ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ

Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.

Отёска стен и прирубка косяков - Когда на доме не достаёт окон и дверей, красивое высокое крыльцо ещё только в воображении, приходится подниматься с улицы в дом по трапу.

Дифференциальные уравнения второго порядка (модель рынка с прогнозируемыми ценами) - В простых моделях рынка спрос и предложение обычно полагают зависящими только от текущей цены на товар.

Часть 5. Исламские террористы: от аятоллы Хомейни до шейха бен-Ладена

Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая

Рохулла Хомейни

Усама бен-Ладен

Все началось с Хомейни. До него исламского терроризма практически не было, а то, что было, можно назвать зачаточной стадией его развития. Были антиколониальные, национально-освободительные движения и войны, но не было фанатичного религиозного террора. Были алжирские террористы во Франции, ливийские в небе над Шотландией, шла война за создание палестинского государства, но это были отдельные террористические акты иной природы. Они не вписывались в рамки международного исламистского терроризма против западной цивилизации. Именно иранский аятолла Хомейни первым поднял зеленое знамя Пророка на такую, мирового уровня, высоту.

Агрессивен ли ислам изначально? Об этом можно спорить. Оценки зависят от того, боитесь вы, будучи политиком, обидеть остальных мусульман (не террористов) или не боитесь чужих обид, стремясь, как ученый, установить объективную истину. На природу ислама существуют разные точки зрения. Пример одной из них:

«Про то, что ислам агрессивен, написано немало глупостей. Виноваты масс-медиа, говорят защитники ислама. Телевизионщики и киношники в самом деле очень постарались, чтобы при слове «ислам» люди вспоминали небритого карлика Арафата в клетчатом платке и толпы фанатиков, визжащих: «Аллах Акбар!»[250].

Противники ислама говорят прямо противоположное. Так или иначе, надо согласиться с очевидным. Как бы ни были агрессивны в прошлом христианские крестоносцы, на сегодняшний день среди существующих ныне конфессий именно ислам демонстрирует наиболее яркие формы агрессивного террористического поведения. Хотя, безусловно, не весь ислам.

Все началось с модернизации. Иранский шах Реза Пехлеви, начав «белую революцию» в традиционалистской стране, не сознавал, что он растил не «оазис Запада» на Среднем Востоке. На самом деле, он растил фигуру аятоллы Хомейни. Именно с Хомейни начался массовый захват западных заложников. Начались ритуальные убийства. Возникли первые исламистские террористические организации - та же «Хезболлах». Терроризм был возведен в ранг большой политики. Именно Хомейни можно считать родоначальником современного протестного исламского терроризма, направленного против Запада и западной цивилизации - в основном, против США и Израиля. Бен-Ладен всего лишь подхватил то самое зеленое знамя Пророка, которое выше всех поднял Хомейни.

Рохулла Хомейни

Важное значение характера и всей личности лидеров в терроризме не подлежит сомнению. Особенно это важно для понимания исламского терроризма, в котором роль психологии лидеров особенно велика. Разнородность религиозно-политических систем, как и «версий» ислама, оказывается тесно связанной с привнесениями, часто зависящими от лидера такой системы. В свое время было верно подмечено: «Ислам Хомейни отличается от ислама Каддафи или короля Халеда. Ислам Садата не похож на ислам Зияуль-Хака или Бургибы»[251]. Но вот ислам Хомейни и ислам бен-Ладена во многом близки друг другу.

Общее представление. Наиболее сложной и драматичной фигурой в исламе второй половины XX века безусловно стала фигура аятоллы Хомейни. Он первым на Востоке столь жестко и открыто противопоставил себя Западу. Он первый придал современному исламу предельно воинствующий смысл. Наконец, он первый стал использовать откровенно террористические методы для отстаивания не национальных или каких-либо иных, а именно религиозно-политических целей и ценностей.

«Зловещая фигура в чалме и черном плаще, с окровавленными руками встала над западным миром во весь свой огромный рост на тысячах плакатов в десятках исламских стран. Это он, отец современного мирового терроризма, показал зловещие примеры своим потомкам. Он не только первым прямо показал пальцем на Большого Сатану в лице западной цивилизации во главе с США. Он первым рискнул взять в заложники многие десятки американцев - работников посольства США в Тегеране. И он первым сорвал операцию освобождения заложников, которая должна была предшествовать акции возмездия. Он сорвал операцию, которой лично руководил президент США Дж. Картер, вторично одержав победу над западными «силами зла». И он удивительным образом избежал возмездия для себя, своей страны и своей религии, показав пример победы над «Большим Сатаной».

Он первым развеял образ старого доброго дедушки-священника, пятикратно на дню совершающего намаз своему мирному богу. Он первым возопил «Аллах Акбар!» во всю мощь - так, что эхо до сих пор разносится по всему миру. После него никто не может говорить о миролюбивой сущности ислама. За внешним миролюбием этой религии стоит кровожадное стремление к мировому панисламистскому господству и уничтожению неверных-«кяфиров». Создав в Кумах прообраз «идеальной исламской республики», он реально приступил к осуществлению планов захвата всего мира для господства исламской уммы. Он стал исламским Пророком XX века - реальным продолжателем дела Мохаммеда, переняв эстафету и продолжив дело ваххабитов-фундаменталистов. Он добился того, что у мусульман появился новый боевой клич: «Хомейни Акбар!» И еще неизвестно, чем аукнется это в ближайшие десятилетия»[252].

Теперь это уже хорошо известно: сторонники «братства бен-Ладена» вполне серьезно готовы провозгласить новый, еще более современный клич: «Усама Акбар!» Дело Хомейни быстро нашло своего преемника - столь же коварного, хитрого и психологически двойственного во всех своих проявлениях. Личные впечатления многих психологов от непосредственного восприятия фигуры Хомейни (в том числе и мои собственные, к сожалению достаточно ограниченные) удивительно совпадают в главном: его выступления производили на людей с западным менталитетом страшное и зловещее впечатление. Можно сказать, что от него всегда веяло огромной негативной энергетикой деструкции. Парадоксально, но исламская аудитория всегда воспринимала его прямо противоположным образом: она заражалась энергетикой своего, особого исламского созидания через разрушение чуждого для них - прежде всего, через разрушение иной, западной цивилизации. Для сторонников Хомейни это был способ психологического сплочения и даже соития на старой как мир основе: «Против кого дружить будем?» Он показывал эту основу - и правоверные сливались в своем, только им присущем экстазе.

Однако дело не в оценках и впечатлениях, и даже не в заманчивых исторических параллелях. Дело в том любопытном психологическом родстве, которое имеют между собой две безусловно наиболее знаковые для современного ислама фигуры - Р. Хомейни и У. бен-Ладена. Суть родства - раздвоенное, маргинальное положение, которое они объективно занимали между традиционным исламским и модернизированным западным обществами. Это привело к двойственности их психологии, в которой одна часть вступила в конфликт с другой и как бы «возненавидела» ее. Психологически это два примера расщепленного и внутренне конфликтного сознания, приближающегося к патологии. Того самого сознания, которое как раз и отличает психику террориста. Именно эта конфликтная двойственность стала основой их действий.

Парадоксальность и непоследовательность решений и поступков Хомейни в свое время крайне затрудняла понимание проводимой им политики и ее перспектив. Вместе с тем очевидно, что эта парадоксальность и непоследовательность, непрерывно отражавшиеся на внутренней и внешней политике Ирана, стали отражением двойственной психологической природы личности самого Хомейни. Такая двойственность вообще присуща исламским лидерам, но именно в Хомейни она нашла свое максимальное выражение.

В Хомейни сочетались два, казалось бы, взаимоисключающих типа личности: традиционный восточный религиозно-фанатичный лидер ислама и политик-функционер манипуляторского типа, откровенно западного образца. Причем, сосуществуя, первый ненавидел второго. В такой постоянной внутренней борьбе и жила эта сложнейшая личность. Внешне доминировало первое - «харизма» личности традиционного типа давала Хомейни невиданную популярность и тот «кредит доверия», который необходим для легитимности любой власти. Однако осуществлять реальную политику и просто удерживать власть в современном, уже далеко не традиционном мире нельзя старыми средствами харизматического лидера. Для этого нужно быть гибким политиком. Сочетание традиционности с индивидуалистичностью породило сплав, за которым, однако, стояла не всегда улавливаемая наблюдателями двойственность.

Не видя ее, некоторые журналисты красиво определяли Хомейни как «человека седьмого века, ворвавшегося в двадцатое столетие со скоростью летящей пули, движимой силами прошлого... Кто знает, что разнесет эта пуля в настоящем или будущем?» - ставили они риторический вопрос. Однако уже в январе 1979 года, незадолго до приезда Хомейни в Иран, более проницательные аналитики писали точнее: «...он является одновременно большим традиционалистом и в то же время вполне современным лидером»[253].

Понимание такой личности требует особого подхода. В ее поведении следует обозначить несколько линий, каждая из которых сама по себе поддается логическому анализу и даже прогнозированию. Сложность, однако, в том, что реальное поведение определяется всем взаимодействующим комплексом этих линий. А предвидеть, в каком соотношении между собой окажутся эти линии в тот или иной момент, крайне сложно.

Примеров неудачного прогнозирования поведения Хомейни и политики Ирана немало. Один из ярких - это отказ Дж. Картера и 3. Бжезинского еще в 1978 году послать в Париж к Хомейни специального эмиссара для переговоров. Американские политики не принимали Хомейни всерьез, и проиграли, сделав ставку на шаха. Есть и другие примеры стратегических ошибок. «Не будет нереалистичным предсказать будущий сценарий западно-исламского компромисса, вытекающий из единства экономических интересов, которые усилены негативным восприятием и в западном, и в исламском мире советских целей и намерений», - считал Р. Декмеджян, профессор политических наук университета штата Нью-Йорк[254]. и тоже ошибался. Г. X. Рази из Хьюстонского университета писал, что революционная ситуация в Иране развивалась по «хорошо известной схеме», но администрация Картера недооценила, дескать, научные данные, а также информацию ЦРУ, Пентагона и госдепартамента[255].

Однако эта оценка была сделана спустя два года после прихода Хомейни к власти. В целом же Запад до сих пор плохо понимает, что представлял собой «феномен Хомейни» и чем он обернулся спустя два десятилетия,

В свое время западные аналитики видели три возможные модели развития Ирана: хаос и возможная дезинтеграция государства; диктатура; конституционная демократия. На деле ни одна из них не состоялась в «чистом виде». Элементы хаоса есть до сих пор. Дезинтеграция порождается конфликтами этнических, религиозных и социальных групп иранского общества, многочисленными факторами внутреннего терроризма. Ее социальные последствия усилены отсутствием квалифицированных кадров, что является следствием кампаний против интеллектуалов, развязанных еще Хомейни, долгой войны с Ираком, истребления левых сил и т. д. Не похожа ситуация и на конституционное развитие. Хотя какие-то его элементы и появились (деятельность правящих органов основана на конституционной демократии, существуют социальные институты президента, премьер-министра и меджлиса), но в целом это трудно назвать конституционным развитием.

Существует ли ныне в Иране диктатура? Вопрос не прост. Еще в 1979 году аналитики писали: «Если события будут развиваться в таком направлении, мы можем прийти к «теомедиократии» на базе фашиствующего популизма»[256].

Динамика действий Хомейни после прихода к власти (особенно в 1982-83 годы) создала предпосылки для такого варианта. Сложившаяся религиозно-политическая система была полностью подчинена одному человеку, центрирована на нем и представляла, по сути, простой механизм реализации его личностной модели мира. Опасность обострялась тем, что массы сами наделили Хомейни традиционной неограниченной властью, и они же сами требуют от него ярких, индивидуалистических проявлений. Однако сегодня, спустя два десятка лет, наличие элементов нескольких форм правления и отсутствие единой системы упирается в старый ответ: в Иране до сих пор действует увековеченная традиционно-индивидуалистическая личностная система управления Хомейни. В основе это диктатура, но значительно ослабевшая после смерти диктатора.

Попытка создания политико-психологического портрета основоположника современного исламского терроризма выявляет тенденции, вытекающие из рассмотрения реальных действий и стоящих за ними иногда известных, а иногда скрытых причин. Но эти тенденции позволяют, на примере Хомейни, понять некоторые истоки двойственности личности религиозного лидера - одной из психологически важных основ исламистского терроризма.

Маска традиционной личности. Ответ на вопрос о том, почему именно традиционная религиозная фигура лидера встает во главе политики в исламе, достаточно понятен. Во-первых, ислам никогда не проводил различия между религией и политикой. Во-вторых, в большинстве мусульманских стран просто нет другой, нерелигиозной силы или организации, которая могла бы руководить, вдохновлять и направлять борьбу против той «вестернизации», которую после Второй мировой войны все более и более активно навязывали Востоку развитые страны Запада. В-третьих, благодаря улемам и их влиянию ислам служил главным источником формирования кадров для руководства этой борьбой.

Популярность традиционной маски в Иране была естественной реакцией на откровенно индивидуалистическую личность шаха. Хомейни пришел к власти как антитеза индивидуалистичности, как олицетворение традиционности. Ш. Бахтияр - премьер-министр последнего шахского и, одновременно, первого революционного правительства, прямо заявлял: «Хомейни - это отрицатель, разрушитель, невежда... я говорю «нет» диктатуре мулл... Мы не хотим заменять одну, уже изжившую себя диктатуру, другой, набирающей все больше сил»[257].

Диктатура индивидуализма оказалась в конфронтации традиционному обществу во многих отношениях. Психологически наиболее существенным было разрушение традиционных норм, ценностей и образцов поведения. Шах вводил новую, западную («вестернизированную») индивидуалистическую мораль. Социально-экономические реформы «белой революции» привели к отрицанию традиционного типа личности исламского шиитского общества. Однако появление нового типа личности ~ функционера западного образца, легко усваивающего социальные роли и столь же легко меняющего их в соответствии со своими индивидуалистическими интересами и политической конъюнктурой, одевающего «личину» в согласии с требованиями-ожиданиями окружающих, но всегда использующего эту личину лишь как удобную для себя маску, - было не подготовлено. По сути, тогда еще просто не сложился социально-психологический тип личности, который мог бы составить социальную основу режима шаха и его прозападных реформ. Именно поэтому традиционное общество взбунтовалось и взяло себе в лидеры супертрадиционную, как казалось большинству, личность Хомейни.

Верность шариату была лишь одной стороной его маски. Традиционность носила более глубокий характер. Это, прежде всего, традиционность власти. Она в шиизме держится на двух моментах. Во-первых, лидер должен принадлежать к «семье пророка», то есть быть потомком зятя Мухаммеда-Али от его брака с дочерью пророка Фатимой. Во-вторых, он должен быть по крайней мере выразителем воли двенадцатого из числа «праведных имамов», Махди, который был «сокрыт» Аллахом от органов чувств непосвященных («взят живым на небо»), но который «зрим сердцами верующих» через правящего ныне имама. Все правоверные живут ожиданием возвращения «сокрытого» имама («тогда наступит царство Аллаха на земле»), и каждый временный правитель, в принципе, является узурпатором - вопрос лишь в том, представляет он праведного имама или нет, а если представляет, то насколько.

Для того чтобы придти к власти, Хомейни должен был быть традиционной личностью как внешне - по поведению и декларациям, так и внутренне - по праву на власть. Удовлетворить первое традиционное требование было просто. Несложно и принадлежать к алидам - потомкам халифа Али: в современном Иране насчитывается более 600 тысяч саидов (потомков семьи пророка) и 500 тысяч полусаидов, принадлежащих к этой семье только по материнской линии. Связь же с «сокрытым имамом» обеспечивалась постепенно, и помогали в этом тысячи мулл и сотни моджахедов шиитского Ирана, выдвинувших Хомейни в качестве своего главного представителя, выделяющегося из ряда других аятолл. Так он, используя уже имевшиеся традиционно-личностные качества, приобрел важнейший компонент маски традиционного лидера и стал «выразителем воли небес» и «тенью Аллаха» на земле.

Хомейни не раз заявлял, что идеальное исламское правление было при халифе Али. Он открыто ратовал за форму государственного правления, воплощенцую в исламской республике, живущей по законам ислама, исходящим непосредственно от Аллаха. И хотя, конечно, Хомейни едва ли был «сокрытым» двенадцатым имамом, он, судя по всему, верил, что представляет его. Западные наблюдатели считали: «Он убежден - его авторитет ниспослан ему свыше». Хомейни и его окружение верили, что он «располагает разумом, способным к постижению таких глубин мысли, которые уподобляют его «сокрытому имаму»[258]. Сказанное подводит к истокам понимания двойственности личности Хомейни. Психологически все достаточно просто: те компоненты «харизмы», которые уже сложились, поневоле заставляли его самого в них верить. Здесь нельзя говорить о какой-то мании величия - дело в том, что в шиизме духовное лицо (а Хомейни с 27-летнего возраста преподавал теологию) просто обязано верить в то, что является наместником имамов и пророков. За этим стоит вся система исламского образования и воспитания. Хомейни был обязан, следуя этой системе, верить в непогрешимость «должности» имама (то есть, в свою собственную), после того как был провозглашен имамом. Обязан он был верить и в то, что со времени «сокрытия» двенадцатого имама Аллах не оставлял людей без своего наместника или кого-то, кто может получить доступ к разуму «сокрытого» имама. Кстати, даже не имея систематического религиозного образования, в то же самое обязан верить и Усама бен-Ладен.

Такая вера в собственную супертрадиционность неизбежно порождает веру в свою исключительность. Антииндивидуалистическая, традиционно-восточная личность, как бы растворенная во взаимоотношениях с другим людьми и лишь выражающая их волю, будучи вознесенной на пьедестал, быстро оборачивается своей индивидуалистической противоположностью. И тогда «традиционность» становится просто маской - той социальной ролью, которую надо исполнять как можно лучше.

В этом случае не просто продолжаются, а постоянно нарастают традиционные декларации. Вспомним: «Мы будем экспортировать нашу революцию во все точки земного шара и не сложим оружия до тех пор, пока во всем мире не будут раздаваться возгласы: «Аллах велик! Мухаммед - посланник Аллаха!»[259]. Но за этими привычными декларациями рано или поздно появляется новый, уже нетрадиционный смысл. Сам психологический механизм культа традиционной личности ведет к тому, что в умах верующих вначале вместо Аллаха подставляется пророк, затем - «сокрытый» имам, и наконец, сам Хомейни как нынешний выразитель воли Аллаха. Отсюда же следует и развитие «мухаммедоподобных» черт характера и личности Хомейни.

Судя по всему, с определенного момента он начал просто играть роль пророка, гипертрофируя свою индивидуальность. За этим стоит определенная теологическая казуистика. Согласно таухиду (одному из постулатов ислама, означающему единобожие и приведение различных сфер жизни в соответствие с требованиями ислама), идеальному обществу Аллаха, которое собирался строить Хомейни, соответствуют идеальная идеология (ислам) и идеальная личность. Однако парадокс в том, что для осуществления идеальных целей такая личность должна быть не идеальным, а трезвым реальным политиком (каким, в частности, был Мухаммед). Для этого нужна абсолютная единоличная власть и право на неограниченное проявление своей индивидуальности - ведь именно индивидуалистические черты политика западного толка, которые не могли не развиться у Хомейни за долгие годы европейской эмиграции, дали ему возможность осуществлять реальную политику.

Некоторые исламские теоретики выдвигают мысль о том, что шиизм можно рассматривать как вполне сформировавшуюся политическую партию[260].

Это - вторая сторона «Хезболлах» как «семьи Аллаха». Она близка к идеальной и совершенной партии (хезб-е тамам) всевышнего. Именно она, во главе с идеальным лидером, и строит идеальное государство. Но строительство это идет во враждебном, западном или прозападном окружении, а бороться с Западом следует, используя и его собственные, индивидуалистические методы. Так традиционный лидер получает право на их использование. Больше того, он уже как бы обязан их применять ради достижения идеальных целей. Однако успешно бороться чужим оружием, противостоя Западу в конструктивно-соревновательном плане, оказалось крайне сложно - если не невозможно. Вот тогда, за неимением иных средств, появляется терроризм.

Среди основ политического развития Хомейни, как известно, были труды аль-Фараби. Модель политического лидера («правителя», «законодателя», «имама») в этих трудах можно назвать восточной версией «Государя» Н. Макиавелли. Двойственность, приверженность принципу основателя ордена иезуитов И. Лайолы («Цель оправдывает средства»), умение быть «львом и лисицей» одновременно, выражать традиции и одновременно изменять их в угоду себе - вот что вошло в сущность личности Хомейни. Психологически это любопытно: не такими уж противоречивыми оказываются иезуитское христианство и исламская политика. При всех внешне непреодолимых различиях природа религиозно-политической психологии имеет немало общего.

Возьмем принципиально важный пример. Казалось бы, сугубо духовный, высоко моральный традиционный правитель исламской страны не должен быть заинтересован в создании мощного аппарата подавления недовольных и других аналогичных атрибутов «вестернизированного государства». Однако вскоре после прихода к власти Хомейни настоял на принятии в Иране новой конституции, легализовав свою абсолютную власть, и включил в нее специальную главу «О правлении факиха», гарантировавшую ему единоличное правление с опорой на жесткие карательные структуры. Повсеместно были введены жестокие шариатские суды. Словосочетание «главный палач Ирана» стало обозначать не публицистический образ, а всего лишь государственную должность. И если дело не доходило до средневековых костров на манер европейской католической инквизиции, то публичные казни получили легальное право на жизнь.

Психологически после этого Хомейни уже не выражал никаких традиций, надежд и чаяний населения, а воплощал себя и свою личность в политике Ирана, подкрепляя это и конституцией, и соответствующими государственными институтами, и просто силовыми структурами, осуществлявшими жесткий внутренний террор. Известны предельно натуралистические описания того, например, как Корпус стражей исламской революции (исламская полиция Хомейни) просто вырезал активистов Народной партии Ирана, имевшей свои обкомы практически во всех провинциях страны. Надо отметить, что руководство НПИ в начале исламской революции понимало роль личности Хомейни в развитии событий. «Все зависит от Хомейни, - заявлял в то время генеральный секретарь Н. Киянури. - Он пользуется поддержкой народа. Если он займет более правые позиции, народ последует за ним. Если он постарается помешать ускорению хода событий, то только он может сдержать натиск консерваторов... Вся наша политика направлена на то, чтобы не отдать Хомейни исламским правым силам». В январе 1979 года Н. Киянури положительно отзывался о Хомейни, заявляя, что «научный социализм и ислам не противоречат друг другу», и «коммунисты и Хомейни могут идти вместе практически до конца», «неограниченно долго помогая и содействуя друг другу». Трудно анализировать причины трагедии НПИ - она стала жертвой террора Хомейни. Исключительное внимание к личности аятоллы помешало увидеть социальные, экономические, политические аспекты развития событий. Возможна и принципиальная ошибка в оценке Хомейни. Имам оказался не марионеткой, поведение которой зависело от «равнодействущей» «левых» и «правых» влияний. В своеобразной ситуации антишахской революции Хомейни оказался личностью, которая была способна играть с левыми и правыми, балансируя до поры между ними, жонглировать ими, вознося то одних, то других. И попеременно выступая против них.

Так он избавлялся от потенциальных конкурентов в борьбе за власть.

Это началось давно - в начале января 1979 года, когда шах был еще в Иране, и Хомейни считал, что «массовые демонстрации в день поминовения усопших были своего рода референдумом в его личную пользу и что, следовательно, он уже имеет право назначать членов национального совета»[261].

Так уже тогда проявился незамеченный ранее индивидуализм Хомейни. Но это было только начало.

Индивидуализм в традиционной маске. Хомейни - это не традиционная личность муллы-фанатика. Не был он и «идеальным вождем» масс или человеком, обладающим различными интеллектуальными достоинствами (как рисуют его сторонники). «Правильнее всего назвать его традиционным духовным вождем иранского народа, всячески старающимся приспособить свое мышление к меняющейся обстановке», - писала лондонская «Гардиан»[262]. Суждение мягкое, но суть уловлена. «В действительности, - полагал Базарган, - аятолла всегда был антимулла. Но по возвращении он все больше испытывал давление мулл, ибо они составляли его непосредственное окружение и были далеки от того, чтобы быть прогрессивными»[263]. Так возникает образ нетрадиционного по стилю и методам реального политика, который надел маску традиционалиста пусть неосознанно, но под влиянием и в угоду приведшим его к власти муллам и обстоятельствам.

Хотя сам Хомейни настаивал на неразрывной связи религиозных традиций и веры с реальной политикой. «Я действую, - любил повторять он, - потому что я верую». Он провозглашал, что политический и религиозный лидер в исламе не просто может, а даже обязан поступать независимо от каких бы то ни было «групп давления», «классовых интересов» и «сложившегося соотношения сил». Согласно Банисадру, слова которого приводят французские исследователи, «потому, что аятолла Хомейни вновь придал политическому исламу весь его смысл, ему удалось найти в арабском и мусульманском мире такую громадную аудиторию»[264].

Таким образом, вознесение индивидуальности оказалось не противоречащим традиционалистским чертам личности - оно лишь подлило масла в огонь популярности Хомейни. Парадокс личности Хомейни был заключен в едва ли превзойденном кем-нибудь умении сочетать две грани. Будучи образцом традиционной личности, он был олицетворением Пророка и даже всего ислама для своих сторонников.

Восток всегда персонифицировал политические позиции, идеологии, взгляды. Годы эмиграции, воспитавшие в Хомейни политическую индивидуальность, дали ему свой, индивидуальный ислам. И тогда он сумел удовлетворить и ожидание ярких, индивидуалистических черт, типичное для исламских масс, - он продемонстрировал сугубо индивидуально-личностную модель ислама и «нового исламского порядка». Это легко наложилось в глазах верующих на ожидания «сокрытого» имама, который «потрясет мир» своей индивидуальностью, и дало право Хомейни на своеобразное сочетание традиционного и вместе с тем индивидуалистического поведения. Тогда он и стал приводить реальный мир в соответствие со своей индивидуалистической моделью, в центре которой стоял он сам. Он начал накладывать свой личностно-психологический образ мира на политическую реальность. Для этого же он использовал жесткие, средневековые, террористические методы.

Это имело серьезные последствия. Среди причин продолжения ирано-иракской войны, например, немалую роль сыграли притязания Хомейни на роль единственного законного выразителя воли Аллаха для всего исламского мира. Если, по его мнению, суннитское правительство Ирака не признает это (а суннитские каноны не признают необходимость обязательной персонификации Аллаха в лице имама на земле, и суннитское духовенство не было уверено в личных «божественных связях» Хокейни), то горе правительству Ирака. Сюда добавляется и высылка Хомейни из Ирака - в свое время тамошнее правительство сочло его «неугодной персоной» (как и Судан, впоследствии выдворивший У. бен-Ладена - эмигранта из Саудовской Аравии). Была и еще одна сугубо личная и психологически очень важная причина, о роли которой не следует забывать, - смерть сына Хомейни, убитого в Ираке. Так индивидуально-психологические моменты влияли на «картину мира» Хомейни, искажая реальность в угоду личностной значимости тех или иных событий для него. И это определяло проводимую им террористическую государственную политику.

Поскольку его устами «говорит Аллах» и его руками он действует, то похоже, что Хомейни психологически действительно был убежден в абсолютной истинности своей индивидуальной картины мира. Тут он и начал «играть» с реальностью, противопоставляя себя внешнему миру. Это представляет собой важнейший момент, поскольку именно эта «игра» была связана с использованием откровенно террористических методов теперь уже не только во внутренней, но и внешней политике - то есть с международным терроризмом.

«Захватив в заложники работников американского посольства и членов их семей, Хомейни пошел, с точки зрения западной цивилизации, на тягчайшее преступление. Для Ирана это выглядело несколько по-другому. С одной стороны, персы никогда не воспринимали дипломатическую неприкосновенность по-европейски обостренно. Свидетельство этого - убийство главы российской дипломатической миссии, писателя А. С. Грибоедова еще в XIX веке. С другой стороны, посланники Великого Сатаны и не вправе были рассчитывать на неприкосновенность - такова логика ортодоксального ислама. Наконец, лично для Хомейни это был вполне приемлемый, хотя и террористический, способ показать свою силу как внешнему миру, так и своим почитателям внутри мира исламского. Разумеется, он показал этим, что жизнь и здоровье неверных не представляют для него никакой особой ценности - но ничего удивительного или даже нового в этом не было. Уверовав в свою миссию, возомнив себя «мечом Аллаха», он считал террористические приемы вполне оправданными средствами борьбы. Конечно, не всякий может применять такие методы - не всякому даже му- сульманину дано стать «мечом Аллаха». Хомейни был уверен в том, что он - «воин Аллаха» и «шахэд» в самом истинном смысле этих слов. При случае он был вполне готов к тому, чтобы превратить в шахэдов всех жителей Ирана - если бы страну постигло возмездие. Ему хотелось поразить Запад, применяя к нему те методы, которые считались вполне естественными внутри исламского мира, - и это ему вполне удалось»[265].

История с захватом американских заложников по своей психологической подоплеке может рассматриваться как попытка индивидуально-личностного противостояния Хомейни всей мощи Америки, своего рода пробой сил для него[266]. Девизом его действий стало кредо исламских теоретиков-фундаменталистов: «Теперь наша очередь вводить новшества, проводить модернизацию, не порывая с нашей культурной индивидуальностью, извлекать пользу из уроков, полученных от Запада, привлекая положительное, отвергая отрицательное, и обогащать человеческое существование нашим собственным, новым вкладом»[267].

То, что акция с заложниками была индивидуальной акцией Хомейни, подтверждается тем, что его действия противостояли не только западному, но и мусульманскому миру. Более того, индивидуализм Хомейни дошел до противостояния Корану. Аятолла Шариат-Мадари (второе лицо в иерархии иранского духовенства) в то время категорически считал, что захват заложников есть «злоупотребление исламом». Сам же он «никогда в жизни не был более разгневан... из-за искажения подлинного образа ислама»[268]. По его мнению, ислам с уважением относится к иностранцам-немусульманам, а ограничение физической свободы человека запрещено Кораном, за исключением только тех случаев, когда человек лично виновен в преступлении. Заложники и пленные, по версии аятоллы Шариат-Мадари, могут выкупаться или обмениваться даже во время военных действий. Согласно мнению многих исламских теоретиков, удержание заложников было простым похищением, то есть преступлением, с которым ислам не имеет ничего общего. Своими явно террористическими действиями Хомейни усилил ту оппозицию, которая складывалась в отношении его единовластия в теологических кругах. Однако это его мало тревожило - за счет подобных акций популярность лидера росла среди рядовых приверженцев ислама. Что еще раз подтверждает: откровенно антизападный террористический ислам был личной версией Хомейни. Тем самым, именно он стал духовным отцом-прародителем воинствующего ислама для современного мира.

Хомейни вступил в противоречие пусть не с Кораном, но - и это даже существеннее - с традиционными представлениями об исламе и функциях личности традиционного исламского лидера. Индивидуализм Хомейни был настолько противопоставлен в этот момент образу традиционного лидера, что многие влиятельные и высокопоставленные единоверцы как в Иране, так и за его пределами считали, будто он находится «не в своем уме». Так высказывался, в частности, влиятельный индонезийский теолог Абдель Керим Малик Амрулла.

Между тем Хомейни был всего лишь, если можно так сказать, «не в их», традиционно-исламском уме, а как раз в «своем», индивидуалистическом уме. Он действовал по правилам, но это были правила совершенно другой, нетрадиционной игры. Это был чистой воды вестерн, действия мафиози-террориста американского или западноевропейского образца. Просто постулаты Корана не устояли перед тем самым принципом основателя ордена иезуитов И. Лайолы: «Цель оправдывает средства». Цель - шахские авуары в американских банках - явно стоила такой игры. О том, что Хомейни отнюдь не бессребреник, говорит такой факт: по сведениям шахского правительства, только за 1978 год лично Хомейни получил в виде даров 25 миллионов долларов[269]. А позиция харизматического лидера уже давала такую возможность. Опять, как и в отношении к Ираку, против которого была начата война, действовала индивидуалистическая логика - если действия Хомейни не соответствуют Корану, тем хуже для Корана.

Корни личных мотивов в действиях Хомейни в истории с заложниками можно проследить еще дальше. Вспомним: шах - личный враг для него. Ясно, что 15 лет на чужбине не могли не стать годами мучительных переживаний для Хомейни - ведь изгнавший его шах преуспевал. И вот появилась возможность добить поверженного противника, отняв у него накопленные средства к существованию, довести до пусть относительной, но все же «нищеты», заодно еще раз противопоставив себя и шаху, и Америке. Утвердить свою личность в глазах всего мира, да еще и продемонстрировать свое право на персональную трактовку и Корана, и всего ислама, - такой комплекс индивидуалистических мотивов представляется вполне вероятным в решениях и действиях Хомейни.

Отметим еще одну деталь, которая не могла не отражаться на его решениях и действиях. И западная, и иракская пропаганда против Ирана носили в то время отчетливо личностный характер, направленный прежде всего лично против Хомейни. Началось это с действий шаха и его окружения, которые не стеснялись в средствах в борьбе против аятоллы. Приведем только один пример: 7 января 1978 года официальная тегеранская правительственная газета вдруг объявила, что Хомейни «вовсе не иранец, а подкупленный англичанами гомосексуалист»[270]. Это было весьма чувствительным личным оскорблением. Похоже, что индивидуалистическая направленность поведения Хомейни развивалась и подкреплялась еще и такими выпадами.

Противоречия двойственной личности. Сочетание традиционного и индивидуалистического в одной личности не проходит безболезненно для нее. Внутренний конфликт достаточно часто порождает внешнюю агрессивность. Не миновал этого и Хомейни.

В своих политических проявлениях Хомейни был весьма противоречив. Как известно, он выступал против американского империализма, считая его «Великим Сатаной», но вполне терпимо относился к другим западным странам - например, к ФРГ. Протест против американизированных форм жизни до сих пор носит в Иране не всегда последовательный характер. Похоже, что Хомейни использовал это для того, чтобы легче было сочетать свой традиционализм (в частности, внешний фанатизм в отношении США) с индивидуальностью в политике. Получалось, что один, традиционный, Хомейни воевал с «Великим Сатаной», поносил СССР, физически уничтожал промосковскую партию Туде. Совершенно иной Хомейни - реальный политик - возвращал западным владельцам ранее национализированные предприятия, продолжал торговые отношения с капиталистическими странами, поносил «безбожный коммунизм», но все-таки сохранял связи с СССР.

Традиционный Хомейни-фанатик требовал строжайшего соблюдения всех законов шариата. Однако реальность показала, что буквальное следование предписаниям ислама и их законодательное закрепление не дали желаемого результата. Жестокие наказания, выносимые религиозными судами за малозначительные проступки, призывы к тотальному джихаду - все это привело к тому, что вместо сплочения вокруг себя всех мусульман в определенные периоды стали проявляться очевидные признаки изоляции правительства Хомейни. Тут и кончились традиции, началась реальная политика, и появился совершенно иной Хомейни. Этот другой Хомейни в реальной политике, где ставкой является индивидуальная власть, жонглировал членами своего правительства в поисках «козла отпущения», на которого можно было списать непопулярность тех или иных решений, дабы избавиться от изоляции. Он манипулировал политическими партиями, то вознося одни и подвергая репрессиям другие, то, наоборот, меняя их местами на качелях власти.

В Нофль-ле-Шато, под Парижем, перед возвращением в Иран, он заявлял, что мусульманское правительство обеспечит свободу слова и мысли всем, в том числе и неверующим, коммунистам и религиозно-этническим меньшинствам. Единственным условием было, чтобы они не занимались подрывной антигосударственной деятельностью. Это было в традициях ислама. Однако, вернувшись в Иран, Хомейни отказал в обещанной свободе, например, поддерживавшей его левой группировке «федаинов иранского народа», а затем санкционировал и их физическое уничтожение. Причем это не единственный пример. Однако такие акции - вполне в правилах игры политика-индивидуалиста. Находясь в оппозиции, Хомейни провозгласил лозунг «исламской демократической республики» и отказался от него, придя к власти. Согласно официальной версии, слово «демократический» соответствует исключительно западной, «сатанинской» организации общества. На деле это обернулось уничтожением всех демократических свобод в Иране.

Можно сказать, что Хомейни как бы метался между «двух огней»: традиционными и индивидуалистичными компонентами своей личности. И это не только его проблемы - с ними сталкиваются многие политики, поскольку, традиционализм и индивидуализм являются двумя крайностями, между которыми ищут свой путь многие лидеры в исламских религиозно-политических системах. Традиции исламских стран требуют от традиционного лидера целостности и как бы растворенности личности в отношениях с другими людьми. «Корни и интерпретации учения Мухаммеда диктуют правила поведения человека от колыбели до могилы». Однако отношения могут быть очень разными. Не зря сказано: «Мухаммед и его преемники были не только духовными (религиозными) лидерами, но и главами правительств, главнокомандующими армиями»[271]. Хомейни был не только «голосом Аллаха» - он хотел быть его «мечом». И терроризм здесь был очень удобен.

С точки зрения психологии, новейшая история исламских стран во многом может быть представлена историей терроризма, возникающего как следствие двойственных маневров их лидеров. Причем обратим внимание: терроризм может быть как инициированным ими, так и направленным против них. Часто, однако, соединяется и то, и другое.

В истории исламских стран, пожалуй, только такие деятели, как М. Ататюрк и Г. Насер до определенной степени соответствовали образу целостной личности (хотя М. Ататюрк в отдельные моменты и пытался разделять религию и государство, а Г. Насер лишь использовал религиозную фразеологию, не будучи религиозным лидером). После их ухода со сцены в исламском мире наступил своего рода «личностный вакуум». То, что в большей или в меньшей степени удавалось совмещать Ататюрку и Насеру, все-таки умевшим ставить свою индивидуальность на службу своим странам, не всегда удавалось последующим персонажам. Секуляризация, вестернизация и отход от традиционализма в сторону индивидуалистических моделей поведения привели к усилению давления исламистов в Египте, и в итоге, к насильственной смерти А. Садата, который неудачно пытался опереться на ислам. Кэмп-дэвидский договор, согласно которому святые места мусульман остались под контролем Израиля, был последней каплей, вызвавшей отмщение. И здесь терроризм стал исламистской реакцией на попытки модернизации,

М. Айюб-хан не верил, что ислам способен обеспечить целостность Пакистана. Отказ от традиционных моделей и тут привел к печальным последствиям. По сути, Айюбхана ждал путь иранского шаха. З. Бхутто, придя к власти с помощью традиционалистских сил и соответствующей модели политического поведения, затем недооценил роль армии («военного компонента» в целостной модели личности Мухаммеда), попытался ограничить влияние исламского духовенства и, наконец, сузил социальную базу своего правительства - от опоры на массы перешел к опоре на олигархию. И опять - откровенная индивидуалистичность быстро привела к печальному концу. Последующие правители Пакистана предпринимали определенные шаги на пути придания стране и власти внешних атрибутов «подлинно исламского государства» с доминированием (хотя бы внешним) традиционалистских моделей поведения. Во всяком Случае так считали западные аналитики, отмечавшие, что президент Зияуль-Хак неоднократно высказывал одобрение и поддержку Хомейни[272].

Не будучи образцом традиционной личности, Зияуль-Хак пытался маскировать традиционализмом свою индивидуальность - в этом, видимо, можно усмотреть его некоторое психологическое «сходство» с Хомейни. Правда, у последнего это носило более искренний характер. Обратим, однако, внимание на то, что они оба не гнушались использовать террористические методы.

Нельзя сказать, что путь «традиционалистской маски», прибегающий к террору во имя религиозных деклараций и удержания власти, решает все проблемы - тому свидетельство многочисленные сложности властей Пакистана и трагический конец самого Зия уль-Хака, ставшего жертвой террористического акта. В исламском мире эпохи Хомейни и Зия уль-Хака можно было наблюдать признаки кризиса обоих крайних вариантов лидеров - и крайне традиционного, и крайне индивидуалистического. Испытывают противоречия и компромиссные, «двойственные» персонажи. По-видимому, новый тип личности может дать лишь следующее поколение. В этом контексте представляет интерес личность М. Каддафи. Однако особые психологические механизмы связи лидера с единоверцами в сенусизме, который представляет собой особую, ливийскую версию ислама, требуют отдельного анализа.

Оценивая же динамику смены разных типов личности деятелей, занимавших лидирующие позиции в исламском мире, следует еще раз подчеркнуть наиболее существенный момент. Ясно, что влияние Запада на исламские страны не могло пройти бесследно. Ведь именно под западным влиянием в противовес личности традиционно-восточного лидера должна была возникать личность индивидуалистическая. Но именно она терпит неизбежный крах в условиях измененного, но все еще традиционного общества.

Вот почему появляется смешанный, мозаичный тип личности традиционного и вместе с тем индивидуалистического типа. Такая личность закономерно приобретает двойственный характер, и двойственность эта естественна. Помимо различий в оценках личности Хомейни и его влияния на ситуацию в Иране, достаточно вспомнить, сколь разными были оценки мотивов религиозных групп, осуществивших убийство президента Египта А. Садата. Сложность ситуаций в исламском мире порождает сложность их оценок и предвидения хода их развития. Ясно главное: объективная двойственность и внутренние, психологические противоречия ведут к тупику- к террору.

Упрощенные представления о Хомейни, недооценка психологии этой парадоксальной фигуры привели к трагедиям. Можно ли сегодня охарактеризовать Хомейни? Представляется, что однозначные оценки все еще преждевременны. Более точным является признание того факта, что поиск «третьего пути развития» не является простой декларацией. Во всяком случае, он привел к появлению особого типа личности, которая утверждает себя в противопоставлении двум путям развития, тем самым, демонстрируя третий. В данном случае - двойственный, мозаичный, противоречивый личностный путь, выражающий интересы клерикальной верхушки иранского общества. Понимание того, что этот путь не оптимален, уже сложилось в политическом исламе: «Врата иджтихада, самостоятельного суждения, должны быть широко распахнуты. Пока этого не случится, и пока мусульманские мыслители не начнут помышлять о немыслимом и предавать гласности свои немыслимые мысли, они будут и впредь... тратить уйму времени, выдвигая неубедительные оправдания для ислама...»[273]. Однако пока это только теоретическое понимание - до его практической реализации далеко.

На деле, пример хомейнистского Ирана во многом стимулировал политиков ряда исламских стран к использованию террористического ислама в своих целях. Со временем появились даже особые термины, отражающие суть политики Хомейни. До сих пор говорят об «эффекте Хомейни», «модели Хомейни» и даже «мировом плане Хомейни», Так, для многих политиков Судана «осознание того, что ислам может ассоциироваться с революцией и властью, а не с «реакцией» и политическим бессилием, как это было раньше, дало... веские основания вспомнить о своем мусульманском происхождении». Анализ ситуаций в ряде исламских стран привел к прозорливому выводу: «Правомерно предположить, что за этой заново открытой для себя «одержимостью» исламом и словесной набожностью, которые обычно и создают почву для объединения в союзы, способные со временем обрести политический характер, скрываются политические амбиции»[274]. Теперь, спустя двадцать лет, можно подтвердить: еще какие.

Усама бен-Ладен

Шейх Усама. Его полное имя Усама бен-Мохаммед бен-Авад бен-Ладен. Известные прозвища: Усама, Принц, Эмир, Абу Абдалла, Шейх моджахедов, Хаджи, Директор.

В розыскной оперативке ФБР он описан так: гигант более 190 см ростом, худой и сутулый, при ходьбе пользуется тростью, с исхудалым лицом, обрамленном темными волосами, с карими глазами, оливково-смуглой кожей и густой бородой с проседью. В рубрике «Род занятий» в ориентировке значится: «Неизвестен». А вот что говорят о нем соратники:

«Он вырос в здоровой обстановке, пронизанной религиозным духом. Он познал чувство ответственности или понял, как доверять самому себе, оставаясь при этом щедрым и смиренным ~ качества, которые очень редко сочетаются у одного и того же человека. Робкий, немногословный, всегда серьезный, он старается не повышать голос и не разражаться смехом. Он одаривает, не считая. Он терпелив, наделен чувством жертвенности. Он пользуется огромной популярностью среди своих людей, которые до безумия любят его, поскольку их не подавляет харизма, которой он обладает. Он не внушает ужаса. Он участвует вместе с молодыми во всех их занятиях, разделяет их трапезу, одевается так же, как они, и живет в жилищах такого же типа. Хотя у него есть несколько жен, он живет преимущественно вместе со своими последователями».

У. бен-Ладен умен: «Будучи очень проницательным, он умеет давать ответы. Он не спешит принимать решения. Он всегда спрашивает совета у улемов, даже если ему трудно до них добраться и даже если их советы могут вызвать опоздание».

Друзья и враги - все признают его мужество: «Во время обстрелов из тяжелого оружия ему более сорока раз угрожала смерть. Трижды людей, окружавших его, разрывало на куски, и куски их истерзанных тел покрывали его. Гибель людей приносила ему большое огорчение, однако он никогда не приходил в возбуждение из-за происшедших событий. Он спасся волей Аллаха, когда в 17 метрах от него взорвался «СКАД». В следующий раз он чудом избежал смерти, поскольку его окружило облако от примененного химического оружия. Бен-Ладен всегда мечтал умереть во имя Аллаха. Он верит, что живет второй жизнью, ведь он так часто видел смерть. Все это придает ему силу и веру для продолжения джихада».

По словам М. Бэрдена, бывшего резидента ЦРУ в Афганистане: «Это хамелеон, Сливающийся с окружающим фоном; неуловимый, он может, как иголка в стоге сена, прятаться в какой-нибудь пещере в горах или преспокойно жить, например, в Корнахе, к юго-западу от разрушенного американскими ракетами лагеря, в доме с саманными стенами более трех метров толщиной, внутренний интерьер которого не посрамил бы и Беверли-Хиллз».

Профайдеры - специалисты западных разведывательных служб и полиции, создающие психологический портрет преступника для того, чтобы лучше представлять его личность и предвидеть его действия, дают интересную картину. У. бен-Ладен стал в США объектом многих исследований такого рода - наряду с множеством американских серийных убийц.

«Немногочисленные психологические портреты Усамы бен-Ладена, известные в ряду других исламистов, изображают его человеком довольно застенчивым и немногословным, таким серьезным, что улыбнуться ему стоит большого труда. Говорят, он очень умен и наблюдателен, не лезет за словом в карман, когда требуется кому-то возразить, но при этом нерешителен, долго думает, прежде чем принять решение или вынести суждение. Усама бен-Ладен не действует импульсивно; ему нужно время, не потому, что он не уверен в себе, а потому, что любит советоваться с улемами, а это, по соображениям безопасности, бывает довольно сложно устроить. Эта черта стала причиной различных задержек и опозданий, за которые его не раз упрекали. Однако преданные сторонники бен-Ладена объясняют медлительность шефа его великой мудростью...

Ходят слухи, что мятежник болен и ослаблен; согласно одним источникам, он страдает сильными болями в пояснице, и у него очень хрупкий позвоночник; согласно другим - у него пониженное содержание лейкоцитов в крови, а по словам пакистанских информаторов - даже рак. Однако Усама бен-Ладен, опровергая слухи, не выставляет свои болячки напоказ»[275].

Американское правосудие предъявило У. бен-Ладену следующий список обвинений:

1) участвовал в подготовке теракта 29 декабря 1992 года в йеменской гостинице, где остановились американские солдаты, следующие в Сомали с гуманитарной миссией «Restore Норе» («Возродить надежду»);

2) предоставил убежище в Пакистане Рамзи Ахмеду Юсефу, участнику теракта в башнях-близнецах Всемирного торгового центра в Нью-Йорке 26 февраля 1993 года («первая попытка»). Скорее всего, активно участвовал в финансировании и организации данного теракта;

3) поддерживал нападение сомалийца Фараха Фийдида на американцев, находившихся в Могадишо с миротворческой миссией 3-4 октября 1993 года В результате нападения погибли 18 американских солдат;

4) был инициатором теракта 13 ноября 1995 года в центре связи Национальной гвардии в Эр-Рияде (Саудовская Аравия), унесшего жизни семи человек, в том числе пяти американцев;

5) был вдохновителем теракта на военно-воздушной базе Аль-Хобар в Дхаране (Саудовская Аравия). 25 июня 1996 года автомобиль, начиненный четырьмя тоннами тринитротолуола, взорвался у северной границы комплекса зданий, где размещались военно-воздушные силы антииракского альянса. Результат: 19 американцев погибли, около 500 были ранены;

6) участвовал в попытке покушения на президента Египта Хосни Мубарака 26 июня 1995 года во время его официального визита в Аддис-Абебу (Эфиопия);

7) ответственен за два теракта в американских посольствах 7 августа 1998 года - в Найроби (Кения) и Дар-эс-Саламе (Танзания). Теракт в Найроби - 216 погибших, теракт в Дар-эс-Саламе - 11 погибших;

8) наконец, события 11 сентября 2001 года.

Не стоит и говорить о финансовой поддержке огромной массы исламских боевиков-экстремистов, объявляющих себя его последователями почти по всему миру - в Лондоне, Сан-Франциско, Маниле, Париже, Алжире, Грозном...

С большим трудом, напрягая память, я все-таки смог вспомнить те две или три встречи, которые состоялись в Афганистане в 1986 году и на которых я видел У. бен-Ладена. В ту пору, уже озабоченные проблемами вывода советских войск из Афганистана и подготовкой необходимой для этого «дымовой завесы» в виде политики «национального примирения», советские советники провели ряд секретных переговоров. В них участвовал личный советник тогда уже нового председателя Революционного совета Демократической республики Афганистан Наджибуллы, В. Поляничко, один из наших советников при афганском КГБ - тогда она называлась Службой государственной безопасности (СГИ, до этого - ХАД), и автор этих строк - также советник высшего руководства. Наши военные были специально исключены из числа участников этих встреч - их присутствие сделало бы контакт невозможным. Посредниками в организации этих встреч выступали разные лица, в частности - вождь племени африди Вали хан-Кукехейль. Переводчиком был личный адъютант Наджибуллы. Со стороны моджахедов (тогда мы именовали их душманами, что на языке дари значит «враг») участвовали лидеры разных группировок. Усама бен-Ладен присутствовал при некоторых контактах с Г. Хекматиаром и А. Сайяфом. Встречи состоялись в провинции Нанганхар, на полпути между Джелалабадом и Хайбарским ущельем - «проходом» между Афганистаном и Пакистаном, недалеко от комплекса горных убежищ Тора-Бора.

Нас интересовали возможные реакции моджахедов на политику «национального примирения». К тому времени уже было ясно, что реально иметь дело можно только с Ахмад шах-Масудом. Ни бывший король Афганистана Закир-шах (он был в стране инкогнито), ни другие известные моджахеды не были готовы к рассмотрению возможности создания коалиционной власти. В достаточно жесткой форме их отвергли и Г. Хекматиар, и А. Сайяф. Однако дело не в этом. Среди присутствовавших с ними соратников обращал на себя внимание относительно молодой и высокий человек. Большую часть времени он молчал, кратко отвечая только на реплики или вопросы лидеров делегации моджахедов. На мой вопрос: «Кто это?», наш советник из КГБ ответил, что это молодой, но достаточно влиятельный саудовец, через которого моджахеды получают значительную часть американской и арабской помощи. «Занимается тыловым обеспечением», - примерно так, в понятном ему аспекте функциональных обязанностей ответил чекист.

У. Бен-Ладен держался тихо и скромно. Он явно не претендовал на первые или вообще сколько-нибудь заметные роли. Хотя отношение к нему со стороны моджахедов было достаточно уважительным, особо его не отмечали . Судя по всему, это было абсолютно правомерно. Он рассматривался как посредник, через которого шла материальная помощь, - и он должен был присутствовать при подобных контактах, чтобы информацию о них получили те, кто эту помощь предоставлял. Ничем особенно выдающимся, кроме роста, он тогда не выделялся. К проявлению эмоций ситуация не располагала - все были достаточно напряжены. Заинтересованный взгляд, внимательное лицо показывали: он вслушивается в каждое слово, во все нюансы переговоров, но не спешит выражать свое мнение.

Официальная биография с психологическими «узлами». Усама бен-Мохаммед бен-Авад бен-Ладен родился 28 июня 1957 года в Эр-Рияде (Саудовская Аравия). Он был 17-м ребенком из 52 детей Мохаммеда бен-Ладена, эмигрировавшего из Южного Йемена и прошедшего путь от разнорабочего до крупного строительного магната. Богатство и верность трону помогли Мохаммеду установить тесные связи с королевской семьей, дававшие выгодные подряды и престижные контракты (семейное состояние оценивается в 5 млрд долларов). Близость к королевской семье унаследовали и дети Мохаммеда, учившиеся вместе с многочисленными отпрысками монарха.

Психологический узел 1. У. бен-Ладен воспитывался в исключительно религиозной атмосфере. Его мировоззрение формировалось в одном из крупнейших и наиболее консервативном исламском центре - университете имени короля Абдель-Азиза в Джидде. Будучи студентом, он познакомился с шейхом Абдаллой Аззамом, который впоследствии стал его духовным наставником и главным идеологом движения «афганских арабов». В 1979 году У. бен-Ладен закончил факультет экономики и менеджмента местного университета.

Его отец, Мохаммед бен-Ладен был глубоко верующим человеком. Его вера, как свидетельствуют биографы, «словно пришла из другого века. Более сорока лет он терпеливо, не теряя надежды, ждал пришествия Хазрата Махди, мессии мусульман. Мохаммед бен-Ладен даже создал благотворительный фонд в двенадцать миллионов долларов, чтобы помочь Махди, если тот явится при его жизни, возродить величие и славу ислама во всем мире». Вера в Махди сохранилась у Усамы бен-Ладена.

Однако для молодого Усамы безусловная религиозность всегда была связана с бизнесом. Биографы говорят об этом, хотя и достаточно скупо. Уже «в 1973 году юный Усама предпринял некий духовный демарш, по-видимому, в связи с... важными контрактами, обещанными ему отцом: на реконструкцию двух мечетей. Была ли его набожность в тот период показной, вынужденной обстоятельствами, или искренней, неважно - отныне религиозные увлечения Усамы бен-Ладена уже никогда не ставились под сомнение»[276].

В психологическом плане важно зафиксировать: детство Усамы имело сильнейшие религиозные и, одновременно, предпринимательские корни. В итоге сложился любопытнейший, причем органичный и искренний сплав религиозного менеджера, который оказал значительное влияние в будущем.

Психологический узел 2. В 1980 году, откликнувшись на призыв к джихаду, У. бен-Ладен отправляется в Афганистан для организации отрядов афганского сопротивления. Шеф саудовской разведки, старый друг семьи бен-Ладенов принц Тюрки аль-Фейсал, сын покойного короля Фейсала, поручил ему организацию отрядов «арабских афганцев», собиравшихся в Джидде, чтобы отправиться в Пешавар. «Молодой идеалист, к тому же глубоко религиозный, отнесся к этому поручению как к делу своей совести. Он не просто повиновался приказу саудовского правителя, а действительно всей душой отдался делу афганского сопротивления»[277].

«В январе 1980 года молодой араб, только что закончивший университет в Саудовской Аравии и спустя всего несколько дней после вторжения в Афганистан советских войск вылетавший в Пакистан, еще и представить себе не мог, что через несколько лет заставит всех заговорить о себе. Откликнувшись на призыв к джихаду - священной войне мусульман - в Афганистане, он придаст своей жизни смысл и вместе с тем необратимо изменит ее».

Это - ключевая точка, наиболее важный психологический узел в биографии У. бен-Ладена. Все остальное будет только последствиями.

Годы, проведенные среди боевиков, создали бен-Ладену репутацию в арабском мире, где он известен и признан как несгибаемый борец, и лишь во вторую очередь - как саудовский миллионер. Один из его подручных рассказывал:

«Для нас он был героем, потому что всегда шел впереди. Он всегда ухитрялся занять место в первых рядах... Он не только давал деньги на дело, он отдавал ему всего себя... Он пришел сюда, чтобы жить вместе с афганскими крестьянами и арабскими бойцами. Он стряпал с ними, ел с ними, рыл траншеи, как они. Таков был образ и стиль жизни бен-Ладена...»[278].

Начав с поставок вооружения и боеприпасов для афганских моджахедов из соседнего Пакистана, строительства стратегических туннелей (что явно было прибыльным делом), У. бен-Ладен создал «Исламский фонд спасения», через который моджахеды получали десятки миллионов долларов. Со временем бен-Ладен занялся вербовкой и переправкой в Афганистан добровольцев из мусульманских стран.

«В районе 1985 года, оценив размах сопротивления и осознав, что противостояние выходит за рамки конфликта между оккупантами и их жертвами и принимает планетарный масштаб, непосредственно вовлекая страны Варшавского договора и НАТО, Усама бен-Ладен начинает искать подходы к другим радикальным исламистским организациям, желая заручиться их поддержкой... В тот же период Усама бен-Ладен открыто, решительно и бесповоротно вступает в ряды сопротивления; он покидает тыловые базы в Пакистане и прочно обосновывается в восточной части Афганистана, в провинции Нанганхар. Он стремится сблизиться с антисоветским фронтом и присоединяется к людям из движения «Хезб-и-ислами» («Партия ислама»), возглавляемого Гульбеддином Хекматиаром, - мятежной группировкой, пользующейся поддержкой пакистанской секретной службы ИСИ»[279].

С 1986 года У. бен-Ладен создает в Афганистане учебные центры подготовки моджахедов. Он принял участие по крайней мере в пяти крупных сражениях, а также в сотнях мелких вооруженных стычек. Афганская кампания закончилась для Усамы ранением в бою под Джелалабадом летом 1989 года. Однако афганский период стал отправным в его жизни. По его собственному признанию, «один день в Афганистане стоил больше тысячи дней молитв в мечети».

В 1988 году У. бен-Ладен основывает радикальную интернациональную террористическую группировку «Аль-Каида» («Основа»), в которую вошли его сторонники из числа моджахедов и «арабских афганцев». «Аль-Каида» имеет иерархическую структуру, она состоит из небольших ячеек, ее члены знают только людей из своей ячейки и годами могут находиться в «законсервированном» состоянии, не проявляя никакой активности. Первоначальная цель «Аль-Каиды» - оказание помощи афганскому сопротивлению. После вывода советских войск из Афганистана бен-Ладен открыл «второй фронт джихада» - против США. Позднее сам он вспоминал, как афганский опыт привел к антиамериканским взглядам:

«Во времена джихада русские стали наступать в районе Джайи. В авангарде шли танки, авиация тоже начала наносить бомбовые удары. Мне пришлось несколько дней просидеть в окопе. Мы уже ждали, что враг вот-вот окажется рядом. Несмотря на это, однажды я заснул... Когда проснулся, враг уже исчез. Возможно, меня просто не заметили... В другой раз ракета «СКАД» разорвалась очень близко от меня, но меня не ранило. Такие инциденты заставили меня отбросить страх смерти. А вот американцы смерти боятся... Они как мыши. Если можно было сокрушить Россию, то и Соединенные Штаты можно обезглавить...»[280].

Выделим здесь «афганский синдром» - подробный его анализ предстоит дальше. Отметим также одно из важных следствий пребывания на войне - преодоление страха смерти как особый фактор формирования личности будущего террориста.

Психологический узел 3. В Саудовскую Аравию У. бен-Ладен вернулся как герой, но, став фанатиком джихада, уже не мыслил своей жизни вне постоянной борьбы. Вскоре он попал в немилость у правящей династии.

«Он возвращается в Саудовскую Аравию, где соотечественники встречают его, как героя. Он красноречиво отстаивает дело своих товарищей по оружию перед королем, его семьей, его советниками, улемами и высшей знатью королевства, но речи в защиту боевиков не прельщают и не убеждают власти, которые уже приняли решение уйти из Афганистана. Это решение политическое и обжалованию не подлежит. У Усамы бен-Ладена возникает чувство, что он впустую потратил десять лет жизни и что его предали. Он почти сразу встает в оппозицию властям, не в силах примириться с их равнодушием к афганскому делу; в кругу близких он начинает открыто говорить о предательстве. Разочарованный Усама тайно вступает в союз с противниками эрриядского режима в Иране и Сирии. Ваххабитский королевский дом через посредничество всех членов и друзей семьи бен-Ладенов пытается его урезонить, но Усама непоколебим: борьба афганских моджахедов стала его личной борьбой, и с этого пути его не свернуть. Впрочем, бен-Ладена начинают одолевать соображения более глубокого, политического характера: он не верит больше в легитимность королевской семьи и не согласен мириться с тем, что королевство до такой степени порабощено Соединенными Штатами»[281].

Саудовским властям, абсолютно лояльным по отношению к США, явно досаждала непрерывная обличительная критика У. бен-Ладена, его упреки в отходе от истинных норм ислама. Особенно отрицательно он отнесся к размещению на «святой саудовской земле» сил антииракской коалиции в ходе операции «Буря в пустыне». Антиправительственная деятельность диссидента побудила саудовские власти в 1991 году к высылке его из страны. Бен-Ладен отправился в Судан, где занялся строительством и инвестированием денег в местную экономику. Однако это уже не было главной сферой его интересов.

По данным американской разведки, в 1994-96 годах на деньги, вырученные от собственного и семейного бизнеса, он создал на севере Судана несколько лагерей и учебных центров, г

Предыдущая 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 131415 16 17 18 Следующая