 ПОЗНАВАТЕЛЬНОЕ Сила воли ведет к действию, а позитивные действия формируют позитивное отношение Как определить диапазон голоса - ваш вокал Игровые автоматы с быстрым выводом Как самому избавиться от обидчивости Противоречивые взгляды на качества, присущие мужчинам Вкуснейший "Салат из свеклы с чесноком" Натюрморт и его изобразительные возможности Применение, как принимать мумие? Мумие для волос, лица, при переломах, при кровотечении и т.д. Как научиться брать на себя ответственность Зачем нужны границы в отношениях с детьми? Световозвращающие элементы на детской одежде Как победить свой возраст? Восемь уникальных способов, которые помогут достичь долголетия Классификация ожирения по ИМТ (ВОЗ) Глава 3. Завет мужчины с женщиной
Оси и плоскости тела человека - Тело человека состоит из определенных топографических частей и участков, в которых расположены органы, мышцы, сосуды, нервы и т.д.
| Случаи крайней социальной изоляции
Действительно единственный случай совершенной, «чистой» депривации специфических человеческих потребностей представляют те ситуации, когда ребенок полностью или почти полностью вырастает без человеческого общества и культуры. Ребенок старшего возраста способен уже — как Робинзон Крузо — собственными силами обеспечить хотя бы свое существование и выжить в течение некоторого времени. Маленький ребенок зависит, однако, при удовлетворении своих биологических потребностей от чужой помощи, которая ему в этих особых случаях предоставляется в крайне ограниченной мере либо людьми, либо — как это предполагают — животными. Интерес представляют случаи покинутых, заблудившихся, одичавших или прямо «волчьих» детей давнего времени. Если опустить различные легенды и сообщения древних и средневековых летописцев (Геродот, Ливии. Салимбен), то можно найти много философских и педагогических раздумий и данном предмете в эпоху гуманизма и затем снова в эпоху просвещения (Руссо, Гербер и др.). _______________ Я. А. Коменский в своей Большой дидактике в VI-ой главе, где он доказывает, что «если человек должен стать человеком, то его следует обучать» приводит два весьма примечательных примера подобных «волчьих детей», исходя при этом из сообщений других гуманистов, которые являлись современниками описываемых событий. Коменский пишет: «Имеются примеры, что некоторые люди, которые в детстве были похищены хищными животными и среди них воспитывались, не знали ничего больше, чем дикие животные, и даже языком, руками, ногами ничего не умели делать отличного от животных, не побывши снова некоторое время между людьми. Около 1540 года случилось в какой-то гессенской деревне, лежащей в лесах, что трехлетний ребенок потерялся из-за нерадивости родителей. Через несколько лет крестьяне заметили, что среди волков бегает какое-то другое четырехногое животное, однако с головой, похожей на человеческую. Когда вести об этом распространились, местный управляющий им сказал, чтобы они постарались по возможности каким-либо образом поймать его живым. Животное было поймано и приведено к управляющему и, наконец, к ландграфу в Кассель. Когда его привели на княжеский двор, оно вырвалось, убежало и спряталось под лавкой, дико осматриваясь и издавая страшный вой. Князь приказал содержать его между людьми; когда это свершилось, животное понемногу присмирело, затем начало вставать на задние ноги и ходить на двух ногах, наконец оно начало говорить разумно и превращаться в человека. И тут этот человек начал рассказывать, поскольку он мог это припомнить, что волки его унесли и выкормили; потом они стали ходить с ним на охоту … В 1563 году во Франции несколько дворян отправились на охоту, и, убивши 12 волков, поймали, наконец, в капкан мальчика в возрасте около семи лет, голого, с кожей желтого цвета и кудрявыми волосами. Ногти у него были искривлены как у орла, он ничего не говорил, но издавал какой-то дикий рев. Когда его принесли в замок, он так дико сопротивлялся, что ему с трудом надели кандалы. Только когда многодневная голодовка его ослабила, он присмирел и потом в течение семи месяцев постепенно заговорил. Его водили по городам с немалой прибылью для его господ. Наконец, какая-то бедная женщина «признала в нем своего сына». Так говорит Коменский, хотя и не верится, чтобы первый мальчик припомнил после нескольких лет события времен своего трехлетнего возраста, и хотя то, что мать «узнала» сына во втором случае могло мотивироваться именно прибылью, которую этот особый случай приносил господам, однако приведенные описания во многих пунктах примечательно совпадают с более правдоподобными и лучше документированными сообщениями недавнего времени.
а) Одичавшие дети. Первое действительно научное сообщение об «одичавшем ребенке» касается «авейронского мальчика дикаря», который в 1799 году в возрасте 12 лет, был найден охотниками недалеко от Авейрона на юге Франции. Предполагалось, что он потерялся или убежал в леса и жил там как дикое существо, лазил по деревьям, питался лесными плодами, не говорил и отличался поведением животных. Врач и учитель глухонемых Жан Итар взял на себя перевоспитание мальчика, предприняв большие усилия, однако с малыми результатами: мальчик хотя и потерял вид и поведение животного, превратился в милого человека, однако обучился весьма малому числу слов и интеллектуально остался на весьма примитивном уровне. Дожил он до сорока лет. Выдающийся французский психиатр того времени Пинель объявил мальчика идиотом. Против этого имеется серьезное возражение, а именно то, что мальчик все же обладал достаточным интеллектом, чтобы поддержать свое существование в диком месте без чужой помощи. _________________ Этот хорошо документированный случай все снова и снова привлекает внимание психологов и педагогов. М. де Мэстр (1974) анализирует педагогические методы Итара и их результаты. Его останавливает, прежде всего, бросающаяся в глаза неспособность «мальчика дикаря» играть и проявлять любопытство. Мэстр заключает свое рассмотрение следующим образом: «Чтобы в человеке выжил ребенок, необходимо, чтобы сначала он сам был ребенком — у Виктора же мы постоянно ощущаем тот недостаток, что им не был прожит важный отрезок жизни, когда ему следовало бы быть настоящим ребенком».
Случай новейшего периода приводит Р. Зинг, описывающий историю одичавшего мальчика («Тарзанито»), найденного приблизительно в пятилетнем возрасте в тропических джунглях Средней Америки, где он будто бы питался лесными плодами и сырой рыбой, спал в пещерах и на деревьях. Он также не говорил и издавал лишь пронзительные крики, прекрасно карабкался по деревьям, ловко защищался от поимки и повторно убегал. В конце концов он, все же был воспитан и превратился в милого мальчика, научился говорить и хорошо учился в школе. История, однако, остается неполной в отношении того, как мальчик попал в джунгли — дело в том, что представляется неправдоподобным, чтобы в таком раннем возрасте ему самому удалось выжить. Встречаются и другие сообщения о взрослых «диких» людях, которые либо заблудились в дремучих лесах, либо потерпели крушение в диком месте. При встрече с людьми они впадали в панический страх и в невменяемый аффект (острый психоз?).
От данного факта уже только шаг к предположению, что грудной ребенок и ползунок могут выжить в природной дикой среде лишь при помощи животного. Чаще всего в качестве кормилиц и воспитательниц приводятся волчицы, иногда и медведицы, самки леопардов, дикие свиньи и др. Данный мотив можно найти в давних легендах: различных народов (Ромул и Рем, Заратустра, Вольфдитрих и т. п.), а также в новейшей обработке (например, Маугли Киплинга). В настоящее время ташке появилось несколько таких сообщений, претендующих на аутентичность и научное значение. ________________ Несомненно самым известным и лучше всего документированным является сообщение индусского миссионера А. Синха, которое обработали в 1940 году А. Гезелл, в 1942 году Р. М. Зинг и последним Ч. Мак-Лейн. При посещении деревни Годамури Синх узнал об каком-то особенном «человеческом духе», который запугивает все кругом и передвигается с группой волков. При более усиленных поисках ему удалось увидеть двух существ перед волчьим логовом с тремя взрослыми волками и двумя волчатами. Была предпринята специальная экспедиция, при этом два взрослых волка убежали, волчица, защищавшая волчат, была убита, а в логове были пойманы в сеть двое волчат и двое «волчьих детей». Младшая девочка (Амала) была в возрасте приблизительно 18 месяцев, старшая (Камала) приблизительно в возрасте 8 лет. По описанным физическим признакам, свидетельствующим о далеко идущем приспособлении к жизни в волчьем логове, Гезелл заключает, что дети жили в обществе волков приблизительно с шестимесячного возраста. Руки и кисти Камала использовала лишь для передвижения, хватательным органом остался рот. Бросались в глаза ее мощные плечи и крепкие ноги, на коленях, подошвах, локтях и ладонях имелись огромные мозоли — на четвереньках она бегала так быстро, что в свободном пространстве поймать ее было трудно. Кожа была исключительно чистой, волосы же слепились в мощный шар. В ноябре 1920 года священник Синх перевез их обеих в свой приют в Минднапур, где было предпринято систематическое перевоспитание, о чем он вел подробный дневник. Только голодом можно было принудить детей принимать в новой среде пищу, они пили из миски как животные.
Люди их приводили в ужас; ребенка, который к ним приблизился, Камала искусала. Днем они спали, свернувшись в уголке, ночью, однако, оживали, рыскали кругом и регулярно, три раза в течение ночи «выли», совершенно как волки. Их голос, однако не был «ни человеческим, ни звериным» и сначала пугал работников сиротского приюта. Иных звуков они не издавали, за исключением тех случаев, когда во время кормления приближался кто-либо из детей. Тогда Камала угрожающе ворчала и оскаливала зубы. В воспитании Амалы отмечался сравнительно быстрый прогресс, однако она умерла менее чем через год. Перевоспитание Камалы продвигалось весьма медленно и с затруднениями. После двух лет она произнесла первое слово, через два года ее словарь содержал 6 слов и только через 8 лет она начала говорить, произнося короткие простые фразы. Через три года она достигла стоячего положения, однако первые шаги без помощи были отмечены лишь после 6 лет перевоспитания. В это время она начала уже приемлемым образом включаться в детский коллектив, ей доверяли незначительное обслуживание и рабочие обязанности, причем ее эмоциональная жизнь стала сравнительно богатой. Она умерла от уремии после девятилетнего пребывания в приюте, т. е. приблизительно в 17-летнем возрасте.
Наиболее значительным явлением в данном случае Гезелл считает «медленную, однако равномерно и закономерно продвигающуюся регуляцию задержанного умственного развития». По его мнению, у Камалы далеко не были еще использованы все возможности для развития; предполагается, что ее развитие закончилось бы приблизительно бы в 35-летнем возрасте, когда она достигла бы умственного развития приблизительно 10-12-летних детей. Более быстро развивающаяся Амала достигла бы данного уровня приблизительно в 17-летнем возрасте.
Если бы данные о «волчьих детях» были всегда с достоверностью документированы, то они, несомненно, обладали бы исключительным значением, так как представляли бы убедительный естественный эксперимент но воспитанию ребенка в «бесчеловеческом» о обществе и лучше всего показали бы, какие психические свойства человека являются врожденными, а какие зависят от человеческого воспитания. Большинство сообщении показывает, что подобный ребенок не только глубоко запаздывает в своем развитии, но и что он усвоил целый ряд животных навыков. Перевоспитание крайне затруднительно и способность «человеческого» развития кажется стойко пораженной. Многие исследователя приняли данные сообщения и опираются на них в своих теоретических рассмотрениях (психологи Л.А. Келлог и А. Гезелл, биологи Д. Портманн, Ростан и другие); в отличие от этого другие (зоолог О. Кэлер, педиатр А. Пейнер) высказывают веские возражения против достоверности и правдоподобности подобных сообщений. Последующее исследование ребенка является, несомненно, важным, однако анамнез, который должен был бы представлять здесь опорный пункт, почти всегда бывает неполным и сомнительным. Обстоятельства, при которых ребенок попал дикое место и как долго он там прожил, почти всегда остаются неизвестными. Подробности обнаружения детей также приводятся довольно неточно. Только в сообщении Синха и в сообщении об одном из индусских детей от 1957 года мы узнаем, что их видели непосредственно с хищниками — в иных случаях об этих обстоятельствах имеются лишь догадки, высказывания свидетелей бывают неточными и нередко несут следы очевидного воздействия распространенных легенд и предположений. Можно допустить, что волчица, которая в период кормления потеряла детеныша, может оставить в живых ребенка и заботиться о нем. Сомнительно, однако, чтобы ребенок после такого короткого времени (приблизительно 4 месяца) кормления молоком волчицы мог так быстро приспособиться к столь несоответствующей пище, каковой является сырое мясо и падаль. Пейпер, который решительно отвергает доказательства о «волчьих детях», склоняется к мнению, что речь идет о слабоумных детях, которые были, возможно, покинуты родителями и посажены где-нибудь вблизи полицейских постов. Против этого мнения свидетельствует документация Синха, которая настолько подробна и серьезна, что с трудом можно допустить подобное объяснение А. Р. Фавецца (1975) приводит некоторые психологические аргументы против «волчьих детей». Новые легенды о волчьих детях доказывают, но его мнению, лишь то же самое, что и легенды древности. Дело в том, что некоторые дети ведут себя таким особенным образом, так невероятно и так «не но человечески», что наивные наблюдатели легко могут решить, что подобное поведение может возникнуть лишь в обществе животных. Детский психиатр Б. Беттелгейм, проанализировав дневник священника Синха, доказывает, что все, принимаемое у Амалы и у Камалы за наследие общества волков, довольно часто обнаруживается у детей, страдающих некоторыми формами психотического заболевания. Документацию Синха он рассматривает как солидный труд искреннего человека, ложно понимавшего, однако, некоторые явления. Приняв представление, что Амала и Камала являются волчьими детьми, он на этом основании объяснял все их поведение. Беттелгейм заключает свое рассмотрение в том смысле, что «волчьи дети» появляются не благодаря тому, что волчицы веду т себя как человеческие матери, но скорее потому, что человеческие матери ведут себя «не но человечески». Во всяком случае вопрос об этих детях остается во многих пунктах неясным и спорным, так что выводить из него решающее заключение нельзя. в) Каспар Гаузер. Для клинической практики большой интерес представляют дети, вырастающие в течение определенного времени практически в социальной изоляции, которой их подвергли жестокие и, преобладающим образом, психопатические или психотические родители. Подобные случаи, конечно, также редки, однако время от времени они все же встречаются и, как правило, бывают лучше документированы. Классический случай представляет Каспар Гаузер, фигура, окутанная многими предположениями и попавшая даже в романы. Гаузер появился загадочно в Нюренберге в 1828 году в возрасте около 17 лет. По своим более поздним высказываниям он был с раннего детства заперт в темном подвале, где почти не видел людей — хлеб и воду клали возле него во время его сна. Он знал только одну непонятную фразу, которую непрестанно повторял; он был настолько слаб, что был едва способен сделать несколько шагов, однако умел подписываться именем Каспар Гаузер, под которым он был затем известен во всей Европе. Таким образом определенная степень социального контакта при его пребывании в подвале была, вероятно, сохранена. Его перевоспитанием занялся выдающийся учитель Г. Ф. Даумер, который через 5 лет помог создать из мальчика с умственным уровнем приблизительно трехлетнего ребенка юношу, который свободно говорил, писал и даже знал немного латинский язык. В 1833 году он был ранен и вскоре умер. Осталось невыясненным, было ли это убийством или самоубийством. Гаузеровская литература весьма богата, существовало множество предположений (не был ли он законным наследником баденского трона, или может быть мошенником?), однако достоверных заключений весьма мало.
Рис. 5. Каспар Гаузер появляется в Нюренберге с таинственным письмом в руках. (Старая гравюра того времени). В настоящее время было описано несколько сходных случаев. Нам самим представилась возможность встретиться с несколькими такими детьми, где подобная изоляция продолжалась несколько лет. _________________ К. П. был ребенком незамужней психопатической матери и неизвестного отца. Мать жила весьма неупорядоченной жизнью, была весьма непостоянной, непрестанно меняла места работы. При беременности пыталась вызвать аборт, наевшись маковок. О родах нет подробных сведений, были они будто бы преждевременными и «тяжелыми». Вскоре после рождения ребенка мать уехала от своих родителей и работала сначала как гардеробщица (причем ребенка она оставляла у чужих людей), позднее как подсобная работница в одной районной больнице, где ребенка она содержала тайно. Мальчик почти до двухлетнего возраста оставался целыми днями запертым в ее комнате совершенно один, голодный, без ухода и, конечно, без какого бы то ни было воспитания. Когда эти обстоятельства выяснились, то ребенок был у нее отобран и отдан на попечение весьма хорошим и интеллигентным опекунам. В то время (на третьем году) он все еще плохо ходил, непрестанно плакал, всего боялся (автомобиля, собаки, кошки, ветра, но также и людей и игрушек — прошло много времени, пока он вообще отважился взять в руки игрушку). Он не говорил вообще, зная лишь единственное выражение «такн» неопределенного значения. Приемная мать — бывшая учительница — взялась за его перевоспитание с большой самоотверженностью и терпеливостью. От крайней боязливости в отношении людей и вещей мальчик весьма скоро перешел к обратной крайности: он начал обнимать и целовать всех подряд. Говорить он начал только в три с половиной года, однако дальнейшее развитие речи было быстрым, он вскоре начал говорить вразумительно целыми фразами. С трудом он учился соблюдать чистоту тела — лишь около четырехлетнего возраста он перестал бесконтрольно мочиться и не держать стул В детском саду и дома он был весьма рассеянным и неспокойным, обижал детей и нарушал дисциплину В школе мальчик учился в общем успешно, хотя и был весьма неусидчивым и невнимательным. Вскоре, однако, начались жалобы, которые никогда не прекращались: перечил, лгал, дерзил, мочился на остальных детей, трогал их половые органы, щекотал детей, валялся голым на другом мальчике на дворе. С родителями он хотел постоянно только нежничать и целоваться. Никоим образом его нельзя было приучить к дисциплине, ни одно из своих желаний он не умел откладывать, ни в чем он не умел ждать и подчиняться. Еще в 8 лет его должны были кормить как маленького ребенка. По повторным исследованиям уровень его интеллекта был нормальным (скорее немного выше среднего), речь хорошо развита, у него были сравнительно богатые знания, свидетельствующие о хорошем воспитании дома. В свободном рисунке он выбирает сюжет «кладовка и уборная». При наблюдении за игрой в группе старается непрестанно обращать на себя внимание психолога вопросами, хвастовством и интенсивным нежничанием, что мальчик использует, желая что-либо получить. Если его желания не удовлетворяют, то он становится дерзким и беспокойным. Если ему предоставляется возможность, то он спускает штаны и трогает половой орган; в других случаях сексуальные тенденции он маскирует агрессивностью, плачем, дониманием, старается вызвать зависть у других детей и т. п. Данные аномальные черты характера сохраняются у него еще в 15-летнем возрасте. Он все еще упрям, склонен играть и рассеян; из школы приносит замечания о том, что мешает остальным ученикам, любит сенсации и постоянно стремится, чтобы на него обращали внимание. Любит заниматься спортом, причем до полного изнеможения. Учится легко и быстро, однако также легко забывает, так как он весьма неустойчив и его интерес непостоянен. Последнее сообщение (1978) адоптивных родителей также приводит целый ряд затруднений при социальном включении ныне уже взрослого пациента. Данное неблагоприятное развитие контрастирует с далеко идущей регуляцией в случае, о котором повторно сообщала Колухова (1972, 1980). Речь шла о крайней социальной изоляции двух мальчиков (однояйцевых близнецов), выраставших вплоть до 7 лет в совершенно из ряда вон выходящих условиях. Эти дети, мать которых умерла после родов, воспитывались до 11-месячного возраста в детдоме, затем недолго у своей тетки, а потом снова в детдоме до 18-месячного возраста. Затем, когда их отец снова женился, их воспитывала мачеха, женщина со средним уровнем интеллекта, однако психопатического характера — эгоистичная, деспотичная и агрессивная. К близнецам у нее с самого начала было безразличное отношение, из которого постепенно развилась активная ненависть. Оба ребенка жили почти в полной изоляции в небольшой неотапливаемой коморке, без контакта со старшими детьми и с минимальным контактом с родителями, без возможности играть на дворе и выходить на улицу. Их часто жестоко били, запирали на длительное время в погреб, нередко они страдали от голода и жажды, а их единственной игрушкой было несколько кубиков. Отец был человеком пассивным, с уровнем интеллекта ниже среднего, у него не было ни желания, ни интереса изменить что-либо в этих бесчеловечных условиях. Некоторые соседи даже не подозревали о существовании этих детей, у других имелись подозрения, хотя детей они не видели и лишь предполагали, что здесь что-то не в порядке, однако опасались вмешиваться. Дети вообще не попали на учет медицинских и социальных учреждений, и лишь когда им надо было поступать в школу, а отец просил отложить посещение школы, все эти обстоятельства стали известны Дети были отобраны из семьи, помещены в детский дом и после повторного обследования в больнице отданы, наконец, на попечение двум женщинам, незамужним сестрам, которые к ним относились очень ласково и прекрасно о них заботились. При приеме на общественное попечение (в 7-летнем возрасте) у обоих детей была сильная физическая и психическая задержка. Они выглядели, скорее, как трехлетние дети с признаками тяжелого рахита, были боязливыми и недоверчивыми, плохо умели ходить (обутыми они вообще не ходили), говорили очень мало и для понимания друг друга использовали больше жесты. Их игра ограничивалась лишь на манипулирование с предметами, а их реакция на многие обычные предметы (подвижные механические игрушки, телевизор, автомобили, упражняющиеся дети) являлась крайне боязливой. У них не было вообще способности распознавать предметы, изображенные на картинках, а также их двигательная координация была весьма недостаточной. Тот факт, что между отдельными их проявлениями отмечались значительные различия в уровне развития, свидетельствовал о том, что речь идет не о простом слабоумии, хотя их общий уровень соответствовал имбецильности (IQ около 40). В условиях интенсивной лечебной и воспитательной заботы состояние обоих детей удивительно быстро улучшалось. Уже в возрасте 8 лет 4 мес. их развитие перешагнуло границу слабоумия (IQ 80 и 72 по WISC), а в И лет достигло уже полосы среднего (IQ 95 и 93). В 9 лет оба мальчика начали посещать школу, сначала специальную, а затем они были переведены в нормальную школу, где их успеваемость была удовлетворительной. Постепенно исправлялись отдельные недостатки в их умственном развитии и социальном поведении. Сначала они весьма быстро вступали в отношения со всеми взрослыми в своей среде, что бывает типичным для депривированных детей социально гиперактивного типа. Позднее, находясь на попечении опекунов, они вступили в глубокие эмоциональные отношения со своими попечительницами, причем их проявления чувств стали явно более богатыми и глубокими. Ныне (1980) мальчики проявляют себя во всех отношениях как нормальные молодые мужчины. Они выучились на механиков канцелярских машин и теперь учатся в техникуме; оба хорошо включились в общество своих сверстников — у них нет затруднений и бросающихся в глаза особенностей. Развитие данных детей, за которыми Колухова вела тщательное наблюдение и которое она подробно описала, представляет чрезвычайно ценное доказательство того, что пессимистические прогнозы, подчеркивающие необратимые результаты ранних депривационных нарушений, не являются столь определенно обоснованными и что они часто лишь маскируют наше терапевтическое равнодушие. А. Д. Б. Кларк, который комментировал данный случай и сравнивал его с подобными сообщениями иных авторов (1972), поэтому явно обоснованно подчеркивает, что значение имеют не только условия раннего учения, но и более поздние обстоятельства, либо укрепляющие, либо не укрепляющие данное раннее учение. Пластичность развития таких детей, сохранившаяся, несмотря на длительную и тяжелую раннюю депривацию, свидетельствует о том, что предположения о «критических периодах развития» и о решающем, постоянном влиянии раннего опыта следует проверить и формулировать по новому. У нас самих имелась не столь давно возможность ознакомиться с подобным случаем тяжелой социальной изоляции. Осенью 1971 года в одной семье было установлено, что у троих детей в возрасте 1,6, затем 2,4 и 5 лет 9 месяцев имеются признаки сильного недоедания, дети являются во всех отношениях запущенными, так что самый младший ребенок близок к смерти. В последнее время они питались главным образом тем, что им удавалось забрать из миски имевшейся по соседству собаки Вмешательство медицинских работник буквально стало их спасением. Первое психологическое исследование через два месяца после приема в больницу показало весьма серьезную задержку их умственного развития, которое у двух младших детей отвечало имбецильности. Контрольное обследование спустя два месяца, когда детям оказывалась интенсивная помощь, показало уже выразительно прогрессивную тенденцию, так что можно было заключить, что задержка у детей была обусловлена тяжелой депривацией, а не врожденным дефектом. На основании этих обстоятельств детей можно было направить в «детский поселок», где они быстро адаптировались и у них отмечался дальнейший быстрый прогресс. Два старших ребенка после последующего полугода семейной воспитательной заботы подошли к границе среднего развития, тогда как самый младший и наиболее тяжели пострадавший ребенок еще долго отличался сильной задержкой. Эта девочка считалась неспособной к обучению, так что обсуждалась возможность ее направления в учреждение для умственно отсталых детей. Однако после двух лет семейной заботы в чете ком поселке ее развитие начало поразительно прогрессировать, установившись на уровне ниже среднего В настоящее время (1980) она с хорошей успеваемостью посещает специальную школу.
Хотя сообщения о детях, частично или полностью социально изолированных, в большинстве своем менее точны, чем это было бы желательно, все же по ним можно сделать по меньшей мере некоторые вероятные заключения. Очевидно, социальная изоляция представляет самую тяжелою депривационную ситуацию. Ее последствия являются весьма тяжелыми. Психическое развитие ребенка сильно задержано, речь не развита вообще, а требующиеся социальные навыки не образовались. Ребенок выглядит в тяжелой степени слабоумным, причем нередко его за такого и принимают. Против врожденной олигофрении свидетельствует, однако, целый ряд обстоятельств: у детей, пребывавших в дикой природе — то, что они выжили, несмотря на все ее опасности, а у остальных детей — тот факт, что некоторые результаты их действий достигают сравнительно высокого, почти нормального уровня. Способность поправиться, очевидно, различна: у детей с самой тяжелой депривацией улучшение развития бывает весьма медленным и никогда не бывает полным, тогда как дети, которые поражены депривацией меньше, прогрессируют сначала также медленно, однако затем весьма быстро преодолевают свою отсталость. Нельзя, конечно, исключить влияния также иных факторов. Если не принимать во внимание наследственность и возможность органического повреждения ЦНС, то здесь может воздействовать недостаточное питание, травмы, заболевания, а у детей, которых запирают в подвалах, очевидно и сенсорная депривация. В тех случаях, где происходит улучшение развития интеллекта, сохраняются, однако, обычно серьезные нарушения личности: дети сначала боятся людей, позднее же вступают с ними в непостоянные и недифференцированные отношения; бросается в глаза назойливость и неутолимая потребность «любви» и внимания; сексуальные проявления бывают либо аутистского характера, либо отличаются неконтролируемым и недифференцированным характером. Проявления чувств характеризуются также бедностью и нередко явной склонностью к острым аффектам (возбуждение на основе сенсаций, гнев, занятия спортом до изнеможения) и весьма низкой фрустрационной толерантностью. Чувства более высокого рода почти полностью отсутствуют, а моральная человеческая надстройка образуется, очевидно, лишь обрывочно и поверхностно. Наиболее типичные человеческие свойства не могут, по всей видимости, развиваться без влияния своевременного человеческого воспитания. Случаи крайней социальной изоляции, которые нами до сих пор рассматривались, являются, конечно, сравнительно редкими. Они служат, скорее, как некая модель депривации, исходя из которой мы можем затем производить оценку последствий менее полной изоляции, сочетающейся в большей мере с иными факторами. Так как подобные «более легкие» случаи являются для практики намного более важными, ибо они встречаются несравненно чаще, но одновременно и более сложными, обусловленными самыми различными жизненными ситуациями, мы хотим рас смотреть и тщательно в соответствующих местах, а именно в главах о воспитании в учреждениях, о депривации в семье, о культурной депривации, а также об экспериментальном подходе к вопросу недостатка стимулов. СЕПАРАЦИЯ Одним фактором при возникновении психической депривации является, следовательно, недостаточное поступление стимулов — социальных, чувственных, но также сенсорных, что происходит, когда ребенок живет в ситуации «социальной изоляции». Предполагается, что другим фактором при возникновении психической депривации является прекращение уже создавшейся связи между ребенком и его социальной средой. Подобная ситуация возникает скорее всего при оторванности ребенка от тех лиц, которые до сих пор являлись для него источником эмоционального удовлетворения. Боулби (1951) наиболее четко, по-видимому, высказал предположение, что долговременная разлука ребенка с матерью или с иным лицом, занимающим ее место, в первые три — пять лет жизни приводит, как правило, к нарушению психического здоровья ребенка, оставляя последствия, которые можно постоянно наблюдать во всем дальнейшем развитии его личности. Так в психологию было введено понятие сепарация в качестве патогенного и исключительно важного обстоятельства. Мы сами определяем сепарацию как ситуацию, при которой происходит прекращение специфической связи между ребенком и его социальной средой. Здесь мы исходим из представления, что биологическая «зависимость» ребенка от матери только в течение грудного возраста превращается в эмоциональную зависимость и что сепарация будет для его дальнейшего психического развития представлять наибольшую опасность в период, когда данная зависимость уже полностью развилась. До этого времени можно и так наз. социальные стимулы относить к стимулам вещественной среды, причем реакция ребенка на прекращение контакта с подобными стимулами не выходит за рамки реакций на изменение среды. Лишь после образования указанной связи реакция приобретает особый характер. Одновременно следует, однако, считаться с как раз обратными тенденциями развития, т. е. с развитием независимости и определенной автономии ребенка. Дело в том, что ребенок в естественном процессе развития «сепарируется» — постепенно освобождается от тесной зависимости от матери, начинает вести себя все более самостоятельно, отдаляется от нее и на более длительное время, вступает во все более разнообразные общественные области. Данная постепенная сепарация представляет очевидное условие его социального созревания, его самореализации и, наконец, его психического здоровья. Что делает, однако, социальную сепарацию опасной и патогенной, так это несоразмерность по времени, или лучше сказать, несоразмерность развития — преждевременность. Если ребенок школьного возраста временно разлучен с семьей, то это может укрепить его развитие к самостоятельности в положительном смысле. Опасно, однако, если сепарация происходит во время, когда ребенок находится еще в сильной зависимости от матери или от кого бы то ни было другого, и если сепарационная активность исходит не из него, а из жизненных обстоятельств, лежащих вне границ его понимания — если ребенок данной ситуацией внутренне «застигнут врасплох», причем по своему развитию он к ней неподготовлен. Убедительное доказательство того, как ребенок сам постепенно все больше отрывается от матери, приводят работы Рейнголд и Эккерманн (1970). В одном из этих исследований велись наблюдения за детьми в возрасте 1—5 лет, которых сначала сажали рядом с матерью на большой, значительно пересеченной лужайке. Расстояние, на которое ребенок отдалялся от матери, повышалось совершенно закономерно с возрастом — с каждым месяцем приблизительно на 1/3 метра. Вторая экспериментальная работа затем показала, что такое активное отдаление ребенка начиналось сейчас же после того, как только ребенок учился передвигаться в пространстве: ни один ребенок из числа 24 десятимесячных детей не оставался около матери, все они отползали более или менее далеко в помещении и даже переползали в соседнее помещение, откуда мать они видеть не могли, причем было безразлично, имелись ли в данном помещении игрушки или не имелись. Дети при этом были довольными и спокойными. Они, конечно, возвращались к матери как к «базе уверенности», однако снова от нее отдалялись; для них было достаточно, что они время от времени могли мать видеть, прикасаться к ней им не требовалось. Активное отдаление ребенка от матери протекает, следовательно, параллельно с тем, как ребенок устанавливает с ней свои связи (или соотв. с отцом и с другими значимыми липами) — речь идет, таким образом, об отличающемся, однако не полностью противоположном процессе, который явно характеризуется основным биологическим и психологическим значением. Он обеспечивает возможность более действенной адаптации к среде и более развернутого взаимодействия с ней. Мы не присоединяемся ни к мнению тех, кто ставит знак равенства между сепарацией и депривацией, ни тех, кто сводит, напротив, сепарацию лишь к прекращению связи между матерью и ребенком. В депривации нами усматривается определенное состояние психики, тогда как в сепарации — так же как в изоляции — определенная внешняя ситуация, которая может представлять, но не обязательно, депривационный фактор. Сепарация бывает нередко в самом начале процесса, в ходе которого депривация возникает, однако она не является самим этим процессом и не представляет, также, его необходимого условия. Несомненно, существует депривации без фактической разлуки ребенка с матерью и с привычной социальной средой (см. главу Депривация в семье). С другой стороны, без сомнения происходит множество сепараций, а иногда и на длительное время, которые не приводят к депривации. У ребенка создается специфическая связь не только с матерью, но весьма быстро и с остальными членами семьи и со всеми, кто с ним каким-либо образом имеет дело У него образуется, однако, и определенное особое отношение к домашней среде, к атмосфере, которая здесь имеет место, к определенным предметам, игрушкам и т. п., так что всякая сепарация представляет комплексную, сложную психологическую ситуацию. Во внимание следует принимать, однако, еще целый ряд других обстоятельств. Сепарация может быть внезапной и постепенной, полной и частичной, короткой или длительной. Она может иметь также более или менее травмирующее действие и приводить в большей или меньшей мере в действие механизмы фрустрации, посредством которых ребенок справляется с ситуацией, где его потребность эмоционального контакта с лицами, составляющими его социальную среду, не может быть удовлетворена из-за непреодолимого препятствия, которое в данном случае представляет физическая разлука. Так как речь идет о нарушении «взаимного» контакта, то сепарация оказывает влияние не только на самого ребенка. Также мать и отец переживают фрустрацию своей потребности быть с ребенком, помогать ему, защищать его и т. п. С их стороны также следует предполагать наличие сепарационной тревожности, которая их сопровождает в их жизненных ситуациях, где они находятся без ребенка (работа, учеба, отъезд за границу, интернирование, госпитализация и т. п.). Поведение ребенка при сепарации воздействует на позиции, занимаемые матерью и отцом, а также на их поведение, а их поведение, наоборот, будет непременно отражаться в способе, каким сепарацию переживает ребенок и как он на нее реагирует. Далее следует считаться с компенсаторным влиянием остальных членов семьи и более расширенного общества. Вез сомнения, значение имеет весь общественный фон, на котором происходит индивидуальная сепарация. В нашем обществе частые сепарации представляют совершенно обычное явление, например, при высокой занятости женщин, данный факт будет воздействовать на отношения, занимаемые матерью и ребенком, а также станет побуждением для поиска средств — как избежать сепарации, как ее ослабить, как обеспечить замещающую заботу и т. д. Если сепарация продолжается длительное время, то она переходит иногда в ситуацию социальной изоляции, как мы об этом упоминали в предшествующей главе. Подобно изоляции, она проходит практически через все социальные ситуации, где может возникать депривация. Так например, ребенок, поступающий в детский дом, непременно находится в разлуке с семьей. Однако определенную форму сепарации ребенок переживает и при переходе из одного учреждения в другое, из одного отделения в другое, а также при всякой смене персонала. Подобным образом дело обстоит и при каждом помещении в больницу и везде, где происходит чередование воспитательной заботы (т. е. там, где сочетается забота в семье с заботой в яслях, в детском саду, в школе, в школе продленного дня и т. п.). Но ведь ребенок может переживать психическую сепарацию также иногда, когда он остается в семье (например, при рождении младшего брата или сестры, либо когда мать или кто-нибудь другой из воспитателей уходит из семьи и т. п.). Может случиться, однако, что ребенок подвергается сепарации от остального общества вместе со всей семьей, что может быть на основании экономических, социокультурных или психологических причин (например, семьи с низким экономическим или культурным уровнем, асоциальные семьи, или, наоборот, семьи так наз. «привилегированных лиц», семьи переселенцев, членов некоторых сект, людей, подвергшихся по самым различным причинам дискриминации и т. д.). Исследовательские психологические работы здесь тесно соприкасаются с социологическими и следованиями. Наконец, сепарация играет значительную роль также там, где говорят о чрезвычайных ситуациях, вызванных природными катастрофами (наводнения, землетрясения и т. п.), или общественными (войны, революции и т. и.) событиями. |
