрыла учебник и затараторила урок. Я нарочно тараторила изо всех сил, чтобы побыстрее кончить. — Всё. Объяснила! Вопросы есть? Селиверстов молчал. Я щёлкнула замком портфеля и направилась к дверям. Селиверстов молчал. Даже спасибо не сказал. Я уже взялась за ручку двери, но тут он опять вдруг завозился под своим платком. — Эй, ты… Синицына… — Чего тебе? — Ты… это… — Да чего тебе, говори скорее! — …Семечек хочешь? — вдруг выпалил Селиверстов. — Чего? Каких семечек?! — Каких-каких… Жареных! И не успела я и слова сказать, как он выскочил из-под платка и босиком побежал к шкафу. Он вынул из шкафа пузатый ситцевый мешочек и стал развязывать верёвку. Он торопился. Руки у него дрожали. — Бери, — сказал он. На меня он не глядел. Уши у него горели малиновым огнём. Семечки в мешке были крупные, одно к одному. В жизни я таких семечек не видала! — Чего стоишь? Давай бери! У нас много. Нам из деревни прислали. И он наклонил мешок и как сыпанёт мне в карман прямо из мешка! Семечки дождём посыпались мимо. Селиверстов охнул, кинулся на пол и стал их собирать. — Мать придёт, ругаться будет, — бормотал он. — Она мне вставать не велела… Мы ползали по полу и собирали семечки. Мы так торопились, что два раза стукнулись головами. И как раз когда мы подняли последнее семечко, в замке звякнул ключ… Всю дорогу домой я щупала шишку на голове, грызла семечки и смеялась: «Ну и чудак этот Селиверстов! И не такой уж он и тощий! А уши — уши у всех торчат. Подумаешь, уши!» Целую неделю ходила я к Селиверстову. Мы писали упражнения, решали задачи. Иногда я бегала в магазин за хлебом, иногда в детский сад. — Хорошая у тебя подружка, Юра! Что же ты мне раньше о ней ничего не рассказывал? Мог бы давно нас познакомить!
Селиверстов выздоровел. Теперь он стал приходить ко мне делать уроки. Я познакомила его с мамой. Маме Селиверстов понравился. И вот что я вам скажу: не такой уж он в самом деле плохой, Селиверстов! Во-первых, он теперь учится хорошо, и Вера Евстигнеевна его хвалит. Во-вторых, он больше ни с кем не дерётся. В-третьих, он научил наших мальчишек делать змея с хвостом. А в-четвёртых, он всегда ждёт меня в раздевалке, не то что Люська! И я всем так говорю: — Вот видите, вы думали, Селиверстов плохой. А Селиверстов хороший! Селиверстов не парень, а золото!
ПЛОХИЕ СНЫ
Сегодня я долго не могла заснуть. А когда я наконец заснула, мне приснилась лошадь с синими глазами. Её звали Сима Коростылёва. Сима ходила по моей комнате и махала хвостом. Потом Сима громко заржала, и я поняла, что это значило: «Почему ты до сих пор не вернула мне пятьдесят копеек?» И вдруг она превратилась в Павлика Иванова и как заорёт: «Бессовестная! Бессовестная! Вчера всю контрольную у меня списала! Сознайся во всём, сознайся!» Я подумала, что сейчас провалюсь от стыда под землю. И тут же провалилась. Я проснулась в холодном поту. Да, всё правда. И деньги я Симе не отдала, и контрольную у Иванова списала. И мне почему-то поставили «пять», а ему «три». Ну, контрольная — ладно, что уж теперь поделаешь? Списала и списала. Но вот пятьдесят копеек!.. Я вытряхнула из копилки пятьдесят копеек и пошла в школу. По дороге продавали большие бордовые гранаты. — Почём гранаты? — нерешительно спросила я. — Сколько будете брать? — решительно спросила тётенька. — Один, — сказала я, и у меня во рту пересохло. — Пятьдесят копеек. …Когда мы с Люськой ели гранат, я пожаловалась ей на плохие сны. — А ты спи с открытой форточкой, — сказала Люська.
|
