ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Социокультурная типология картин мира

Картина мира позволяет нам воспринимать мир в такой целостной и непротиворечивой форме, давая возможность «пользователям» (users) комфортно существовать в этом мире. Мир, оформленный в виде содержательной картины, становится предсказуемым, в нём можно осуществлять свои планы и надеяться на поддержку и одобрение себе подобных. Реальность, представленная в картинах мира делается упорядоченной! Но от самого человека зависит то, какую именно картину он выбирает, обсуждая тот или иной предмет. При этом не важно, кто он – архитектор, журналист, философ, художник по интерьерам или мэр города.

Картина мира – это целостное, непротиворечивое описание реальности, включающее конструкцию миропонимания, формирующее мировоззрение и способы существования сообщества.

Переход из одной картины мира в другую возможен, но труден. Взаимопонимание между представителями различных культурных миров затруднён, поскольку они наталкиваются на значительные логические и даже на языковые преграды[6]. Особая трудность состоит в том, что в коммуникации людьми нередко не осознаются различия. Тем не менее, в условиях синхронного существования культур с различным по структуре мировосприятием, их реальное взаимодействие и взаимопроникновение наблюдается повсеместно. Надо только осознать – какой именно возможен компромисс и какова его цена[7].

* Первый тип– картина мифологическая.

Она называется так потому, что в основе описания мира здесь лежит миф, как особая форма упаковки знания о мире, особый способ видения мира.

Слово «миф» происходит от греческого – mythos, которое в древности обозначало «слово», «высказывание», «историю», «фиксацию».

Миф формируется в исходных формах в подсознании и в сознании человека и близок к его биологической природе. Миф возникает на основе способности человека верить. Когда нет объективных, рациональных оснований для понимания ситуации или для построения плана достижения цели, человек начинает действовать, пользуясь иррациональными предпосылками, просто запоминая надлежащие образцы поведения и их знаковые формы. Он верит в успешность своих действий, опираясь на эмоциональные оценки, на чужой авторитет, на свою склонность к подражанию и т.д. Сотворение мифа начинается, когда человек пытается определиться в этом мире. Из-за недостатка точных знаний о мире ему приходится полагаться на картину воображаемой реальности.

В античном мире мифологическая картина мира предстаёт в полной и высшей своей чистоте. Устройство мира в их понимании было «социоморфным», где порядок определяет чья-то воля и высшей иерархической властью обладает вымышленный, «виртуальный» социальный страт – сообщество богов. Высшие существа, находятся друг с другом во взаимодействиях, которые определяют их отношения с другими, низшими стратами – героями, людьми, животными, стихиями. Социальные отношения богов очень похожи на человеческие – они могут быть великодушными, завистливыми, могут совершать ошибки, заблуждаться, наказывать или поощрять друг друга и людей. Человек тоже постоянно взаимодействует с богами по схемам принятым у людей того времени, где есть отношения патроната (покровительства со стороны высших персонажей), вражды, поощрений и наказаний, ритуалов идентификации, благодарения, переговоров, подкупа и обмана и др. Это и есть логика социальных взаимодействий, которая, впрочем, распространяется и на весь мир.

Сам мифологический способ описания мира имеет специфический характер и коренным образом отличается от научной формы описания мира. Какие же особенности отличают мифологическое сознание?

1. В мифе человек и общество не выделяют себя природной стихии: природа, общество, человек слиты в неразрывное, единое целое;

2. В мифе нет абстрактных понятий – в нем все очень конкретно, персонифицировано, одушевлено;

3. В качестве носителей информации и смыслов обычно пользуется символами: каждый образ, герой, действующее лицо, каждый элемент мифа обозначает стоящее за ним явление или понятие;

4. Миф живет в своем особенном времени, к которому неприложимо распространённое сегодня представление о линейном и однонаправленном течении времени, о причине и следствии;

5. Мифологический мир наполнен образами, живет эмоциями, ему чужды доводы рассудка, объяснение мира опирается не на знание, а на веру;

6. Мифологическое сознание неспособно критически относиться к себе и к содержанию мифа – в нём нет места сомнению;

7. Общая универсальная черта мифологии – нетерпимость в борьбе мнений в обществе.

Нельзя сказать, что в мифологическом мире вообще отсутствует идея развития. Она есть, но обычно перемены внушают страх и ассоциируются с разрушительными тенденциями, ухудшениями или катастрофами. Это ярко показано в «Законах» Платона, где он излагает своё учение об изменениях:

«Перемены во всем, за исключением злых бедствий, — это самое ненадежное дело: это касается и смены всех времен года, и смены ветров, и перемен в укладе телесной жизни, в характере — словом, изменение не в чем-то одном, но решительно во всем…».

Согласно этому учению – всякое изменение есть зло, а покой божественен. Исключение составляют условия, которые можно назвать «злым бедствием», а выход из бедственного положения позволителен. Учение подводит нас к закону, по которому приверженность вещей к разложению в этом мире непрерывно возрастает. Всё-таки это не жесткий закон универсально возрастающего процесса разложения. Правильнее было бы сказать, что это — закон возрастания склонности к разложению. Иначе говоря, опасность или вероятность разложения возрастает, но не исключается возможность и чрезвычайно редких движений в обратном направлении. К. Поппер обращает внимание на то, что по Платону законы мироустройства допускают возможность искусственного улучшения свойств вещей:

«… очень хорошая душа может преодолеть изменчивость и разрушение, а очень дурная вещь — например, очень дурной город — может быть улучшен путем изменения. (Для того, чтобы такое улучшение приобрело хоть какой-то смысл, нам следует увековечить его, т. е. остановить все дальнейшие изменения.)

В полном согласии с этой теорией находится и изложенная Платоном в «Тимее» картина происхождения видов. В соответствии с ней, человек, высочайшее из животных, создан богами, а другие животные произошли от него в процессе вырождения и разложения. Сначала некоторые мужчины — трусы и жулики — выродились в женщин. Те, кому недоставало мудрости, постепенно выродились в более низких животных. Птицы, говорит он нам, произошли от безвредных, но легкомысленных людей, слишком доверявших своим чувствам, «племя сухопутных животных произошло из тех, кто был вовсе чужд философии», а рыбы — «от самых скудоумных неучей, души которых были так нечисты из-за всевозможных заблуждений». Эту теорию можно применить и к описанию человеческого общества, и к описанию его истории»[8].

Следовательно, мифы – это совокупность специфических образов, которые моделируют реальность. Миф является символической, превращенной формой действительности, одной из символических форм культуры, создаваемой воображением и переосмыслением реальности[9]. Миф – это такая устойчивая формула, с помощью которой может обсуждаться любое явление, интерпретироваться любой факт. Устойчивость мифа подразумевала устойчивость мира. Миф – это законченный текст и к нему ничего нельзя добавить и ничего нельзя отнять от него. Развитие такого мира рассматривалось как помеха, как его искажение.

Приспособительная эволюция мифологического мира шла медленно, с помощью «надставок» – путём «сочинения» новых «малых мифов», которые не противоречили общему контексту культуры.

Социальные инновации (прежде всего профессиональные) осуществлялись благодаря «мифотворчеству» – с помощью создания нового мифа, дополняющего и расширяющего поле традиционной практики. Профессионал-новатор имел шанс на социализацию своей идеи только тогда, когда сможет убедить своих собратьев по профессии (и профессионалов-потребителей), давая описание «новинки» в терминах технологических традиции профессии (доступной для подражания) и с обязательными ссылками на «одобрение» бога покровителя профессии[10] .

Современные тексты, написанные авторами-новаторами, стоящими на миологических позициях, непременно сопровождаются ссылками на приемлемую идеологическую установку или на авторитетные предписания[11].

Для мифологического сознания характерно установление мнимых связей между явлениями, представление о возможности произвольной модификации явлений, о достижении целей необычным (чудесным) образом, тождественность субъекта и объекта, предмета и знака, существа и имени. Отсюда – желание людей совершать чудеса и вера их в возможность магических поступков, которые приводят к цели через символическое действие. Подобное представление о мире приводит к появлению своеобразной бытовой и творческой логики, когда легко допускается существование рядом с обычными людьми «химер» и «монстров»; она диктовала появление (или сотворение) людей-героев наподобие Одиссея и его «команды» или рыцарей Круглого стола короля Артура. Даже реальные достижения в творчестве людей, вершины архитектурного и художественного творчества, известные в античном «цивилизованном» мире (эйкумене), именовались «Чудесами света».

Персонажи и связи между ними определяются сверхъестественным образом, с помощью сверхъестественных иррациональных сил. При этом неважно, кто эти сверхъестественные силы: а) боги, какие-то другие могущественные персонажи, а может быть и б) люди, которые сами возвели себя в столь высокий ранг, или организовали ситуацию так, что их обожествляют и (или) ревностно чтят их культ.

Мифологический мир жизнеспособен, потому что в нём есть своя логика. Важнейшее свойство возможного мира, в котором применима такая мифологическая логика – внутренняя непротиворечивость. Что это такое? Вот как «возможный мир» представлял философ и логик Р. Карнап:

«Вы можете описать мир как следующий: «Существует человек. Он сокращается в размерах, становится меньше и меньше. Вдруг он превращается в птицу. Затем из этой птицы возникает тысяча птиц. Эти птицы взлетают в небо, и тучи разговаривают друг с другом о том, что случилось». Всё это представляет описание возможного мира. Фантастического – да, но непротиворечивого» [12].

Проблема состоит в том, что для мифологического мира не существует исчисления вероятностей осуществимости какого-то события в действительности. Все непротиворечивые (логически допустимые) события в нём равноправны и равновероятны, а значит – вполне возможны фактически. Невероятное, чудесное событие в этом мире имеет те же права, что и повседневное, типичное.

Главным инструментом деятельности человека в мифологическом мире является символ. Символы – это особые знаковые формы, в которых свёрнуты и концентрированы фрагменты единой мифологической картины. Это законченные образные формы той социо-культурной действительности, в которой живёт «мифологизированный» человек, это искусственный носитель социальных кодов. В отличие от знака, он накрепко связан с социальной действительностью: шпага на боку мужчины – не просто оружие, но признак (символ!) дворянского происхождения, цилиндр на голове – не просто головной убор, но признак (символ!) высокого положения в обществе. Символы – это «малые формы» любой картины мира, наиболее существенные элементы «дизайна» культурного пространства, но в мифологической картине они ведущие.

Поскольку важнейшей чертой символа является его высокая зависимость от культурного контекста, то они могут относительно легко переноситься из одной культуры в другую. При этом они, сохраняя своё содержательное ядро, могут сильно изменять своё значение и применяться в совершенно различных целях.

«Символы суть чувственные единства, глубочайшие, неделимые и, главное, непреднамеренные впечатления определенного значения. Символ есть часть действительности, обладающая для телесного или умственного глаза определенным значением, рассудочным способом не сообщаемая. Раннедорический, раннеарабский, раннероманский орнамент, например на вазе, на оружии, на портале или саркофаге, есть символическое выражение нового мирочувствования, находящее себе отклик только в людях исключительно одной культуры, выделяющее их из общечеловеческого и объединяющее их в некоторое единство. Но почувствованное единство культуры покоится на общем языке ее символики.

Символы, представляющие собою нечто осуществленное, относятся к области протяженного. Они — ставшие, а не становящиеся; даже если они и обозначают становление, даже если они и состоят из выразительных обычаев или жестов, все же они неподвижно ограничены и подчинены законам пространства. Существуют только чувственно-пространственные (материальные и орнаментальные) символы. Само слово "форма" уже обозначает нечто протяженное. Однако смысл всякого предела есть бренность. Не существует вечных символов. Даже и повсюду встречающиеся знаки треугольника, свастики, кольца как символы — преходящи. Они встречаются во многих культурах, но каждый раз имеют иное значение и, таким образом, каждый раз созданы вновь и обладают ограниченной жизненной длительностью. Достаточно проследить судьбы античной колонны, начиная от греческого храма, где она поддерживает крышу при помощи архитрава, далее в раннеарабской базилике, где она расчленяет внутреннее пространство, наконец, до построек Ренессанса, где она в качестве мотива включена в фасад, чтобы почувствовать, что означает перетолкование символа, заимствованного новой культурой у предшествующей»[13].

Из сказанного должно быть ясно, что мифология – это не только далекое прошлое духовной культуры. И в наши дни человек, находящийся в состоянии искренней и глубокой веры во всем видит подтверждение своей веры. Так, твёрдо верящий в судьбу человек склонен видеть предопределенность даже в попытках разубедить его и объяснить случившееся простым стечением обстоятельств.

Сознание человека здесь предрассудочно (прелогично), но эмоционально насыщенно. Все культурные и социальные конструкции становятся самоценными. По своему статусу они «предельны» и не подлежат дальнейшему совершенствованию, не предполагают «искусственно-технического» использования. Культура «разлита» по жизни, а само понятие культуры не вычленено в мыслительных усилиях. Предрассудки мощно влияют на социальную и мыслительную деятельность, создавая эмоциональные «запреты» или, напротив, «защищённые» каналы действительности. Они «прикрывают» зоны недостижимые для сознания, создавая «щит» из символа. А если аналитический вопрос и возникает, то он снимается «магическим» (обряд, ритуал) действием. Логика символа и магии делает проблематичным рациональное постижение социальных и природных явлений (культурных норм, связей с человеческими практиками).

Мнимая автономность, «самоуправляемость» социальных процессов, когда она происходит анонимно, создает благодатную почву для всевозможных мифов. Много и много людей верили во всесилие просвещённости и грамотности, например в то, что как только на Земле грамотных людей станет больше, чем неграмотных, все исправится само собой. Сегодня по данным ЮНЕСКО доля грамотных людей составляет две трети населения планеты, однако до избавления от бед всё ещё очень далеко. Десятилетиями существовал миф о всесилии естественнонаучного знания, которое позволит овладеть природными процессами и избавит человечество от многих бед, связанными с болезнями и преступностью. Приходят и уходят мифы, связанные с верой в справедливую просвещённую политику или, напротив, в силу оккультных учений, в «пришельцев» или «скрытые» сверхъестественные возможности человеческой психики.

Социальная система, опирающаяся на мифологическую картину мира, включает вождей и героев, трибунов и активистов, допускает волюнтаризм. Она может быть направлена в «светлое будущее» или ориентирована на «обратную перспективу» – видя истинные образцы в «светлом прошлом». Консолидация общества может достигаться и «угрожающей перспективой», например, пророчествами о «конце света» или о неизбежной катастрофической деградации. Социальная активность инициируется призывами к достижению мифических целей.

Проблема состоит в том, что для мифологического мира не существует исчисления вероятностей осуществимости какого-то события в действительности. Все непротиворечивые (логически возможные) события в нём равноправны, равновероятны, а значит – вполне возможны фактически. Невероятное, чудесное событие в этом мире имеет те же права, что и повседневное, типичное.

Следовательно, мифы – это совокупность специфических образов, которые моделируют реальность. Миф является символической, превращенной формой действительности, одной из символических форм культуры, создаваемой воображением и переосмыслением реальности[14]. Миф – это такая устойчивая формула, с помощью которой может обсуждаться любое явление, интерпретироваться любой факт. Устойчивость мифа подразумевала устойчивость мира. К мифу ничего нельзя добавить и ничего нельзя отнять от него. Развитие такого мира рассматривалось как помеха, как его искажение.

Из сказанного должно быть ясно, что мифология – это не только далекое прошлое духовной культуры. И в наши дни человек, находящийся в состоянии искренней и глубокой веры во всем видит подтверждение своей веры. Так, верующий в судьбу человек склонен видеть предопределенность даже в попытках разубедить его и объяснить случившееся простым стечением обстоятельств.

Для чего же, как первобытному, так и современному цивилизованному человеку нужен миф?

Мифотворчество – это познание мира путем соотношения его с собой, с тем, что хорошо известно, понятно, переживаемо. Оно осуществляется методом аналогии, соотнесения внешнего мира с нашим собственным внутренним, персональным. Это не просто вымышленный мир, выразительный, интересный, но ещё и мир, понимающийся в гармонии с человеком. Здесь интуитивно проявляется убеждение, что окружающий мир живет по тому порядку, что и сам человек.

Кажущаяся автономность, «самоуправляемость» социальных процессов, когда она происходит анонимно, создает благодатную почву для всевозможных мифов. Десятилетиями существовал миф о всесилии естественнонаучного знания, которое позволит овладеть природными процессами и избавит человечество от многих бед, связанными с болезнями и преступностью. Много и много людей верили во всесилие просвещённости и грамотности, например в то, что как только на Земле грамотных людей станет больше, чем неграмотных, все исправится само собой. Сегодня по данным ЮНЕСКО доля грамотных людей составляет две трети населения планеты, однако до избавления от бед всё ещё очень далеко. Приходят и уходят мифы, связанные с верой в справедливость политики или в силу оккультных учений, в «пришельцев» или «скрытые» сверхъестественные возможности человеческой психики.

Как протест против стихийной и беспорядочной реальности возник особый тип мифов – утопии – некое идеальное представление о той или иной стороне человеческой жизни. Эти вопросы интересовали великого энциклопедиста древности Аристотеля, о счастливых городах будущего размышляли и автор "Утопии» Томас Мор, и многострадальный зодчий «Города Солнца» итальянский монах Томмазо Кампанелла, и изобретатель идеального "Фаланстера" человеческих страстей француз Шарль Фурье, и неукротимый русский революционер — демократ Николай Чернышевский.

Выделяя и подчеркивая важность подобного рода работ для развития профессиональной архитектурной деятельности, необходимо при этом разобраться в основаниях этих и подобных им идей, нескончаемый список которых пополняется с большой скоростью и в наши дни.

Социальная система, опирающаяся на мифологическую картину мира, включает вождей и героев, трибунов и активистов, допускает волюнтаризм, направлена в «светлое будущее», наполнена призывами к достижению мифических целей.

Архитектурная практика, существовавшая и существующая в такой системе основана больше на эмоциональном душевном порыве и мечтe о далеком будущем, но не на знании процессов, имеющих место в реальности. Проекты, созданные в этом русле (в том числе многочисленные проекты 20-х годов), как показала В.Э. Хазанова, не столько предлагают новые профессиональные приемы и формы, сколько включают программу рационально перестроенного образа жизни, которая в двадцатые годы была призвана ускорить осуществление социальных идеалов, а в отдельных концепциях и указать «главный путь их реализации» [34].

Тогда же в профессиональной архитектурной культуре большое распространение получил миф о зодчем, как о «благодетеле человечества, формирующем совершенную среду его жизнедеятельности» (Глазычев В.Л. Современная буржуазная культура и кризис социальной роли архитектора. Архитектура Запада. Вып. 2. М., 1975).

Представления о рациональности опирались на необходимость осуществления социальных идеалов, которые представляли идеологию тех лет.

Так, архитекторы М. Барщ и В.Владимиров в своем проекте-манифесте как бы иллюстрировали организацию производственно-бытовых процессов и их максимальную коллективизацию.

После тщательного анализа вся жизнь коммунаров была сведена к базовым функциям:

1) отдых, сон, восстановление сил; 2) питание; 3) воспитание детей; 4) культурное развитие; 5) санитарно—гигиенические отправления, обслуживание и т.д.

По замыслу авторов, место, где должны были жить коммунары, должно было «ярко выражать классовую целеустремленность пролетариата и, будучи одной из важнейших предпосылок реконструкции быта, тем самым способствовать выполнению поставленных исторических задач» [34].

Под влиянием активизации общественной жизни оживали социальные утопии. Это "Города-сады" Э. Говарда, "Город широкого пространства" Райта, тезис "Архитектура или революция» и «план реконструкции Парижа» Ле Корбюзье, функционалистско-уравнительная концепция Гроппиуса, вера в целительность красоты и совершенства формы Мис Ван дер Роэ и Нимейера.

Целый букет архитектурно-социальных утопий пришёлся на конец бО-х годов. Их основанием была вера в перестройку поведения и психологии людей с помощью изменения пространства, иногда приводившая к уродливым формам.

Итальянская группа «Суперстудио» спроектировала "Город 2000 тонн", состоящий из индивидуальных ячеек, где живут (хочется сказать, содержатся) и получают все виды обслуживания человеческие существа, любые попытки недовольства которых улавливаются с помощью компьютера и караются немедленным уничтожением. Эти проекты как бы иллюстрируют целую серию романов-предупреждений о мрачном будущем все более технизируемого общества.

Как пример несостоятельности концепции «архитектуроцентризма» и статуса архитектора как общего «Распорядителя Развития Народов», показательна судьба новой столицы Бразилии». Ее авторы О. Нимейер и Л. Коста мечтали о том, что она станет городом свободных и счастливых людей [35]. Однако на их глазах Бразилиа превращалась в обычный, ничем не отличающийся от других бразильских городов, город, и противостоять этому не было никакой возможности.

Социальные инновации нередко опираются на т.н. «социальную инженерию», главным её методом следует признать «утопический» подход. Утопии[15] – некое идеальное представление о той или иной стороне человеческой жизни, в которых отсутствует соответствие целей и средств их достижения. Утопия – это мнимый проект, в котором «прописывается» идеальный и привлекательный социальный результат, но игнорируются средства его достижения. Ведь средства достижения утопической цели могут быть либо полностью недоступны (иллюзорны), либо цена их непомерно высока для людей.

«Утопический подход можно описать следующим образом. Каждое рациональное действие имеет определенную цель. Действие рационально в той степени, в которой цель достигается сознательно и последовательно, причем выбранные средства должны соответствовать этой цели. Если мы хотим действовать рационально, мы должны, прежде всего, выбрать цель. Кроме того, действительные или конечные цели следует определять тщательно, ясно отличая их от промежуточных или частных целей, которые являются лишь средствами или шагами на пути к конечной цели. Если мы не станем учитывать это различие, нам придется оставить без ответа вопрос о том, способствуют ли частные цели достижению конечной цели — а значит, мы не сможем действовать рационально. В сфере политической деятельности эти принципы требуют, чтобы мы, прежде чем предпринять некоторое практическое действие, определили нашу конечную политическую цель или идеальное государство. Только когда мы сформулируем, хотя бы в виде грубого наброска, конечную цель и получим нечто подобное проекту общества, к которому мы стремимся, — только тогда мы можем начать анализ наилучших способов и средств воплощения этого проекта и наметить план практических действий. Все это — необходимые предварительные условия любой рациональной политики и особенно социальной инженерии»[16].

Утопическая социальная инженерия обладает силой убеждения и привлекает к себе многих — прежде всего тех, кто не подвержен предубеждениям, основанным на идеях предопределённости судьбы или выступает против них. Однако от этого утопическая инженерия представляется ещё более опасной, поскольку она многократно использовалась в политике как средство манипуляции сознанием людей. Подавляющее большинство тоталитарных[17] режимов (в государственных или гражданских общностях – в партиях, религиозных сектах) опиралось на утопические проекты «светлого будущего», обещая быстрого достижения цели. При этом участники проекта должны были готовиться к любым жертвам (цель оправдывает средства) на пути к идеалу.

Проекты глобальной социальной инженерии интересовали великого энциклопедиста древности Аристотеля, о счастливых городах будущего размышляли и автор «Утопии» Томас Мор, и многострадальный зодчий «Города Солнца» итальянский монах Томмазо Кампанелла, и изобретатель идеального «Фаланстера» человеческих страстей француз Шарль Фурье, и неукротимый русский революционер — демократ Николай Чернышевский.

Архитектурная практика, существовавшая и существующая в такой системе, основана больше на эмоциональном душевном порыве и мечте о далеком (светлом) будущем, но не на знании процессов, имеющих место в реальности. В нашей стране, проекты, созданные в этом русле (в том числе многочисленные проекты 20-х годов), как показала В.Э. Хазанова, не столько предлагают новые профессиональные приемы и формы, сколько включают программу рационально перестроенного образа жизни, которая в двадцатые годы была призвана ускорить осуществление социальных идеалов, а в отдельных концепциях и указать «главный путь их реализации» [34].

Тогда же в профессиональной архитектурной культуре большое распространение получил миф о зодчем, как о «благодетеле человечества, формирующем совершенную среду его жизнедеятельности»[18].

Представления о рациональности опирались на необходимость осуществления социальных идеалов, которые представляли идеологию тех лет. Так, архитекторы М. Барщ и В.Владимиров в своем проекте-манифесте как бы иллюстрировали организацию производственно-бытовых процессов и их максимальную коллективизацию.

После тщательного анализа вся жизнь коммунаров была сведена к базовым функциям:

* Второй тип – картина мира механистическая.

Здесь предполагается совсем другое описание мира и другой жанр существования человека в этой жизни. В её рамках утверждается, что мир - это огромная «мегамашина», устройство которой, собственно говоря, и не обязательно знать, но подчиняться её внутренней логике. Зато нужно очень хорошо знать требования к тому месту, на котором человек оказывается по жизни, и хорошо соответствовать этим требованиям. И если это соответствие достаточно точное, тогда и жизнь его складывается успешно.

Это тоже картина мира, возникла в Античном мире в то время, когда МИФ стал вытесняться ЛОГОСОМ[19]. Для Платона характерно сопоставление логоса и мифа как двух способов выражения истины. Аристотель чаще всегда употребляет термин логос в смысле «определения» или «разумности вообще».

Обычно считается, что механистическая картина берёт начало в воззрениях киников и скептиков Древней Греции и стоиков Древнего Рима. В числе основоположников этой линии мировоззрения был небезызвестный Диоген. «Он решил жить как собака и поэтому его называли «киником», что означает «собачий». Диоген отвергал все условности, касающиеся и религии, и манер, и пищи, и приличий. Говорят, что он жил в бочке, но Гилберт Маррей уверяет, что это ошибка: то был огромный кувшин, какие употреблялись в первобытные времена при погребениях. Он жил, как индийский факир подаянием. Он заявлял о своём братстве не только со всем человеческим родом, но также и с животными»[20]. Заметим, что слова «цинизм» и «циник» пошли от слова «киник», а оно означает нигилистическое отношение к человеческой культуре и к общепринятым правилам нравственности.

Скептики следовали в своей практике тому пути, каким движется весь мир, но не придерживались никакого мнения об этом пути.

Стоики называли основоположником своей школы (которая просуществовала 500 лет) Зенона из Китиона, который создал учение (утопию) о всемирном государстве, где все равны – свободные и рабы, греки и варвары, богатые и бедные, мужчины и женщины. И живут в этой стране мудрецы, ведущие жизнь в соответствии с законами природы. С их точки зрения боги не отделены от мира вещёй и людей; в каждом из нас содержится частица божественного огня. Все вещи – это части системы, называемой природой. Индивидуальная жизнь хороша, когда она находится в гармонии с природой. Добродетель (центральное понятие этики стоиков) – это воля, находящаяся в согласии с природой. В жизни отдельного человека добродетель является единственным благом; здоровье, счастье, богатство не принимаются в расчёт. Б. Рассел пишет[21]:

«Современному уму трудно с энтузиазмом древних относиться к добродетельной жизни, если посредством неё не будет достигнуто ничего хорошего. Мы восхищаемся медицинским работником, который рискует жизнью во время эпидемии чумы, потому что считаем, что болезнь есть зло, и надеемся снизить частоту заболеваний. Но если болезнь – не зло, медицинский работник вполне мог бы спокойно сидеть дома. Для стоика добродетель является сама по себе целью, а не чем-то, что приносит благо».

Стоики полагали, что зло — это всё противоположное добродетели. (Если болезнь находится «в согласии с природой», то она не может быть злом.) Всё прямо не относящееся к добродетели — безразлично. Безразличному соответствует «надлежащее», т. е. действие «природно-оправданное» и целесообразное для всякого живого организма, но оно лишенное подлинно нравственного характера и неполноценно. Нравственное действие (высший уровень «надлежащего», на котором природа полностью реализует свой разумный потенциал), определено не инстинктивным здравым смыслом, а моральным отношением к действию. Воплощением идеала добродетельности является мудрец. Будучи внутренне автономен (добродетель — единственное, что «зависит от нас»), мудрец обладает непогрешимым интеллектуально-нравственным настроем, соответствующим идеалу апатии (!), и принимает свою «судьбу» как проявление благого промысла: знание нравственной необходимости совпадает с пониманием космической причинности. Целью мудреца является его собственное совершенство, подобное совершенству космоса и выраженное в действии: мудрец имеет друзей, участвует в делах общества и т. п. Жизненный идеал стоика – невозмутимость и спокойствие.

Натурфилософия стоиков сформулирована под влиянием Аристотеля и Гераклита и в основаниях своих материалистична. Но она пронизана верой в провидение, в предопределённость судьбы мира и людей (природы), что, конечно же, приводит к фатализму. Зато в физике эта концепция способствовала формированию механистического материализма: все процессы предопределены причинно, случайности невозможны.

Исключительно важным оказалось положение о том, что социальные законы также объективны, поскольку являются законами природы. И эти законы ориентированы на добродетель, они опираются на логику. Надо заметить, что стоики и в основу этики положили логику. Такая этика диктовала несравненно менее произвольную, более жёстко задаваемую логику социальных действий для членов человеческих сообществ. Собственно говоря, именно стоикам мы обязаны широким распространением и практическим применением «аристотелевой логики», распространением суждений, включающих понятия причины и следствия.

Развитие природы допускалось согласно стоицизму, но он было предопределено «законодателем», который является также и «благодетельным провидением». Всё целиком, до мелких подробностей, запланировано, чтобы обеспечить определённые цели природы естественными средствами. Эти цели (за исключение, той их части, которые касаются богов и демонов), должны быть найдены в жизни человека. Поиск своей цели (предписанной провидением) и полнота соответствия ей – вот смысл жизни человека.

Вне зависимости от того, что предлагалось людям – счастливо жить в «правильном» настоящем или стремиться к идеальному будущему, личная судьба отдельного человека никого не интересовала. Это как раз то, что позволяет называть людей деталями машины, или «винтиками» социального механизма. В этом «винтиковом» существовании человеку не дано знать, кем и когда машина создана. Ему не дано узнать, как она устроена. Тем более, ему не дано ничего сделать свой выбор, чтобы можно было в ней что-то изменить в своей судьбе или поменять её совсем. От него требуется лишь одно – принимать жизнь такой, какая она есть и при возможности извлекать из нее удовольствие.

Как массовое, так и профессиональное мировоззрение характеризуется социальной-культурной и политической апатией, поскольку архитектор направляет все усилия на следование жестким правилам и нормам. Или имитацией устремлённости к недосягаемой (утопической) цели. Для эмоционально определённого «мифологического» человека имитаторство немыслимо.

Вместе с тем, в рамках механистической картины мира (ещё до появления стоиков) греческими мыслителями всячески приветствовалось использование знаний в социальной практике. Так Сократ считал, что высшей и наиболее важной добродетелью является добродетель политическая, к которой он относил искусство управления полисными делами. При помощи именно этого искусства люди делаются хорошими политиками, начальниками, домоправителями и вообще полезными для себя и для других гражданами государства. Причём, эта высшая добродетель, именуемая Сократом царской, одинаково значима и в частной и в публичной жизни человека. В обоих случаях речь идёт об одном и том же – об управлении делами (полисными или домашними) на основе знания. Умение хорошего хозяина, управителя дома сходно с умением хорошего начальника, и первый легко может заняться делами второго. В «Воспоминаниях о Сократе» Ксенофонта написано, что Сократ говорил некому Никомахиду: «Потому ты не смотри с таким пренебрежением на хозяина. Забота о собственном только количественно разнится от заботы об общественном; в других отношениях она совершенно одинакова».

Таким образом, социальная система, опирающаяся на механистическую картину мира, чаще всего базируется на идеологии примата государственного над личным, она опирается на чиновников, наполнена бюрократизмом и рутиной. Здесь высоко ценится знания и профессионализм, но не личные достоинства человека. Культивируется представление о том, что «незаменимых людей нет». Среди личностных качеств белее всего ценится преданность существующему социальному строю, «социальная добродетель». Социальную устойчивость и защищённость людей обеспечивает «совершенно устроенная» государственная власть. Вместе с понятием социальной добродетели появляется понятие «гражданского долга». Параллельно с этим оформляются многочисленные государственные и социальные институты.

Сознание человека в рамках механистической картины мира аксиоматично и иерархично. Здесь допускаются изменения мира в ходе развития. Например, изменения социального устройства государства и его улучшение (или ухудшение). Так Аристотель дал классификацию политических форм государственности и сопоставлял их по эффективности. К наилучшим формам он отнес монархию, аристократию и политию (умеренную демократию), к наихудшим — тиранию, олигархию, охлократию. Но возможность изменения социального устройства рассматривается механистично и по Аристотелю, например, оно обусловлено диалектической закономерностью циклической «смены фаз». В более радикальных случаях возникали социальные утопии, которые выявляли целевые векторы разных слоёв культуры.

Всё противоположное добродетели — зло; прочее безразлично, т. к. не имеет прямого отношения к добродетели. Безразличному соответствует «надлежащее», т. е. действие «природно» оправданное и целесообразное для всякого живого организма, но лишенное подлинно нравственного характера. Нравственное действие (высший уровень «надлежащего», на котором природа полностью реализует свой разумный потенциал), определено не инстинктивным здравым смыслом, а моральным отношением к действию. Воплощением идеала добродетельности является мудрец. Будучи внутренне автономен (добродетель — единственное, что «зависит от нас»), мудрец обладает непогрешимым интеллектуально-нравственным настроем, соответствующим идеалу апатии (!), и принимает свою «судьбу» как проявление благого промысла: знание нравственной необходимости совпадает с пониманием космической причинности. Целью мудреца является его собственное совершенство, подобное совершенству космоса и выраженное в действии: мудрец имеет друзей, участвует в делах общества и т. п.

Социальные законы объективны, поскольку являются законами природы, они ориентированы на добродетель, опираются на логику. Надо заметить, что они и в основу этики положили логику, которая диктовала несравненно менее произвольную и более жёстко задавала логику социальных действий членов человеческих сообществ. Развитие природы согласно стоицизму, предопределено «законодателем», который является также и «благодетельным провидением». Всё целиком, до мелких подробностей, запланировано, чтобы обеспечить определённые цели естественными средствами. Эти цели, за исключение, той их части, которые касаются богов и демонов, должны быть найдены в жизни человека.

Это как раз то, что позволяет называть человека деталью машины, или «винтиком» социального механизма. В этом «винтиковом» существовании человеку не дано знать, кем и когда машина создана. Ему не дано узнать, как она устроена. Тем более, ему не дано ничего сделать такого, чтобы можно было в ней что-то изменить или поменять ее совсем. От него требуется лишь одно – принимать жизнь такой, какая она есть и при возможности извлекать из нее удовольствие.

Такое мировоззрение характеризуется социальной-культурной апатией, поскольку архитектор направляет все усилия на следование жестким правилам и нормам

* Третий тип – естественнонаучная или натуралистическая картина мира.

Она сформировалась в 17 веке в Европе, когда произошли следующие события.

Семнадцать веков христианская идеология практически полностью формировала духовный стержень и стереотипы поведения любого и каждого, живущего в Европе. За исключением Италии, которая в эпоху Возрождения выдалась вперед и породила свою городскую культуру и соответственно всё то, что с этим связано. А вся западная часть Европы продолжала жить под католической церковью, которая усиливала давление на общество.

Однако, начиная с 11 века, в католической церкви нарастал мощный кризис. И этот кризис, начавшийся широкими движениями еретиков и созданием инквизиции, привел к тому, что в начале 16 века произошло событие, которое во всех учебниках отмечается как явление реформации церкви.

Кажется, что это очень далекое от нашей темы событие не имеет к архитектурному проектированию напрямую никакого отношения. На самом деле, это очень важное обстоятельство, которое принципиально развернуло мировоззрение европейцев. Что же произошло?

Реформация церкви – это выделение из христианского лона новой ветви, которая стала называться протестантизмом. Как утверждает Макс Вебер в работе «О протестантской этике», протестантская этика породила начало новых отношений. И именно протестантская этика позволила Европе развиваться по пути капиталистических отношений, по пути накопления капитала, по пути развития производства.

Правила веры и жизни у протестантов, ведущие к спасению следующие: не доверяй никаким авторитетам – ни церкви, ни ортодоксам-схоластам, ни античным мудрецам, ни современникам-гуманистам; доверяй собственному разуму, укрепленному личной верой.

В этих правилах уже коренились пять новых принципов отношения к миру:

· первый состоял в декартовском сомнении как начале философствования и познания;

· второй представлял собой потребность в достоверном знании, подтверждаемом опытом, экспериментом;

· третий был ориентирован на различение между наблюдаемым явлением и его скрытой сущностью;

· в четвертом содержалась допущении бесконечности познавательного процесса,

· пятый поднимал Природу выше человека.

Все это явилось необходимой предпосылкой для того, чтобы Европа вступила в Новое время. Именно это обстоятельство связывают с возникновением новой естественнонаучной картиной мира. Опорой и инструментом для формирования этой качественно новой картины мира стала наука. Довольно быстро наука превратилась в особую форму общественного сознания, которая включает:

1) деятельность по получению нового знания; 2) результат этой деятельности — сумму знаний, лежащих в основе научной картины мира; 3) новый социальный институт, обеспечивающий 1 и 2, оказывающий колоссальное влияние на все сферы общества и культуру в целом.

Событие, которое открывало научную эру, связано с тем, что Галилео Галилей сформировал предмет научной деятельности. Конечно, нельзя утверждать, что науки до Галилея не было. Мы знаем египетских астрономов, греческих стратегов, римских полководцев. Мы знаем очень много примеров того, как использовалось знание. Но Галилео Галилей впервые описал науку как деятельность. Он обозначил научный предмет, средства научной деятельности, он описал механизмы, технологию этой деятельности, дал понятие «мыслительного эксперимента» и «научного факта». Центрами научной деятельности становятся университеты, где научная деятельность становится профессией.

Мир в естественнонаучной картине есть природа, – природа, которая живет, функционирует, развивается в соответствии со своими собственными законами и закономерностями. Познание законов природы составляло основную задачу науки. Непосредственные цели — описание, объяснение и предсказание процессов и явлений действительности, составляющих предмет ее изучения, на основе открываемых ею законов.

А человек, он с одной стороны, – это часть природы; а с другой стороны, человек есть наблюдатель, исследователь то есть тот, кто очень внимательно следит за тем, что в природе происходит, и фиксирует это в виде законов – устойчиво повторяющихся событий, имеющих определенные причинно-следственные связи.

Научную картину мира характеризует строгие положения, которые допускали включение фактов и явлений в её рамки:

1) Только тогда факт можно считать существующим как объект, когда он получен в опыте при непредвзятом наблюдении; это требует категорического отказа учёного от сознательной или бессознательной предубеждённости – в своих опытах он «задаёт природе вопросы», но не навязывает ей ответы;

2) Только те суждения могут быть приняты в качестве научных, которые опираются на твёрдо установленные в опыте факты, или же являются их неопровержимыми индуктивными обобщениями;

3) Процедура установления фактов (метод) в серии опытов должна быть обоснована и применена так, чтобы по возможности исключить неоднозначное толкование результатов;

4) Описываемые факты должны быть неслучайными – воспроизводимыми, типичными;

5) Научная проблема и задачи (вопросы задаваемые природе) могут исходить только из непротиворечивых опытных фактов;

6) Научное обобщение (гипотеза или теория), должно давать исчерпывающее объяснение фактам и обеспечивать достаточную (измеряемую) предсказуемость явлениям окружающего мира (реальности).

Важнейшим качеством естественно-научной картины мира является её открытость. Факты, из которых складывается мир, могут (должны) быть доказаны, но могут быть и опровергнуты. В связи с этим неизбежно возникает ещё одно свойство этой картины мира – её способность к коренному обновлению, к «смене парадигм». Наука приспособлена к развитию!

Получается, что выявленный наукой закон – это особая форма описания мира, похожая на миф в мифологической картине мира. Но правила создания мифа и правила написания научного «закона природы» совершенно разные. И Галилео Галилей очень четко сформулировал требования к написанию законов, к формированию такого научного знания. С тех пор и стали различать научное знание и просто знание.

Важнейшим новшеством естественно-научной картины мира было введение идеи «линейного времени». В результате стало кристаллизоваться понимание различия между прошлым и будущим, а также совершенно новое понимание феномена развития.

«Среди народов Запада немцы стали изобретателями механических часов, этого жуткого символа убегающего времени, чей днем и ночью с бесчисленных башен Западной Европы звучащий бой есть, пожалуй, самое мощное выражение того, на что вообще способно историческое мироощущение. Ничего подобного мы не найдем в равнодушных ко времени античных странах и городах. Водяные и солнечные часы были изобретены в Вавилоне и Египте, и только Платон, опять в конце расцвета Эллады, впервые ввел в Афинах клепсидру, и еще позднее были заимствованы солнечные часы как несущественная принадлежность повседневного обихода, причем все это не оказало никакого влияния на античное жизнеощущение.

Здесь следует еще упомянуть соответствующее, очень глубокое и ни разу по достоинству не оцененное различие между античной и западноевропейской математикой. Античное числовое мышление воспринимает вещи как они есть, как величины, без отношения ко времени, чисто в настоящем. Это привело к Эвклидовой геометрии, математической статике и завершению системы учением о конических сечениях. Мы воспринимаем вещи с точки зрения их становления и взаимоотношения, как функции. Это привело к динамике, аналитической геометрии и от нее к дифференциальному счислению. Современная теория функций есть огромный итог всей этой массы идей. Это очень странный, но духовно строго обоснованный факт, что греческая физика, в качестве статики в противоположность динамике, совершенно не знала применения часов и в них не нуждалась, и в то время как мы высчитываем тысячные доли секунды, совершенно игнорировала измерение времени. Энтелехия Аристотеля единственное из всех существующих вневременное — антиисторическое — понятие развития»[22].

Это обусловило появление исторического мироощущения, исторической памяти, а вместе с ней и ощущение необходимости персонификации исторической и культурной динамики. Этот период характеризуется появлением огромного числа исторических деятелей в политике, искусстве и науке. Для людей становилось нормой осознавать и оценивать вклад творческих личностей в развитие культуры, понмать меру ответственности за «прогрессивные» культурные инновации одних или за сдерживание развития – «консервативные» и «ретроградные» усилия других.

Естественнонаучная картина мира впервые ставит человека в отчужденную позицию. В мифологической картине мира человек – необходимая часть (персонаж) этого мира. В механистической он – тоже часть, но часть (деталь) машины. А в естественнонаучной картине мира человек отстранен от мира, он наблюдает, он задает вопросы природе. И чем меньше он включается в этот мир со своими эмоциями, с отношением к тому, что там (в природе) происходит, тем более объективным (истинным) будет его взгляд и точнее суждение.

Точность – это одно из ключевых слов в этом мире. Точное и подробное описание объекта или процесса – вот залог правильного понимания устройства мира, а значит предсказуемости будущих событий в нём. Только вместо слов: фортуна, провидение, судьба, обозначавших неизбежность становящегося, в науке употребляют слово «причинность».

Сознание человека в рамках естественно-научной картины мира аналитично[23] – оно порождает описательную (исследовательскую) функцию и направлено на расчленение целого на части с целью постижения (понимания) мироустройства. Здесь человек стремится «объективно» воспринимать мир, относиться к вещам как к существующим вне сознания человека, как «объекты»[24], которые можно познать, а познав — освоить. В основе такого отношения к миру лежит установка, согласно которой мир познаваем «без остатка». Выделение особой «внешней» позиции исследователя (описателя и понимателя) по отношению к объекту исследования, со временем приводит к пониманию особой роли науки и учёных в культуре. В общественном сознании учёные стали уже не просто «хранителями знаний», это уже «спасителями», способными дать новые, совершенно неизвестные до того средства преодоления жизненных трудностей и бедствий. Они могли «измышлять» средства, коренным образом изменяющие жизнь человека, увеличивать благополучие общества.

Наука постепенно стала рассматриваться как креативный[25] механизм культуры. Деятели науки, учёные, расценивались как новый тип культурной элиты[26], члены которой рекрутируются демократичным способом, исключительно на основании их индивидуальных способностей к научному творчеству. Учёные, инженеры, высокообразованные люди и университеты, где их готовили, становились государственным стратегическим ресурсом нового типа.

Эти представления, конечно, не были беспочвенными. Новая роль знаний, новая наука породили феномен индустриализации, который преобразовал всю жизненную сферу, всю архитектонику европейской цивилизации.

Индустриальный ураган, пронесшийся над Европой в XVIII столетии, создал «пространственно протяженную» культуру нового типа. Это была массовая культура больших пространств и дорог, географических карт и чётко выверенных границ. Новая картина мира создавалась с невиданной точностью, энергично и очень быстро. Товары, люди и идеи перемещались на тысячи миль, многочисленные толпы мигрировали в поисках работы. Товарное производство, рассеянное прежде по полям, прочно сцепленное с ландшафтом, теперь сосредоточилось в страшно разросшихся городах. Скученное население теснилось в немногочисленных, но плотно заполненных узловых транспортных пунктах. Старые селения глохли и вымирали; возникали быстро развивающиеся индустриальные центры, обрамленные дымовыми трубами и огненными печами. Разнообразие мира нарастало усилиями людей.

«Коренным образом переделанный ландшафт требовал гораздо более сложной координации между городом и деревней. Города нуждались в притоке продовольствия, энергоресурсов, рабочей силы и сырья, они же поставляли вовне промышленные товары, моды, идеи и финансы. Два этих потока были тщательным образом интегрированы и скоординированы во времени и пространстве. Помимо того, в самих городах требовалось гораздо большее разнообразие пространственных форм. В прежней земледельческой системе основными материальными сооружениями были церковь, дворец дворянина, некоторое количество жалких хижин, иногда таверна или монастырь. Из-за усиления дифференциации трудовой деятельности для цивилизации Второй волны нужна была значительно более сложно организованная материальная среда.

В связи с этим скоро появились архитекторы, проектировавшие, строившие конторы, банки, полицейские участки, заводы, железнодорожные вокзалы, универсальные магазины, тюрьмы, пожарные депо, психиатрические лечебницы и театры. Эти самые разнообразные типы зданий и сооружений должны были строго соответствовать своему назначению. Размещение фабрик, дорог, ведущих к магазинам, железнодорожных путей, примыкавших к докам или грузовым складам, местоположение школ, больниц, водопроводных сетей, электростанций, трубопроводов, газовых сетей, телефонных станций — все надо было пространственно скоординировать.

Пространство должно было быть тщательно организовано, как фуга Баха.

Такая четкая координация специализированных пространственных форм — необходимость наличия нужного народа в нужном месте и в нужное время — являлось точной пространственной аналогией временной синхронизации. По сути это была синхронизация в пространстве. Для функционирования индустриального общества внутреннее устройство и пространства, и времени нуждалось в более четкой разработке.

Людям необходимы были как более точные и стандартизированные единицы времени, так и более точные и равнозначные единицы пространства. До промышленного переворота, когда время все еще измерялось достаточно неопределенно, вроде, например, «пока прочтешь «Отче наш». В пространственных измерениях тоже царила путаница. К примеру, в средневековой Англии один род[27] на практике мог составлять от 16,5 до 24 футов. В XVI в. наилучшим способом измерения рода считался следующий: из числа выходящих из церкви наугад выбирали 16 мужчин, выстраивали их в ряд так, чтобы «левая ступня каждого располагалась впереди, а все ступни, примыкая, составляли одну линию», и отмеренное таким образом расстояние давало искомую величину. Использовались еще более неопределенные понятия, как, например, «день езды верхом», «час ходьбы», «полчаса легкого галопа»[28].

Естественнонаучную или третью картину мира отделяет от второй, механистической картины мира девятнадцать веков. А вот до появления в оформленном виде следующей картины мира проходит совсем немного времени.

* Четвёртый тип именуется искусственно-технической картиной.

Весь 18 век и начало 19-го – это время, когда оформляется четвертая, последняя картина мира.

Начинается оформление этой картины с того, что немецкий философ И.Г. Фихте (1762-1814) описал деятельность как целесообразную (направленную на цель) совокупность действий, которые могут рассматриваться отчужденно от человека. Следовательно, «деятельности» могли быть описаны и изучены, тогда они могут быть освоены, могут передаваться как опыт, то есть воспроизводиться.

В результате, стало возможным не просто осуществлять «наукоёмкие практики», воспроизводить остро необходимые и сложно достижимые образцы деятельности, качественно и точно воспроизводить культуру, но и проектировать, сознательно (целесообразно) развивать её. Люди смогли задавать себе не только вопросы: «Как это сделать?», но и, главное, «Зачем это нужно», «Действительно ли нужно это?» и «Как этого достичь». Мы видим, что это вопросы проектного подхода, то есть вопросы, направленные на поддержание устойчивости настоящего (воспроизводство) или на конструирование будущего (развитие).

У сторонников этого подхода появляется особый класс рефлексивных практик, которые позволяют выносить суждения (относиться «критически») не только по отношению к «чужому» (к чужой культуре) или «отчуждённому» (к природе), но и к своей собственной деятельности. Этот новый тип рефлексивных актов («рефлексий второго порядка»), направлен на анализ и на оценку своего собственного содержания. Исследовательская деятельность (в том числе и научно-исследовательская) не отрицается, а приветствуется, но рассматривается как составной элемент деятельности проектировочной. Предполагается, что именно проектировщик имеет свои идеальные представления о целом и о способах его поддержки и о способах его изменения.

Сторонники этого подхода деятельностью называют организованную совокупность технологий (включающих процедуры[29] и действия), характеризующихся двумя ключевыми признаками:

· Первый – это целеполагание. Деятельность – обязательно целенаправленная система действий, или набор целенаправленных действий, приводящих к определённому результату.

· Второй – ориентация на преобразование мира.

Следовательно, у деятельности всегда есть цель и в этой цели должно быть каким-то образом развернуто преобразование мира. Вот если эти две составляющие есть в технологии, значит - это деятельность, утверждал Фихте. А если этого нет, то это просто совокупность каких-то спонтанно производимых действий. Значит, деятельность должна быть осмысленной. То есть в основе деятельности должно лежать мышление. Таким образом, в основание искусственно-технической картины мира положено два фундаментальных камня: мышление и деятельность. И тогда: «Мир – это мышление и деятельность». Мир человека организован «мыследеятельностью», а человек в этом мире, естественно, предстает как мыслитель и как деятель. И все, что в мире этом создано, есть результат мышления и деятельности. Постепенно именно преобразующая деятельность стала рассматриваться сущностное ядро человеческого мира, его представлений о мире.

В соответствии с этим, весь наш мир, тот мир, который осознаётся человеком – им, человеком и создан. Культура – это искусственное образование, организованное в человеческом мышлении. В том случае, когда становление культуры происходит не спонтанно, а на основе продуманных или специально сконструированных методов и средств, путём активной и сознательной мыследеятельности (проектно), тогда мы можем об «искусственно-техническом» генезисе культуры[30].

«Деятеля» интересует не только объект (природный или культурный), не только «устройство» объектное данного мира. Особое его внимание сосредоточено на схемах и моделях самого мышления и деятельности по поводу изучаемых объектов. Объектами становятся сами проявления деятельности. В соответствии с этим во второй половине стали появляться «метанауки», предметом которых становились теоретические и методические основания традиционных научных дисциплин, стали оформляться «системный» и «методологический» подходы в миропонимании. Методологическое мышление и методологическая работа складывались как бы «над наукой», захватывали и подчиняли её себе и становились новой исторической формой «всеобщего» мышления, замыкающего на время рамки нашего мира

Вторая половина ХХ века характеризуется серьёзным беспокойством со стороны большинства деятелей культуры и науки проблемой межпрофессионального взаимопонимания. Подробное описание мира средствами науки приводило не только к накоплению объективных знаний, но и к оформлению (углублению) границ между различными областями науки. Естественно-научная картина мира стала распадаться и этому способствовали сами учёные. Подавляющее большинство исследователей предпочитает работать исключительно в рамках своих научных предметов, а на представителей других наук смотрит как на «чужаков», которых надо опасаться, держать их подальше, чтобы спасти свою науку от «загрязнения» и от вульгаризации.

Лидер отечественной методологии Г.П. Щедровицкий в начале 90-х годов прошедшего века писал о проблемах взаимопонимания представителей разных профессиональных сфер:

«Я бы рискнул сказать, что главный принцип, который разделяет нас сейчас в нашей работе, это уже не различия в научно-предметных представлениях, а методологические различия в подходах, которые мы принимаем, организуя нашу работу, различия в способах онтологического видения и представления мира, различия в средствах и методах нашей мыслительной работы, оформляемые часто как различия в «логиках» нашего мышления»[31]

Понимание сущности преобразующей человеческой деятельности можно начать с обсуждения двух категорий, введенных еще Платоном: «техники» и «практики». Он говорил, что люди, которые занимаются специальной деятельностью, могут работать либо как «техники», либо как «практики». «Техник» нацелен на то, что создает какие-то средства, например, проектирует и строит дома, но при этом он не думает о том, как это будет использовано, и в этом смысле он безнравственен. А «практик» прежде чем что-то создавать всегда задает себе вопрос: «А какие последствия для жизни людей и полиса будет иметь созданное им, с какими целями будет использоваться?» И поэтому действия «практика» нравственны. А для того, чтобы совершать действия, которые бы развивали мир, творили