ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

И откуда Руская земля стала есть»

А.В. Кореневский

Правители Киевской Руси

«…Откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити,

и откуда Руская земля стала есть»

О древней истории принято говорить, что она “овеяна мифами”. Точнее же - она (если только речь идет о подлинной древности) рождается из мифа. И потому столь трудно бывает найти тот рубеж, где начинается собственно история - “деяния людские” - и завершается миф - деяния богов и богоравных героев. Хотя начало нашей истории хронологически соотносимо с европейским средневековьем, привычное словосочетание “Древняя Русь” имеет полное право на существование. В ней, как и в истории Эллады или Шумера, чем ближе к истокам, тем трудней разглядеть черты реальных людей сквозь марево мифа.

Первым в плеяде правителей Руси “Повесть временных лет” называет варяжского (скандинавского) конунга Рюрика, приглашенного вместе с братьями Синеусом и Трувором на новгородское княжение. Под 859 г. летописец помещает известие о том как “имаху дань варязи из-за морья на чюди и на словене, на мери на всех кривичех”. Через три года местное население восстало, но после победы между племенами вспыхнули распри: “и не бе в них правды и вста род на род, и быша в них усобицы, и воевать почаша сами на ся”. Осознание того, что в этой войне всех против всех не может быть победителя, заставило враждующие стороны обратиться к поискам некоей сторонней силы, равно чуждой всем участникам конфликта, а потому - пригодной для роли арбитра. Выбор пал на трех братьев-варягов, к которым и были обращены слова, ставшие впоследствии крылатыми: “Вся земля наша велика и обильна, а наряда (порядка) в ней нет. Да поидете княжить и володеть нами”.

Этот краткий летописный рассказ дал повод к возникнвению двух научных школ, дискуссия между которыми длится уже без малого три столетия. В начале XVIII в. на волне свойственной Эпохе Просвещения поэтизации “германского гения” возникает так называемая “норманнская теория”, основоположником которой был немецкий историк и филолог, член Петербургской Академии Наук Г.З. Байер (1694-1738). Норманнисты, всецело доверяя летописным известиям, делали из них вывод, что именно скандинавы - подлинные творцы российской государственности. А в XIX и XX веках эта теория зачастую использовалась в качестве доказательства культурной неполноценности славян, их неспособности к самостоятельному историческому развитию. В частности, в печально знаменитой книге А.Гитлера “Mein Kampf” этот сюжет рассматривается в качестве примера “государственно-творческой работы германского элемента над низшей расой”.

Непосредственной реакцией на появление “норманнизма” стало возникновение прямо противоположной теории зарождения российской государственности, у истоков которой стоял М.В.Ломоносов. Антинорманнисты, не без оснований усматривая во взглядах своих оппонентов оскорбление русского национального достоинства, решительно отрицали достоверность летописных известий о призвании Рюрика.

Следует заметить, что спор между норманнистами и антинорманнистами, даже если отбросить его идеологическую мотивацию, базируется на ложной и наивной исходной посылке, будто государство может быть “учреждено” по воле отдельной творческой личности или некоторой совокупности таковых. В действительности же оно возникает в результате закономерного внутренне обусловленного процесса усложнения функций публичной власти и ее постепенного отделения от общества. Поэтому вопрос о том, кто первый был официально провозглашен правителем государства, с научной точки зрения, имеет второстепенной значение. Если историческая память увенчала конкретного героя лаврами основателя государства, это означает лишь то, что в его “деяниях” сфокусирован переломный момент, кульминация длительного процесса политогенеза, задолго до его рождения начавшегося и намного позже его смерти завершенного.

В настоящее время сам факт призвания варягов не ставится наукой под сомнение. В истории не редкость, когда протогосударственное образование, складывающееся из разных и равновеликих этнических общностей, подобно новгородской конфедерации словен ильменских, кривичей и чуди, нуждается в некоей нейтральной силе, примиряющей противоречия сторон. По мнению многих историков (В.Т.Пашуто, В.Л.Янин, Х.Ловмяньский, А.Н.Кирпичников и др.) призвание Рюрика представляло собой “ряд” - договор, по которму на него возлагались обязанности по организации совместной обороны и речной навигации. В пользу данной версии говорит тот факт, что и в более поздние времена подобная форма фиксации отношений между князем и городом практиковалась достаточно часто: в Западной Руси - вплоть до XIV в., в Новгороде и Пскове - до их присоединения к Московскому государству. Даже столь странное, на первый взгляд, решение новгородцев, как выбор кандидатов на княжение среди недавно изгнанных ими варягов имеет вполне простое объяснение: самое безопасное “политическое сотрудничество” - с тем врагом (а в древности любой чужак - враг), который тобой уже бит.

Итак, политическая подоплека призвания Рюрика описана в летописи вполне правдоподобно. Но что нам известно о самом герое повествования? Как это ни странно - почти ничего. Все события в летописи разворачиваются как бы вокруг Рюрика. “Короля играет его свита”. Единственное “деяние” первого новгородского князя, упомянутое в “Повести временных лет” - выделение уделов своим братьям. Но именно это - наиболее сомнительный элемент рассказа о призвании варягов. Уже Н.М. Карамзин с недоверием относился к известию об этой “триаде братьев”, справедливо усматривая в ней фольклорный мотив. И право же, какова могла быть политическая целесообразность призвания трех братьев, а тем более - выделение им уделов, если нужен был именно один правитель как гарант единства трех племен, составляющих конфедерацию? Добавим к этому, что имя Рюрик достаточно хорошо известно по скандинавским источникам в форме Hrørekr, и многие историки (Б.А. Рыбаков, И. В. Дубов, А.Н. Кирпичников, Г.С. Лебедев) склоняются к отождествлению летописного Рюрика с одним из мелких датских конунгов середины IX в. Рёриком Ютландским. А вот имена Синеус и Трувор до сей поры в источниках не обнаружены. Согласно наиболее распространенной версии происхождения этих летописных персонажей, высказанной еще Байером, их имена – результат неверного перевода отнесенных к Рюрику оборотов “sine use” и “tru var”, означающих «со своим родом» и «верной дружиной».

Столь детальная прорисовка политического антуража при странном невнимании к действующему в нем (да и “действующему" ли?) персонажу наводит на мысль, что уже для самого Нестора-летописца Рюрик был не столько реальным историческим лицом, сколько генеалогическим и державным символом. По сути, в генезисе государства ему отводится летописцем та же роль, что и культурному герою, демиургу-первопредку в мифе о мироустройстве. Цивилизующая функция Рюрика реализуется в пространстве созидаемого им государства как преодоление первозданного хаоса (“и вста род на род, и быша в них усобицы”), и именно в этом контексте обретает свое подлинное - символическое, а не реально-политическое - значение “триада” братьев как идеальная модель упорядочения пространства, созвучная триадам богов в мифах о миротворении.

Со смертью Рюрика (879 г.) завершается мифическое время, но историческое еще не вполне вступает в свои права. Фигурой, символизирующей это переходное состояние, является Олег - сподвижник Рюрика, оставленный регентом при его малолетнем сыне Игоре.

Летописная биография этого героя несравненно богаче “деяниями”, чем жизнеописание его предшественника. В 882 г. Олег во главе многоплеменного войска "новгородской конфедерации" подчиняет Смоленск - стратегически важный пункт на пересечении главных речных путей Восточной Европы. Следом его рать спускается в ладьях вниз по Днепру и захватывает Любеч. И, наконец, в том же году он утверждается в последнем и самом важном пункте пути "из варяг в греки" - Киеве, коварно выманив и убив княживших там Аскольда и Дира. Но при этом Олег предстает в летописном рассказе не завоевателем, а объединителем двух крупнейших восточнославянских княжений в одно политическое целое. И более того - основателем новой державы. Это подчеркивается и таким символическим актом, как провозглашение Киева "матерью городов русских", и указанием на то, что именно с данного момента "варязи и словени и прочи прозвашася русью", и, наконец, такими действиями по "обустройству" державы как основание новых городов и установление даней. Таким образом, если Рюрик выступает в летописи главным образом как основатель династии и лишь в этом смысле - как основатель державы, то реальным "творцом" того государства, которое по традиции принято называть Киевской Русью, предстает в летописи именно Олег.

Впечатляет и внешнеполитическая деятельность киевского правителя. Он подчиняет ("примучивает") древлян, присоединяет к своей державе земли северян и радимичей, освободив их от хазарской дани, воюет с уличами и дулебами, совершает победоносный поход на Царьград, повесив в знак своего триумфа щит на вратах византийской столицы.

Как видим, в летописной биографии Олега, не в пример жизнеописанию Рюрика, событийный ряд представлен подробно и красочно. Но, тем не менее, и здесь в повествовательную ткань вплетены мифоэпические образы и сюжеты, несущие важную смысловую нагрузку. С наибольшей очевидностью проступает эта символика в имени Олега и обстоятельствах его смерти.

Если имя Рюрика может быть этимологически истолковано как “великий правитель”, то Олег (Helgi) означает “святой”, “священный”. Соответственно, эпическое прозвище этого правителя “Вещий” - ни что иное, как славянский дубликат его скандинавского имени и указывает на причастность Олега к дружинному культу бога-воителя. А это дает нам ключ к пониманию той информации, которая метафорически выражена в легенде о его смерти.

Летописное известие о гибели Олега от укуса змеи, таившейся в черепе коня, всем нам известно благодаря пушкинскому стихотворению. Но далеко не все догадываются (как впрочем, вряд ли знал об этом и сам летописец), что в этой легенде отразилась память о глубоком социальном конфликте эпохи политогенеза, зашифрованная в образах древнего космогонического мифа.

Одним из стержневых сюжетов индоевропейской мифологии является, как это убедительно доказано В.В. Ивановым и В.Н.Топоровым, поединок бога-громовержца с божеством змееподобного облика. В славянском язычестве этим персонажам соответствуют Перун и Велес (Волос), олицетворяющие военную и хозяйственно-природную функции и покровительствующие соответствующим группам населения. Олег, как следует из его имени, причастен к культу Перуна, небесного патрона дружинников - той части общества, которая уже выделилась из кровнородственных коллективов и составляет окружение князя. Олегу противостоит кудесник, предвещающий ему смерть от собственного коня. Конь - атрибут высших славянских богов. С одной стороны, он связан с культом Перуна, которого представляли в образе всадника-змееборца. С другой стороны, конь - важнейший элемент культов плодородия и загробного мира, а конский череп еще в прошлом веке считался оберегом против мора. Кроме того, конь фигурирует в змееборческом мифе в качестве одного из тех животных, в которых превращается Велес, преследуемый Перуном. Эти мотивы своеобразно преломляются в летописном сюжете: именно в конском черепе таится подлинная причина Олеговой смерти - змея, являющаяся тотемным символом Велеса.

Итак, в легенде друг другу противостоят служители богов-антагонистов, покровителей двух социальных групп - воинов и земледельцев-общинников, отношения между которыми приобретают на стадии политогенеза все более напряженный характер. Данная социальная дихотомия обнаруживается и в других фрагментах летописной биографии Олега. Например, в рассказе о заключенном им договоре с греками говорится, что Олеговы воины клялись “Перуном богом своим и Волосом скотем богом”. Из этого можно заключить, что в походе 907 года помимо княжеской дружины участвовали и ополченцы-общинники, причем летопись подчеркивает привилегированное положение первых: получив с греков контрибуцию, Олег приказывает натянуть на кораблях руси (т.е. дружинников) паруса шелковые, а славянам достаются полотняные.

Со смертью Олега власть переходит к сыну и законному наследнику Рюрика Игорю. Рассказывая об этом князе, летописец уже достаточно прочно стоит на исторической почве и потому почти не использует широкие, яркие мазки, достойные эпического полотна. Более того, жизнеописание Игоря совершенно негероично и даже бесцветно на фоне титанических деяний его предшественника. Нет, оно не лишено некоторого символизма, но это принципиально иная символика - не эпическая, а реально-историческая: она проявляется в наглядности причинно-следственных связей между событиями и поучительности выводов, из них извлекаемых.

Таким фатальным знамением Игорева правления является “древлянская” тема. Вспомним, что, повествуя о подчинении разных племен Олегом летописец лишь однажды - в отношении древлян - употребил глагол “примучил”, говорящий о прямом, ничем не прикрытом насилии. Если другие племена соглашались на выплату дани в обмен на защиту от внешней опасности, то древляне, имевшие собственных князей и надежно укрытые от врагов непроходимыми лесами, не испытывали нужды в таком размене. Они уступили силе оружия, и пока был жив Олег, магия этого грозного имени удерживала древлян в покорности. Но его смерть всколыхнула в них надежды на освобождение. Поэтому уже в первый год своего правления Игорь должен был предпринять карательный поход в землю древлян. Подавив сопротивление, он возложил на своенравное племя дань, еще большую, чем та, что взималась Олегом. И в этом опрометчивом поступке, характеризующем примитивность и прямолинейность политического мышления Игоря - предзнаменование трагического финала его правления.

Покоряя древлян, Игорь будто бы состязался с памятью удачливого правителя, долгие годы державшего его в тени своей славы. Но усмирения одного лишь племени было явно недостаточно, чтобы затмить Олеговы деяния. Такой шанс представился в 941 году: собрав огромный флот (если верить византийским источникам - 10 тыс. судов), игорь двинулся на Константинополь. Однако поход завершился бесславно. Патрикий Феофан сжег большинство судов “греческим огнем”, а тех, кто успел высадиться в Вифинии, настигли войска стратига Варды Фоки и доместика Иоанна Куркуаса.

Через три года Игорь повторил свою попытку. Причем на сей раз в походе участвовала не только княжеская дружина и ополчение подвластных племен, но и конница его союзников печенегов. Дойдя до Дуная русское войско было встречено греческими послами, передавшими Игорю слова императора: "Не ходи, но возьми дань, юже имал Олег. Придам и еще к той дани”. Посовещавшись с дружиной, Игорь почел за лучшее принять предложение послов и возвратился на Русь.

В том же году* итоги похода были закреплены в особом договоре, признававшем за русскими купцами ряд важных льгот и привилегий. И все-таки, по понятиям того времени это был сомнительный триумф: князь так и не добыл военной славы и не реабилитировался в глазах дружины за прошлое поражение. К тому же воины Игоря стали искоса поглядывать на дружинников воеводы Свенельда, оружие и одежды которых были, по их мнению, несравненно роскошнее. “Повесть временных лет” ничего не говорит об источнике богатства “отроков” Свенельда. Но, по мнению М.Н. Артамонова недостающее звено в цепи событий может быть легко восстановлено с помощью восточных источников, сообщающих об удачных походах русов в Закавказье в 40-х гг. Х в. Очевидно это и были дружинники Свенельда. Добытое ими богатство распаляло зависть Игоревых воинов: "Поиди, княже, в дань,- все более настойчиво требовали они, - да и ты добудеши и мы”.

Поддавшись домогательствам дружины, Игорь отправляется в полюдье в Древлянскую землю**. Собрав дань, он отсылает большую часть дружины, сам же - возвращается и требует новой дани. Закономерным итогом этих вызывающе противоправных действий стало восстание древлян и убийство Игоря. При этом летописец недвусмысленно дает понять, что вина за смерть князя лежит на самой жертве: Игорь не только оказался неудачливым полководцем и слабым вождем, но и преступил неписанные законы, регулировавшие отношения между князем и подвластными ему племенами. И передавая слова древлян о том, что Игорь - волк, которого должно убить, пока он не перетаскал все стадо, автор никоим образом не выказывает осуждения восставших. Наоборот, это - укор Игорю, и звучит он, как предостережение его потомкам. История под пером летописца обретает статус “magistra vitae” - наставницы жизни.

Окончательно и бесповоротно “древлянская проблема” была решена вдовой Игоря Ольгой. В ходе организованного ею карательного похода была истреблена родовая знать древлян, и уничтожен их племенной центр город Искоростень. Однако не это деяние превратило Ольгу в знаковую фигуру русской истории.

Под 955 годом в “Повести временных лет” помещен рассказ о путешествии русской княгини “в греки”, во время которого Ольга удостоилась аудиенции у императора и приняла крещение. При этом повествование изобилует яркими, но совершенно неправдоподобными деталями. Так, рассказывается, что греческий царь, увидев Ольгу, воспылал к ней такою страстью, что тут же предложил ей руку и сердце: "Подобна еси царствовати в граде с нами”. Ольга же, дабы уклонииться от матримониальных притязаний императора, посетовала на то, что она - язычница и изъявила готовность креститься. Причем она поставила условие, чтобы воспреемником был сам император. А когда желаемое исполнилось, она указала царю, что теперь является его крестной дочерью, и, следовательно, брак между ними невозможен. “Переклюкала (обхитрила) мя еси Ольга!”- воскликнул император, восхищенный находчивостью русской княгини.

Фантастичность этого рассказа очевидна: во-первых, трудно поверить в любовный пыл императора по отношению к княгине, которой (судя по тому, что вышла замуж она в 903 г.) было тогда уже явно под семьдесят; во-вторых, император Константин VII Багрянородный, принимавший Ольгу, был женат, и его супруга, как явствует из написанного им трактата “О церемониях”, на этой аудиенции присутствовала; в-третьих, Константин VII был решительным противником любых династических браков с варварскими правителями, о чем подробно написал в другом своем трактате “Об управлении империей”.

Кроме того, историков заводит в тупик то обстоятельство, что Константин Багрянородный, подробно описав прием “архонтиссы Эльги”, ни словом не обмолвился ни о крещении русской княгини, ни о причинах ее приезда в Константинополь. И, наконец, окончательно запутывает дело разнобой в датах: “Повесть временных лет” относит описываемые события к 955 году, тогда как Константин VII вообще не называет года, а лишь указывает даты двух приемов – 9 сентября в среду и 18 октября, в воскресенье, что могло соответствовать либо 946, либо 957 гг. Другой византийский автор, хронист Иоанн Скилица писал: «И жена некогда отправившегося в плавание против ромеев русского архонта, по имени Эльга, когда умер ее муж, приплыла в Константинополь. Крещенная и истинной вере оказавшая предпочтение, она после предпочтения (этого) высокой чести удостоенная, вернулась домой». Слова «когда муж ее умер» явно указывают на небольшой временной отрезок между гибелью Игоря и поездкой Ольги; таким образом, более предпочтительным кажется 946 г. В то же время западные источники сообщают о крещении княгини Ольги в царствование императора Романа, но не ясно – какого: Романа I Лакапина, правившего с 919 по 944 гг., или Романа II, взошедшего на престол в 959 г., после смерти Константина Багрянородного.

Эти разночтения породили несколько версий, ни одна из которых пока не получила полного признания в исторической науке. Макарий (М.П. Булгаков) и С.М. Соловьев считали, что Ольга приняла христианство в 957 г., Е.Е. Голубинский полагал, что русская княгиня крестилась в Киеве еще до своей поездки, и высокие почести, оказанные ей императором, объясняются именно тем, что к тому времени Ольга уже была христианкой. В.А. Пархоменко считал, что в “Повести временных лет” и трактате “О церемониях” речь идет о разных поездках киевской княгини, но крестилась Ольга лишь в царствование Романа II. М.Д. Приселков, соглашаясь, что в трактате Константина Багрянородного и «Повести временных лет» сообщается о разных поездках, относил крещение к 955 г., а через два года Ольга, по его мнению, уже будучи христианкой, вела с императором политические переговоры, завершившиеся полным провалом. Г.Г. Литаврин, тщательно проанализировав весь комплекс известий о крещении княгини Ольги, пришел к выводу, что оно имело место вскоре после гибели князя Игоря, т.е. указанные в трактате Константина Багрянородного даты – 9 сентября, среда и 18 октября, воскресенье – относятся не к 957, а к 946 г. В то же время, Г.Г. Литаврин допускает, что в 946 г. Ольга еще не была христианкой, а ее крещение относится ко времени, близкому к летописной дате.

Тем не менее, некоторые историки (А.Г. Кузьмин, Ж.-П. Ариньон и др.) все-таки продолжают настаивать на поздней датировке. Так, Ж.-П. Ариньон считает, что во время пребывания Ольги в Константинополе в 957 г. она еще не была христианкой, а пышность церемонии и умолчание о причинах поездки объясняются тем, что обе стороны возлагали на нее большие надежды, но обоюдно обманулись в своих ожиданиях: византийцы планировали заключить с Русью военно-политический союз, а Ольга желала закрепить его браком между ее сыном Святославом и одной из родственниц императора. Но такое условие было неприемлемо для Константина Багрянородного, и подписание договора не состоялось. Позже, уже при Романе II, переговоры возобновились, и тогда-то Ольга приняла крещение. А смутные воспоминания о нереализованных матримониальных планах много позже фантастическим образом отразились в летописном предании.

Но вне зависимости от того, какая из перечисленных версий ближе всего к истине, Ольга была и остается одним из ключевых персонажей древнерусской истории, символизирующим завершение эпохи язычества и провозвестие эры христианства, "аки деньница пред солнцемь и аки зоря пред светом". Ольга, по словам летописца, первая "вниде в царство небесное от Руси, сию бо хвалят рустие сынове, аки началницю, ибо по смерти моляше Бога за Русь". В этом символическом ряду она непосредственно предшествует своему внуку Владимиру, крестившему Русь, но между ними вклинивается образ Святослава, сына Ольги и отца Владимира, олицетворяющий совершенно иные ценности и ориентиры русской истории.

Святослав - варяг по отцу и по матери, воспитанник варягов Асмуда и Свенельда, но он же и первый из русских князей - славянин и по имени, и облику. Мы имеем описание его внешности, сделанное современником, византийским историком Львом Диаконом. По его словам Святослав был "умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми бровями и светло-синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос - признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличались от одежды его приближенных только чистотой". Говоря же о характере Святослава тот же автор писал, что "был он мужем горячим и дерзким, да к тому же отважным и деятельным".

Этот князь вошел в русскую историю как олицетворение воинского духа - отчаянной храбрости, суровой простоты и неукоснительного следования кодексу чести. "Иду на вы" и "Мертвые сраму не имут" - вот девизы, неразрывно слитые с образом Святослава и вошедшие в плоть и кровь русской воинской традиции.

Летопись рисует нам образ бесстрашного воина, вся жизнь которого - бесконечная череда сражений. Прологом к его биографии служит рассказ о его символическом «участии» в битве с мятежными древлянами в 946 г. Посаженный на коня Асмудом и Свенельдом, он метнул копье, которое, едва перелетев между ушами коня, упало под его копыта. "Князь уже почал, - воскликнули Асмуд и Свенельд, - потягнете, дружине, по князе!".

Но сколь ни ярок начертанный летописцем образ, он не выдерживает простейшей арифметической проверки. Коль скоро князь был так мал, что едва перебросил копье через голову коня, то ему было никак не больше 6-7 лет. Следовательно, родился он в 939 или 940 году. Но если известно, что его мать, княгиня Ольга вышла замуж за Игоря в 903 г., т.е. тогда ей было как минимум тринадцать лет, то из этого вытекает, что Святослава она родила лет в пятьдесят, если не позже! Право же, в это очень трудно поверить. Именно поэтому многие историки склонны думать, что в действительности ко времени гибели Игоря его сын был уже достаточно взрослым человеком, однако Ольга фактически узурпировала власть. Очевидно, этому способствовало то обстоятельство, что из-за матримониальных прожектов древлянского князя Мала именно она оказалась в эпицентре политического конфликта, и именно ей суждено было стать мстительницей за смерть мужа и унижение киевлян.

Лишь через восемнадцать лет Святославу удается высвободиться из-под опеки матери. В 964 г. он возглавляет поход на вятичей и принуждает их платить дань, через год – наносит сокрушительное поражение Хазарскому каганату, а вслед за этим побеждает ясов и касогов (предков осетин и адыгов).

Тем временем военные успехи молодого русского князя привлекли внимание византийских политиков. Потеряв своего стратегического партнера в Северном Причерноморье, каковым долгие годы был Хазарский каганат, греки попытались сделать ставку на Киевскую державу. К Святославу прибывает посланник императора Никифора Фоки патрикий Калокир и ценою богатых даров склоняет русского князя к войне против Болгарии. Впрочем, как считал Лев Диакон, Святослава прельстило нечто большее, чем дары: видимо Калокир планировал использовать киевского правителя для захвата императорского престола, а потому сулил ему ни много ни мало, как всю Болгарию.

Приняв предложение Калокира и даже, как утверждает Лев Диакон, связав себя с ним узами побратимства, Святослав собирает огромное войско (по сведениям того же автора - 60 тыс. воинов, не считая обозов) и обрушивается на Болгарию. Одержав ряд побед, он становится фактическим хозяином положения в Подунавье. Но такое усиление Святослава не входило в планы византийцев, и они, дабы заставить его покинуть Болгарию, инспирируют нападение печенегов на Киев. Святослав возвращается и наносит поражение печенегам, но долго оставаться на Руси он был не намерен: "Не любо ми есть в Киеве быти,- заявляет он княгине Ольге,- хочю жити в Переславци в Дунаи, яко то есть середа в земли моей". Лишь требование смертельно больной матери не покидать ее вынуждает Святослава задержаться в Киеве. Однако после ее кончины он опять возвращается в Болгарию с твердым намерением закрепиться здесь окончательно. В короткий срок он захватывает Преслав, а следом - Филиппополь. К весне 970 г. он был уже на подступах к Константинополю.

С этого момента военно-политическая ситуация на Балканах круто меняется. Если вначале Святослав действовал в союзе с Византией против Болгарии, то теперь он воевал против греков, опираясь на поддержку болгар. Трудно сказать с уверенностью, почему вчерашние враги стали союзниками. С одной стороны, можно предположить, что греки были для болгар врагом более ненавистным, чем войско Святослава. С другой стороны, вполне вероятно, что они были принуждены к этому союзу силой. Лев Диакон утверждает, что после взятия Филиппополя Святослав "посадил на кол двадцать тысяч оставшихся в городе жителей и тем самым смирил и обуздал всякое сопротивление и обеспечил покорность".

Даже если византийский историк по понятным причинам сгустил краски (казнь такого числа пленных и таким способом - дело технически трудно выполнимое), в самом факте террора по отношению к покоренному населению нет ничего неправдоподобного. В те времена гуманность не входила в число добродетелей воина, а жестокость расценивалась в качестве действенного средства деморализации противника.

Весной 971 г. война между русскими и греками разгорелась с новой силой. Святославу противостоял талантливый полководец Иоанн Цимисхий, ставший императором в результате дворцового переворота. Грекам не удавалось нанести решительного поражения войску киевского князя. Но и силы русских были уже на исходе: из 60 тысяч воинов, приведенных Святославом в Болгарию, осталось чуть более трети. Обе стороны готовы были заключить мир, но каждая стремилась обернуть его в свою пользу. Условия договора, заключенного между Иоанном Цимисхием и Святославом были почетны для русских: войско покидало Болгарию со своим оружием и богатой добычей. Однако мало кому удалось вернуться на родину. На днепровских порогах их поджидали печенеги, предупрежденные греками о приближении обессиленной и обремененной обозом дружины Святослава. "И нападе на нь Куря князь печенежьский, - рассказывает летописец. - И убиша Святослава и взяша главу его и во лбе (черепе) его съделаша чашу, оковаше лоб его и пьяху по нем".

Так завершилась жизнь этого незаурядного человека - безрассудно храброго и хладнокровно жестокого, гордого до высокомерия и безупречного в вопросах воинской чести. Подвиги Святослава будут вдохновлять многие поколения воинов и сказителей, а само имя его превратится в один из национальных символов.

Но каков реальный политический итог его правления? Святослав угрожал самому Константинополю, но его Болгарский поход не принес Киевской державе ощутимых выгод, а человеческие потери составили примерно 50 тыс. человек (к моменту ухода из Болгарии у Святослава оставалось около 22 тыс., из которых значительная часть была вскоре убита или пленена печенегами), а это, при весьма незначительной численности населения на Руси в Х веке, означало весьма серьезный демографический урон.

Восточные походы Святослава привели к сокрушению Хазарского каганата, давнего врага восточных славян и образованию двух русских анклавов - Белой Вежи и Тмутаракани. Но исчезновение этого мощного государства привело к необратимым, а в исторической перспективе - катастрофическим - геополитическим изменениям в Восточной Европе. Хазарская держава перекрывала узкий степной коридор между Каспием и Уралом, тем самым сдерживая миграционные волны, накатывавшиеся из глубин Азии. Пока каганат был силен, отдельные кочевые племена, просочившиеся через это бутылочное горлышко, не представляли серьезной опасности. Так, печенеги появились на границе Киевской державы еще в 915 г., но, затиснутые между хазарами и Русью, они вынуждены были вести себя весьма осторожно и предпочитали быть союзниками киевских князей. Разгром каганата сделал их хозяевами положения в южнорусских степях, и эту перемену ощутил уже сам Святослав в разгар Болгарского похода. Поэтому киевляне, осажденные печенегами, имели все основания укорять своего князя в том, что он ищет чужих земель, а своей не бережет. Но печенеги были только первой волной кочевых орд, которые вскоре захлестнут Восточную Европу. Через век печенегов сменят половцы, а еще через два - монголы.

Хронология событий

862-879. Княжение Рюрика в Новгороде.

862-882 Правление Аскольда и Дира в Киеве.

882-912. Княжение Олега в Киеве.

907. Поход князя Олега на Константинополь. Первый договор Руси с Византией.

911. Второй договор Руси с Византией.

912-945 (или 944). Княжение Игоря в Киеве.

941. Первый поход князя Игоря па Константинополь.

944. Второй поход князя Игоря на Константинополь. Договор Руси с Византией.

945-969. Правление княгини Ольги в Киеве.

964-972 (или 973). Княжение Святослава Игоревича в Киеве.

Около 957 (или 946). Посольство княгини Ольги в Константинополь. Принятие ею христианства.

965. Разгром князем Святославом Хазарского каганата.

968-971. Походы князя Святослава в Дунайскую Болгарию. Войны с Византией и печенегами.

968. Разгром печенегов под Киевом.

969. Смерть княгини Ольги.

971. заключение мирного договора между Византией и Русью.

972. Гибель Святослава.