 ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал Игровые автоматы с быстрым выводом Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.
| Русские среди народов Евразии
(методологическое введение в проблему) П.Н. Савицкий От своего первоначального местожительства восточное славянство мигрировало, по преимуществу, в северо-восточном и восточном направлении. Это общее направление движения имело два основных следствия: 1) восточные славяне заняли месторазвитие, существенно отличающееся от месторазвитий западных и южных славян; 2) они соприкоснулись с народами финно - угорского, турецкого, монгольского и манчжурского корня (а также с палеоазиатами), с которыми остальные славяне или имели сравнительно мало соприкосновений, или не соприкасались вовсе. Это не могло не наложить отпечатка как на общекультурный облик восточных славян, так, специально, на восточно - славянскую этнографию, а также на антропологию. Задача заключается в том, чтобы определить, в какой мере отдельные своеобразные (в отношении остального славянства) особенности русского племени определились его восточными связями и в какой мере существуют различия в этом отношении между отдельными его ветвями (великороссы, украинцы и белорусы). Основной материал, который должен быть привлечен в этом исследовании, сводится к следующему: 1) к материалу дославянской археологии тех стран, которые впоследствии были заняты восточными славянами - в частности, длинного ряда кочевых культур, бытовавших на территории нынешней Украины, финских культур Доуральской России, "металлургических" культур Алтая и Саян и т.д. Культура нарастает в месторазвитие и потому передается в известной степени позднейшим насельникам страны. Задача заключается в том, чтобы точно определить степень и форму этой передачи: 2) к историческим известиям о взаимодействиях восточного славянства с перечисленными выше восточными народами. Огромное содействие может оказать здесь возникающая наука истории Евразии (см. новую книгу Г.В. Вернадского "Опыт истории Евразии"). Вопрос естественным образом членится на три основных части: а) взаимодействие русского народа с народами степной зоны. В последние века к нему присоединилась проблема о взаимодействии русских с народами "травянистой пустыни". В связи со стихийным проникновением русской демографической массы в Туркестан ("Среднюю Азию"), этот последний оттенок вопроса приобретает в настоящее время особо актуальный характер; б) такое же взаимодействие с народами евразийской лесной зоны. Поскольку здесь нужно начинать со взаимодействия с карелами на западном ее пределе и кончать взаимодействием с туземцами Камчатки и Сахалина, вопрос при обретает особую сложность, еще увеличиваемую отсутствием общих сводок. Однако, без освещения его не уяснимы очень многие стороны великорусской этнографии и фольклора (для соответствующего украинского материала преобладающее значение имеют изучения, упомянутые под пунктом а); в) такое же взаимодействие с народом евразийской тундровой зоны. С полной резкостью должен быть поставлен вопрос о "славянах тундры". Обильные материалы по изучению наиболее простых северных поселений как Доуральской, так и Зауральской России облегчает ответ на этот вопрос. Едва ли может быть найден более яркий пример теснейшего слияния среды и окружающей ее географической обстановки, чем тот, который дают в этом отношении "славяне тундры". Совершенно очевидно, что многие из подразумеваемых здесь проблем являются специфической принадлежностью русского мира и не распространяются на остальное славянство; 3) к материалам чисто этнографического характера, сводящимся к установлению целого ряда "этнографических союзов". Это последнее понятие должно быть построено по образу и подобию "языкового союза". Оно охватывает "черты специального сходства", обусловленные "не общим происхождением, а только продолжительным соседством и параллельным развитием". Взаимодействие восточного славянства с другими на родами Евразии дает богатейшую почву для возникновения "этнографических союзов". Важно зарегистрировать и изучить их. Не подлежит сомнению, что славянство в своем историческом и культурном развитии принадлежит не одному, а двум географическим и культурно - историческим мирам: с одной стороны - миру Европы, с другой - лежащему к востоку от него миру Евразии (Eurasio sensu stricto) - области трехполосного "флагоподобного" расположения зон: степно - пустынной, лесной и тундровой. Важно установить, как проходят - по отдельным признакам - границы между евразийским и европейским славянством. Специфическая область пролегания этих границ есть черноморско - балтийское междуморье. Об этом свидетельствует проработка указанным выше материалов.
Уже шла речь о том, что евразийцы считали неправомерным делить Россию на европейскую и азийскую части. С точки зрения Вернадского, правильность этого подтверждается самой географией Евразии распределением ее зон, идущих не по вертикали, а по горизонтали. Флагоподобное расположение зон составляет, и с точки зрения Савицкого, своеобразие срединного евразийского мира, отделяя его от других частей Старого Света. Исходя из этого, Уральский хребет, вопреки традиционным представлениям, перестает восприниматься как граница между Европой и Азией: за Уралом находятся те же климатические и географические зоны, что и в так называемой европейской части. Савицкий настаивает на том, что Евразия представляет собой географическое единство, при всем разнообразии составляющих его частей: и доуральская, и зауральская Россия, обе они в совокупности составляют в сущности один неразделенный континент Евразии, обладающий предельно четкой и простой структурой.
Основными законами, которые определяют специфику Евразии, Савицкий, как и его единомышленник Вернадский, считает лес и степь. В области экономической эта особенность географии отразилась в сочетании двух способов хозяйственной деятельности скотоводства и земледелия. Лес и степь это также два разных образа жизни (оседлый и кочевой) и, соответственно, разные типы мировосприятия и религиозности, две системы духовных ценностей. Таким образом, география Евразии предопределила соединение в ней двух культурных миров, не похожих друг на друга, нередко противоборствующих, но, тем не менее, сливающихся в единое целое.
С этой географической точки зрения Вернадский рассматривал русскую историю. Ее стержневой линией он считал борьбу леса и степи, которые оспаривали главенствующую роль в созидании государственности и культуры Евразии. Монголо-татарское иго наиболее значительная победа степи, благодаря которой, с точки зрения Трубецкого, Савицкого и Вернадского, Россия превратилась в мощное централизованное государство военизированного типа. Затем начинается наступление леса, которое довершается окончательным торжеством этой культуры над степью, что, впрочем, отнюдь не исключает их взаимопроникновения и синтеза. Синтез, но мнению Вернадского, заключается в том, что степь создала плоть евразийской государственности, а лес, испытавший воздействие византийской культуры, дал Евразии христианскую систему ценностей, которая пронизывает самые основы жизни, в том числе и государственную структуру. Итак, монгольские племена рассматривались как евразийские и по своему происхождению, и по характеру деятельности.
Пафос работ Вернадского, Савицкого и Трубецкого заключается в желании доказать, что роль монголов в истории Евразии нельзя назвать деструктивной: как и славяне, степные племена принимали участие в создании евразийской культуры, во многом благодаря им шел процесс освоения цивилизационного пространства Евразии. История России, следовательно, не сводилась только к истории славянства как единственной культурообразующей силы. Эту направленность исследований евразийцев можно считать весьма ценной и перспективной, но предвзятость выводов и односторонность оценок нередко вызывали у критиков евразийского движения упреки в ненаучности.
Действительно, утверждая, что без татарщины не было бы России, евразийцы словно забывали о негативных последствиях ига, в частности и для духовной культуры древней Руси. Явная идеализация монголо-татарского нашествия встречала неодобрение не только со стороны, но и в самом лагере евразийцев. Так, в одном из своих писем Я.Садовский говорит о том тягостном впечатлении, которое произвела на него книга Трубецкого «Наследие Чингис Хана», прославляющая гнуснейшее и подлейшее рабство у татар. В чем же состоит причина столь субъективного отношения к монгольскому завоеванию? Видимо, отвечая на этот вопрос, следует обратить внимание на то, какое значение придавали евразийцы роли государства в развитии культуры. Ведь влияние степи, как уже говорилось, они сводили преимущественно к сфере государственности.
Вопрос 5. Черная легенда ЧЕРНАЯ ЛЕГЕНДА Л.Н. Гумилев Опубликовано // Хазар, 1989, No 1, 2. (В соавторстве с А.И. Куркчи). О чем пойдет речь? Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и ошибок. Главная заслуга науки в том, что она, часто с мучительными усилиями, вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Каждая удача в этом направлении - подвиг, и очень трудный, потому что опровергнуть ложное суждение можно, лишь вскрыв его корни. А они, зачастую болезненные и застарелые, уходят в глубь веков. О каком предубеждении идет речь? Начнем с того, что наши предки, жившие в Московском царстве XVI-XVII вв. и в Петербургской империи начала XVIII в., нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи - татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты - такие же люди, как и тверичи, рязанцы, владимирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что, например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов - Шереметьев, или татар - Кутузов. В странах же Западной Европы предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Считалось, что азиатская степь, которую некоторые начинали от Венгрии, другие - от России, - обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии крайне поверхностное и часто превратное представление. Это их не смущало, и их взгляды не опровергали французские или немецкие путешественники, побывавшие в городах Передней Азии, Индии или Китае. К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды. Эта концепция была по-своему логична, но отнюдь не верна. Вспомним русский XVIII в. Тогда юные петиметры, пижоны, выражаясь современным языком, возвращаясь из Франции, где они обучались не столько наукам, сколько точкам зрения, восприняли и принесли домой концепцию идентичности русских и татар как одинаково восточных варваров. В России они сумели преподнести это мнение современникам как само собой разумеющуюся точку зрения на историю. Эта точка зрения заразила даже А.С. Пушкина. Он увидел историческое предначертание России в том, что «ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили нашествие на самом краю Европы, варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока». Великий поэт говорил, что Россия своим героическим сопротивлением монголам спасла Европу от монгольского захвата в XIII в. А так ли это? Действительно ли существовала угроза монгольского овладения Европой? В XIX в. всеми учеными и публицистами предполагалось, что из Азии пришли неисчислимые полчища, давившие все на своем пути численностью. Теперь-то мы знаем, что монголов было около 600 тысяч человек, а армия их составляла всего 130-140 тысяч всадников, воевавших на трех фронтах: в Китае и Корее, в Средней Азии и Иране и в половецких степях. В это время на Руси было около 6 миллионов жителей. В Польше и Литве - 1,6 миллиона, а финнов - 0,5 миллиона. В Поволжье было тогда же не более 700 тысяч жителей. А в степи между Доном и Карпатами - 500 тысяч человек. В это же время население Франции приближалось к 20 миллионам. Столько же было в Италии и Германии, не говоря об Англии (3 миллиона жителей) и Скандинавии. В XIII в. опасность для Европы была скорее психологической, чем реальной. Публицисты и мыслители XVIII-XIX вв. научными данными не владели и потому фантазировали о предмете, который занимал их, но которого они не знали. Главное же в другом. Зачем и ради каких общих интересов русским людям необходимо было защищать немецких феодалов, ганзейских бюргеров, итальянских прелатов и французских рыцарей, которые со своей стороны наступали на Русь, либо истребляя, либо закабаляя «схизматиков греческого обряда», которых они не считали за подлинных христиан? Поистине, теория спасения Европы Русью была непонятным ослеплением, к несчастью не изжитым до сих пор. Корни болезни, которую мы называем монголофобией, следует искать в том же XIII в., когда и происходили войны монголов. Могут возразить, что европейцы, а до них римляне и греки недолюбливали степных варваров - скифов, гуннов - и раньше. Но раз речь идет о монголах, а не о гуннах, туркменах-сельджуках и даже туарегах Сахары, которые на время завоевали большую часть Испании, то корни болезни монголофобии надо искать именно в XIII в. Ибо до этого времени о монголах не было слышно и их не было на исторической арене. Видимо, тогда же родилась «черная легенда», породившая много бед, связавшая в одну цепь нелюбовь и презрение европейцев к кочевникам, ненависть к людям Восточной Европы, исповедовавшим не католичество, а православие и несторианство, и воинственную враждебность к монголам и тюркам, которых отныне открыто можно было третировать вплоть до XX в. как неполноценную расу. Если все это так, то «черная легенда» своим рождением обязана концу крестовых походов, когда монголы столкнулись с европейскими рыцарями и монахами сначала в Венгрии, а затем в Палестине. Что произошло от встречи крестоносцев-католиков с монголами-несторианами? Зададим этот вопрос, а чтобы ответить на него, обратим внимание на эту эпоху (XIII в.), чтобы найти тех, кто был заинтересован в заведомо ложной «информации о монголах». Кто? Подход к материалу Самым легким путем для ответа на интересующий нас вопрос было бы традиционное обращение к письменным источникам. Но вот беда, источники - нет, не молчат, они либо лгут, либо уходят от ответа на вопрос. Обобщенное видение было недоступно хронистам XIII-XIV вв., а научное, эмпирическое обобщение как метод исследования и доказательств принято только в XX в. благодаря работам В.И. Вернадского. Можно было бы обратиться к описанию социальных закономерностей той эпохи, изучение которых осветило бы многие проблемы. Но в данном случае при ответе на вопрос «кто?» это обращение неприменимо. Известно, что во всех странах от Атлантического до Тихого и Индийского океанов господствовал феодальный строй. И потому нет оснований рассматривать феодальные войны, с кем бы они ни происходили как прогрессивные или регрессивные. И винить участников войн так же бессмысленно, как винить цунами или циклон. Войны были характерны для феодальной формации. История культуры тоже, к сожалению, не содержит ответа на поставленный вопрос. Большая часть монгольских воинов в XIII в. были христианами несторианского вероисповедания. Грамотность в Монголии была, конечно, не полная, но не меньше, чем во Франции или Норвегии. А Монгольский улус был не столько кочевым государством, сколько сложной системой мирного взаимодействия оседлых земледельцев Уйгурии и Тангута, скотоводов Центральной Монголии и лесных охотников Южной Сибири. Дело, скорее всего, в чем-то другом. Мы попробуем прибегнуть к новорожденному методу изучения прошлого. Чтобы ответить на поставленный вопрос, приступим к изучению этнических процессов, проходивших в разных странах неравномерно, изучению, дающему связную картину взаимодействия народов на территории ойкумены. Путь этот будет не прямым, а окольным, но в нем мы найдем ответы на поставленные вопросы. Представим себе Евразийский континент XIII в. как огромную театральную арену или, точнее, сцену, на которой происходит трагедия с неожиданным финалом. В ней участвуют как действующие лица не персоны, как у М. Дрюона, а огромные этнические и даже суперэтнические коллективы. Суперэтносами мы называем не этносы, особо выделяющиеся, а, наоборот, группы этносов, составляющих системные целостности большого масштаба. Они ощущались и ощущаются людьми как нечто реальное, воспринимаются в истории как культуры и противопоставляются друг другу. Для начала мы представим читателю ведущие суперэтносы. Это Византия - мир византийской христианской культуры. Мир ислама - суперэтнос мусульман. Суперэтнос Западной Европы - мир католической европейской культуры. И мир Великой степи - суперэтнос кочевников Монголии. Что при этом важно: суперэтносы возникли в разное время и, следовательно, каждый из них имеет разный возраст. И все они более или менее стары по отношению друг к другу. И ведут они себя в разных возрастах по-разному, как если бы опытный старик столкнулся с юношей или человеком зрелым, но переживающим болезненную смену фаз этногенеза. Этот окольный путь приведет нас к желаемой цели и позволит избежать ошибок, которые были наделаны в пре-дыдущие два века: культа европейского превосходства и европоцентризма, расизма, географического детерминизма, т.е. того, что помешало нашим предшественникам исчерпывающе поставить вопросы и затем ответить на них. Спешим оговориться. Наше отрицательное мнение не касается работ серьезных французских, английских и немецких историков, мнение которых близко к излагаемому здесь. Поворотные даты При поверхностном взгляде на историю кажется, что вехами ее являются грандиозные события, воспетые поэтами, оплаканные культурологами и отмеченные публицистами как начала и концы эпох. При этом упускается из виду, что большая часть таких ярких событий произошла в результате накопившихся изменений в предыдущем историческом процессе. Так, падение Константинополя 29 мая 1453 г. было не переломным в истории Византийской империи и Османского владения - бейлика, а одной из дат в их двухсотлетнем соперничестве. Не было поворотной датой и открытие Америки Колумбом, потому что почти одновременно с ним Дж. Кабот высадился на Ньюфаундленде в Северной Америке. Также не была поворотной датой и мировая война 1914-1918 гг., возникшая в результате зашедших в тупик отношений великих держав XIX в. Но если мы отказываемся считать переломными даты такого масштаба и столь очевидной наглядности, то что же можно иметь в виду? Ответ прост: существуют события, часто мелкие и незапомнившиеся, происходившие в периоды равновесия сил и создавшие коллизии, при которых тот или иной процесс становился необратимым. Вот эти события и становятся переломными, когда возникает неустойчивое равновесие борющихся между собой сил. Эти роковые мгновения истории большей частью ускользают от историков. История - наука о событиях в их связи и последовательности. Когда предметом изучения являются грандиозные процессы, такие, как развитие производительных сил, то отдельные события или даже цепочки их, обрывающиеся в течение одного-двух-трех веков, - мелочи, не искажающие ход процесса. Но когда речь идет о коллизиях, соразмерных сроку человеческой жизни, то значение единичного события возрастает, а возможности взаимной компенсации сокращаются и значение случая в истории повышается. И тут на помощь приходит системный подход, разработанный учеными XX в. Объектом изучения при таком подходе являются не предметы или фрагменты, составляющие часть общего, не события или биографии героев, всегда несущие печать случая, одним словом, не элементы, слагающие системную целостность, а связи между этими элементами. Разумеется, события крупные, продолжительные подвержены закономерностям спонтанного развития. Но колебательные движения истории, зигзаги, соразмеряемые с продолжительностью человеческой жизни, переломные мгновения находятся в положении «случится-не случится». И тут многое, даже очень многое зависит от поведения отдельных людей. Подобное отношение к коротким отрезкам истории, к своеобразным историческим квантам, скрытым зачастую от взгляда историка-профессионала в данной области, позволяет многое в истории рассматривать в сослагательном наклонении: что было бы, если бы... Эти отрезки «наполнены» возможностями с различными вариантами исхода. Что было бы, если бы Триполи и Акра, крепости крестоносцев Иерусалимского королевства, не пали под ударами египтян-мамлюков в 1289 и 1291 гг., а, наоборот, Франция, Англия, Германия овладели бы Ближним Востоком в XIV-XV вв. и вместо Турции создали бы огромное государство - продолжение Европы? Или если бы христианское государство создали... монголы, в XIII в. пришедшие на Ближний Восток? Многочисленны эти вопросы «если». Каждый из них имеет свой смысл. А историку нужно понять, почему произошло то или иное событие, какие последствия оно имело. И вследствие чего события пошли тем или иным ходом? И обязательно ли должны были случиться эти события? В исторической науке пока сослагательное наклонение считается чем-то недопустимым, что и ограничивает ее возможности констатацией фактов. Любая постановка вопроса «а что было бы, если...» становится опровержением той мысли, что все случившееся в человеческой истории так и должно было случиться. Было, дескать, предуказано судьбой - неважно, в каких терминах эту предуказанность рассматривать: теологической космологии Августина или философской космогонии Лапласа. Следовательно, область условного предположения «что было бы...» занимает со все возрастающим интересом ученых и писателей, социологов и журналистов. С точки зрения глобальных событий XX в. то, что случилось 3 сентября 1260 г. в одной из долин Галилеи, могло бы считаться, а оно и считается так, крайне незначительным и невыразительным событием XIII в. Что о нем могут сказать хроники того века? Было сражение, каких было много. И мало кому сегодня что-нибудь говорит поворотная по своим последствиям битва в жаркой долине Бекаа на полпути между Баальбеком в Ливане и Назаретом. Битва ознаменовала собой крушение одной могущественной идеи, охватившей Центральную Азию, и оказала воздействие на продвижение европейцев в Леванте и на все дальнейшие успехи и неуспехи их экспансии - попытки утверждения на арабском Востоке. Битва, выигранная силами и оружием степняков-половцев, оказавшихся хозяевами Египта, остановила надолго развитие прогрессивного общества в арабском мире, заставила законсервировать некоторые процессы в мусульманском суперэтносе, имела следствием то, что через два столетия после этого европейцы-наблюдатели начали ставить диагноз: страны ислама отстали и им суждено отставание, пока они не перенимут с Запада культурные достижения. Битва, о которой идет речь, - сражение при Айн-Джалуде. Она в полном смысле является поворотной датой всемирного масштаба. А почему? Ответить на этот вопрос можно, лишь согласовав взгляд на историю с концепцией этногенеза, причем для этого мы должны начать с тех действующих лиц нашей условной театральной арены - с суперэтнических персонажей, - среди которых первой представляется слово Византии. |
